Зайчик был прав. Ракета описала огромную кривую, поворачиваясь к солнцу разными боками, и вот уже летела, вращаясь, вниз.
Врачи на земле тоже знали, что теперь предстоит самый опасный поединок. Ракета при падении совершает сложные вращательные движения. Она катится по воздуху, как бочка с горы.
Скорее, скорее бы открылся парашют!
И верно: невидимки, словно по тайному сигналу, набросились на Кусачку и Пальму. Они не стеснялись бить связанных собак и обрушили на них град тумаков. Гудела грудь, ныла спина, сжимались внутренности. От ударов в голову темнело в глазах. От ударов сзади кровь бросалась к голове, и тогда перед взором медленно расплывалось красное пятно. Злые невидимки словно мстили за несколько минут удовольствия, пережитого в невесомом полете. А собаки всё терпели, терпели даже тогда, когда бесстрастные судьи — приборы — не выдержали толчков и прервали записи.
Врачи выскочили из блиндажа. Вслед за ними — остальные. Все до боли в глазах всматривались в спокойное чистое небо, искали падающую ракету и не находили ее.
Кровь стучала в висках: где, где же?
В голубом просторе проступила тонкая дымовая полоска — едва заметный след раскаленной головки ракеты. Показалась и исчезла. Небо опять стало пустынным, как поле под ним.
И с неожиданностью выстрела мелькнул в вышине белый платок. И не исчезал! Он развернулся постепенно в белый парус, медленно направился к земле — тормозил. Всё отчетливее вырисовывался тугой купол парашюта и драгоценный груз, который он опускал, — треугольный наконечник ракеты.
Стояла солнечная тишина. Лишь где-то в выси пел жаворонок.
А люди, не сговариваясь, сорвались с места и побежали через поле. Впереди стремительными крыльями развевались белые халаты врачей.
Туда, скорей — к парусу спасения ракеты!
Прогудели машины, нагоняя бегущих. Кто вскочил в «газики», кто махнул рукой, понадеявшись на собственные ноги.
Инженеры погасили парашют. Дронов и Елкин одновременно прилипли к круглому глазку иллюминатора: живы?
— Живы? — тревожно спрашивает Валя и от нетерпения притопывает ногой. — Отвечайте же скорее!
Врачи не отвечают. Они быстро срывают крышку люка. Вытаскивают лотки с путешественницами. Распутывают ремни.
— Ура! Живы, живы! — кричит Валя и трясет за плечи какого-то человека, наверное инженера. — Ура, товарищи!
Инженер сидел на корточках, щупал свою ракету и, видимо, ничего больше не видел — потому он не понял Валю и растерянно моргал.
— Вы чудак, — обиженно сказала Валя. — Просто они живы, все в порядке.
— Ну, конечно, это очень хорошо! — сообразил наконец инженер и встал. — Поздравляю. — Он пожал руку Вале, потом врачам. — Поздравляю, поздравляю! Это настоящий праздник! Извините, я должен идти.
Инженер опять садится около трубы, и по лицу его видно, что он огорчен. Дронов понимает инженера: спуск не был удачным, как говорят специалисты — жестким.
И все-таки молодцы эти ракетчики: пассажиры целы и невредимы! Ведь сколько раз разбивались у американцев ракеты «Фау-2», «Аэроби» и гибли их пилоты — обезьянки. А Кусачка и Пальма — вот они. И рядом — их спасительница, ракета. Нет, что там ни говори, надо погладить, похлопать эту потемневшую, нагретую трубу. Так похлопывает летчик-испытатель бока непослушного самолета, который он все-таки посадил…
Пальма лежит на земле и тяжело дышит, высунув длинный розовый язык: она потрясена случившимся. А Кусачка вскакивает на ноги, энергично отряхивается, как после ванны, и шалеет от солнечного тепла, запахов весенней земли, зеленой пахучей травы, от ласковых, знакомых голосов. С визгом начинает она носиться вокруг Василия Васильевича, прыгает ему на брюки, выделывает замысловатые скачки, ну совсем как веселый солнечный зайчик. Внутри нее словно раскручивается пружина, остановить которую невозможно.
Валя смотрит на буйный танец радости и от души хохочет. Василий Васильевич вторит ей неожиданным баском. У Дронова блестят глаза. Подходит огорченный инженер и тоже улыбается. Потом еще и еще люди. Все они заражаются весельем.
— А ну-ка, милая, давай нашу русскую! — азартно кричит кто-то, и все видят, что это самый спокойный человек — командир запуска.
Но Валя звонит в колокольчик, и танец обрывается. Кусачка послушно бежит к миске. Пальма поднимается с земли и трусит вслед за ней. Собаки едят с удовольствием. Обед заканчивается кусками колбасы, ради которой Кусачка охотно встает на задние лапы, как дрессированная собачка из цирка. «Смотрите, — как бы говорит она этим, — неприятности полета не испортили мне аппетита».
