Ознакомительная версия.
– Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!
– Покайся, Иваныч! Тебе скидка выйдет!
– Брал, но брал нашими, советскими!
– Мне ли бриллиантов не знать?..
– Подумаешь, бином Ньютона!
– Денежки я приберу, нечего им тут валяться...
– Сиживал за столом, не беспокойтесь, сиживал!
– Я буду молчаливой галлюцинацией.
– Не шалю, никого не трогаю, починяю примус...
Особенно он любил спрашивать, предлагая «Фанту» или «Пепси»:
– Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня?
А когда просили у него в долг десятку, говорил, в зависимости от состояния кармана, «У меня, может быть, полный примус валюты!» или же – «Не при валюте мы сегодня».
Женя, Ваня-опер и Ваня Бессонов понимали его с полуслова – порою и подхватывали бессмертные строки, едва он их начинал. Денис же Булгакова, конечно, не читал и, не понимая, что это за такой примус с валютой, еще больше злился на Тома – именно на него, который был для Скина частью ненавистной Америки.
Том знал в Вязьме и под Вязьмой места, связанные с Булгаковым, и в прошлое лето водил всю компанию – километра три по лесу – к тому месту где была больница близ села Никольского. Ее разбомбили в 1942 году (под Вязьмой шли кровавые бои, с огромным количеством погибших с нашей стороны; немцев тоже, конечно, полегло немало). А за двадцать шесть лет до этого, осенью 1916 года, сюда долго добирался на телеге молодой врач Михаил Булгаков – и стал лечить местных крестьян от всех болезней.
На том месте, где была больница, заросшем травой в человеческий рост, стояли четыре огромные лиственницы.
– А откуда ты знаешь, что больница-то здесь была, если от нее никаких следов уже не осталось – трава и трава?
Это, конечно, спросил Мячик.
Том заверил всех, что больше нигде в округе ни одной лиственницы нет: «Я эти места на лыжах избегал». И значит – это точно то самое место, где жил и лечил будущий знаменитый писатель.
Почему же он был так в этом уверен? Да потому что начитанный Том вычитал где-то, что около больницы росли лиственницы – местные крестьяне называли их «немецкие елки».
Глава 23 Чердак заколоченного дома
Они обошли дом дважды. Было новолуние, и можно было надеяться, что их никто не видел. Но и фонарик тоже нельзя зажечь.
У стены дома, выходившей на запустелый в это лето огород, все заросло лебедой и, что гораздо хуже, крапивой. Наконец шепотом было принято решение проникать в дом через чердачное окно – очень маленькое, но незаколоченное – в надежде, что чердак не заперт снаружи, из сенцев, а дверь в дом из сенцев тоже не заперта на ключ. Мячик и Том, сцепив руки, на три шепотом же произнесенных счета подбросили Витька. И он, зацепившись руками за края обломленного шифера, полез по не очень крутому торцевому скату крыши к чердачному окну. И мгновенно исчез в нем.
Им казалось, что прошло не меньше часа. Но, как выяснилось после, так казалось от непрекращающегося волнения: ведь их могли накрыть в любой момент. Прошел пьяный дядя Вася, горланя на всю ночную улицу песню про «мороз-мороз, не морозь меня», которую почему-то особенно любят русские подвыпившие люди. Том с Мячиком залегли прямо в крапиву; он их не заметил.
На самом деле прошло всего полчаса, и в чердачном окне появился Витек, махнул им рукой и спустил по скату какой-то куль. Подхватив его, они увидели, что это вывернутая наизнанку спецовка со связанными сзади рукавами: Витек сделал так, чтобы не потерять что-нибудь из карманов. В темноте он их осматривать не стал.
После этого и сам Витек поехал по скату на животе, повис на краю на руках, и Том с Мячиком его подхватили. Рубаха на груди Витька оттопыривалась – он что-то туда набил.
В доме Мячика никто не спал, кроме водителей, – все ждали их возвращения.
Витек вручил Жене спецовку, за что был награжден самой обаятельной из ее улыбок, а потом достал из-за пазухи старую пожелтевшую коробку из-под печенья с кукольного вида девицами в кудряшках.
– Вот – еще было на чердаке. Я подумал – вдруг что-то дельное.
Женя открыла коробку, которая и так разваливалась прямо в руках от ветхости. В ней было несколько тонких пачек писем, перевязанных полуистлевшими голубыми и розовыми ленточками и написанных, судя по виду, самое меньшее лет сто назад.
– Наверняка это будет важно, Виктор, спасибо тебе, но – потом, – сказала Женя (и, добавим мы, намного опережая события, – как в воду глядела). Отложив коробку в сторону, она взялась за спецовку.
Сначала Женя аккуратно разложила ее на освобожденном столе. С замиранием сердца она стала искать карманы и по одному их осматривать. В каком-то из карманов могла находиться судьба Олега Сумарокова.* * *
Пока Витек в темноте лазил по опустелому дому тети Груши, Женя вела опрос юных жителей Оглухина.
Получалось, что уже после того, как уехал Олег и пропала Анжелика, вокруг дома тети Груши кто-то ходил, и не один. Ребята, прибегавшие попрощаться с Олегом и уже его не заставшие, заметили следы по крайней мере двух мужчин, и именно не кроссовок, которые зимой и летом носил Олег, а городских зимних ботинок. Если это те, кто убил Анжелику, то что им было надо в доме? У нее почти ничего не было, кроме того, что на ней. А убийцы даже шубу с нее не сняли.
Впрочем, вскоре Женя все поняла. Особенно размышлять не приходилось. Эти люди проникли в дом, не замеченные тетей Грушей, по-видимому, сразу после отъезда Олега и прежде, чем тетя Груша проснулась и подняла тревогу, увидев, что Анжелика так и не вернулась. Вошли с одной целью – найти ожерелье Анжелики и подложить его в комнату Олега. Вопрос, откуда они знали про ожерелье, смысла не имел – деревня есть деревня, и как только Анжелика первый раз надела такое дорогое ожерелье, через пятнадцать минут про него знало все Оглухино, включая малых детей и глухих старух.
Но тогда почему следов, по уверению главного деревенского следопыта Егорки, было больше, чем от двух мужиков?.. И кто ходил по чердаку в ту ночь?
Выяснилась и еще одна важнейшая деталь: Нита, а точнее Антонина Плугатырева, соседка Веры Ковригиной, узнала от нее, что Верин приятель и жених (одиннадцатилетняя Вера вполне серьезно делилась с пятнадцатилетней Нитой своими матримониальными планами, поскольку та выслушивала ее также очень серьезно) Федя Репин видел Олега в ночь убийства. И, что крайне важно, – в большом удалении от места убийства. И теперь надо было ехать за Федей в Республику Алтай, потому что по своей воле он не собирался возвращаться раньше 31 августа.
После сообщения Ниты Мячик долго сидел с обескураженным видом.
Ничего себе! Такую важную вещь про своего лучшего друга Федора Репина он должен узнать не от него самого, а через девчонок!
* * *
И вот наконец из правого наружного кармана спецовки Женя извлекла – не сдержав легкого вскрика, – сильно смятый бумажный комок ярко-красного цвета и бережно расправила его на свободном конце стола.
И тогда комок оказался первым листком той узкой тетрадочки, которую представляет собою, как знает каждый, кто хоть раз летал самолетами авиакомпании «Сибирь», а также, возможно, и других компаний, авиабилет.
Лицевая сторона узкого листка была синяя, а изнанка – красная. И на синей тонким темно-коричневым фломастером было написано:
...
«Жду тебя в девять вечера у мостика. Очень важный разговор! Олег».
В ошеломлении смотрела Женя на эту записку. Как могло быть, чтобы точно такая же оказалась на столе у Анжелики и вслед за тем в руках суда? Ведь не мог же Олег написать в один вечер две дословно совпадающие записки двум разным девушкам! Не вязалось это с Олегом никоим образом!
Она смотрела, казалось, в оцепенении, – и все молча, тоже оцепенев, смотрели то на записку, то на Женю. Одни из тех, кто столпились вокруг стола, знали все дело в деталях – например, Том – и не менее ее были поражены. Другие просто видели, как ошеломлена Женя, и от одного этого впали в замешательство.
Но мысль Жени отнюдь не оцепенела, а работала с бешеной скоростью. И наконец ее лицо прояснилось.
– Виктор, ты по всему дому прошел?
– Да более-менее по всему.
– Скажи, там у них кухня общая?
– Да, и большая довольно.
– А обеденный стол там стоит? Или только кухонный?
– Нет, обеденный есть.
Женя облегченно вздохнула и обернулась к хозяину:
– Мячик, найдется у тебя чистый лист бумаги? И фломастер, коричневый или какой-нибудь!
Мячик ринулся из комнаты и тут же вернулся с листом и фломастером.
Женя сдвинула спецовку на край стола, села поудобней, положила лист бумаги, а на него – расправленный листок с запиской. И провела по самому краю верхнего листка маленькую черточку фломастером.
После этого она осторожно подняла листок и вскрикнула.
На чистом нижнем листе отпечаталась черточка, будто проведенная красным карандашом.
Ознакомительная версия.