— И плутовка же ты, Кусачка! — укоризненно качает головой Василий Васильевич.
— Как, как? — переспрашивает командир запуска. — Кусачка? Почему же Кусачка? Такая смелая, веселая собаченция и — Кусачка?
Василий Васильевич не знает, что ответить. Его выручает Дронов.
— Видите ли, — говорит он, — Кусачка — это прежняя кличка. На самом деле ее зовут иначе… Отважная — вот как. Неплохо, не правда ли? Отважная!
«Да здравствуют смелые и отважные разведчики! — скажут когда-нибудь люди, которые будут летать на Луну и Марс. — Спасибо вам, четвероногие астронавты! Вы взлетали в ракетах уже тогда, когда мир не знал еще первого спутника. Проверяли, рискуя своей жизнью, прочность кабин и скафандров, принимали на себя удары коварных сил, доверялись таинственной тишине невесомого состояния, похожего на сказку или сон, и иногда, уже приземлившись, долго ожидали, когда вас разыщет вертолет. А потом начиналось все сначала: тренировки — полет — тренировки. Каждый удар вашего сердца записан в большой и очень важной для человечества книге космической медицины. Из этих записей ученые вывели законы безопасного полета и вручили их космонавтам. Спасибо!»
Так размечтался Василий Васильевич, возвращаясь с ракетодрома в институт.
— Ну, друзья мои, — прервал его думы Дронов, — смотрю я на вас и вижу: вы еще совсем юнцы!
— Как это так? — удивилась Валя.
— Да очень просто, — пояснил Дронов. — Посмотрите внимательно друг на друга. Видите, у носа какие-то точечки? Вот в том-то и дело, дорогие мои юнцы! Это — веснушки. А это — весна! — И он показал в окно.
Они ехали на машине через залитый теплом и светом город. Мальчишки прыгали на тротуарах через лужи, в каждой из которых горел фонарь отраженного солнца. Все сверкало и искрилось вокруг людей, заставляя их жмуриться, а при взгляде на небо казалось, что какой-то лихой художник одним росчерком пера нарисовал черной тушью на ярко-синем фоне силуэты кранов.
Через полчаса врачи сидели перед профессором, и Дронов докладывал:
— Собаки дважды поднимались на высоту 212 километров. На активном участке полета пульс, дыхание, кровяное давление повышались. В период невесомости постепенно снижались, но медленнее, чем в лаборатории. Очевидно, невесомость удивила собак.
— Какие ваши замечания? — спросил профессор.
— Торможение при спуске, мне кажется, было не очень гладко. У нас даже почти нет записей — отказали приборы. Конструкторам надо улучшить систему спасения. Изобрели бы какие-нибудь воздушные рессоры, что ли. Или кабину «Ванька-встанька», которая не будет кувыркаться.
— Это их дело, что придумать, — сказал профессор. — Но ваши замечания полезны. Мы обязательно передадим конструкторам… Ссадин и кровоизлияний у собак не было?
— Всё в порядке. Вы знаете, — тут Дронов улыбнулся, — Кусачка оказалась молодцом. Мы решили даже переменить ей имя. Отважная! Как вы на это смотрите?
— Специального приказа по институту не будет, — шутливо заметил профессор, — но раз она заслужила — пожалуйста. Звучит, конечно, лучше. Даже для прессы любопытно. Сейчас, что ни день, являются корреспонденты: покажите им сестру Лайки, новую знаменитость. Прямо-таки не дают работать. Кстати, еще снимается фильм. Помогите, пожалуйста, оператору, вот хотя бы вы, Василий Васильевич.
Вскоре же после этого разговора Василия Васильевича разыскал незнакомец в желтой замшевой куртке и спортивной шапочке.
— Это вы приехали с ракетодрома? — спросил он. — Будем знакомы: оператор Кулик. Вы уже, наверное, слышали. Вы нам нужны, голубчик. Где ваши собачки? Вы, конечно, поможете нам.
В тоне этого человека была особая решительность. Даже своим вопросам он придавал такую подкупающую интонацию, что возражений быть не могло.
Елкин привел собак. Вчерашние пилоты с удовольствием выскочили во двор и побежали, обнюхивая деревья, углы дома, дорожки.
— Приятно работать с послушными животными, — говорил Кулик, возясь со своей кинокамерой. — Однажды в Ялте мне пришлось снимать обезьяну. Намучился. Обезьяна попалась очень капризная. Ее раздражало жужжание моего аппарата. Каждую секунду я ожидал, что вот-вот она откусит мне нос. А кусалась она свирепо. Настоящий бульдог!
