Они и правда были родственниками – если не по крови, то по судьбе. В 1829 году командир русского фрегата, окруженного турецкой эскадрой, приказал спустить флаг, не стал взрывать его в безнадежной схватке. Он знал, что теряет честь, офицерство, дворянство, но счел, что жизнь двухсот матросов стоит того… Затем был суд, крепость, матросская лямка без выслуги. А дальше – монашество в северном монастыре, должность настоятеля в маленькой церкви поморского поселка… Тринадцатилетний Генри Линдерс, трубач английского морского полка, пришел к этому поселку на военном пароходе "Бриск" и высадился на берег в составе десантной роты. Он был полон жажды подвигов во имя Великой Британии и ее величества королевы. Заметив засаду, он вскинул трубу, заиграл сигнал тревоги. Один из рыбаков, защитников селения, вскинул старинную пищаль, чтобы снять сигналиста. Настоятель отец Федор, который был среди поморов, ударил по стволу распятием: "Опомнись! Мальчонка же!" Пуля только оцарапала горнисту плечо. Он попал в плен, был отправлен в Архангельск и там принят жителями не как вражеский солдат, а как мальчик-сирота, с которым несправедливо обошлась судьба-злодейка. Жил в семье преподавателя гимназии, учил его сыновей и дочек английской разговорной речи (грамматику-то знал не очень). А когда кончилась знаменитая Крымская компания, домой Генри не захотел. Что его ждало там, кроме сиротства и гарнизонной жизни? А здесь были ласка, добрый дом и… девочка Наташа, которая смотрела на него с растущей симпатией. А он на нее… Генри экстерном сдавал гимназические экзамены: за один класс, за другой…
Кинтель иногда, под настроение, рассказывал всю эту похожую на роман историю ребятам. "Вот смотрите: если бы тот капитан-лейтенант рванул свой фрегат, не было бы на свете меня, потому как одним из матросов служил там Иван Гаврилов, мой предок. Без предков не бывает потомков, правда ведь?.. А если бы потом этот разжалованный командир фрегата, который сделался через много лет священником, не ударил крестом по пищали, то что? Не было бы Надежды Яковлевны Линдерс, моей мамы Нади, которую вы знаете…"
Ребята кивали. Маму Надю знали, не раз бывали у нее и у Кинтеля, пили там чай и сушили промокшую под дождями и штормовыми брызгами форму. Кинтель не расстался с приемной матерью даже тогда, когда она вдруг вышла замуж. Впрочем, человек оказался хороший, инженер с завода "Металлист", знакомый Словкиного отца. С Кинтелем они подружились.
Но вообще-то Кинтель жил не в одном месте, а "на три дома". То у мамы Нади, то у заметно постаревшего деда с его ворчливой супругой тетей Варей, то у отца и сестренки. Там, правда, было теперь тесновато, потому что в той же квартире поселился молодой Регишкин муж – Ильдар Мурзаев, которого все знакомые по старой памяти звали Мурёнышем. Мурёныш отслужил в армейской автороте, стал классным водителем и теперь гонял по междугородным трассам тяжелые фургоны…
А Кинтеля в армию не взяли – травма давала себя знать. Он поступил на физмат, но после первого года ушел в академический отпуск: часто мучили головные боли. "А потом проявил преступное слабоволие и под научный кров не вернулся", – говорил он с дурашливым покаянием. Стал Кинтель очень даже неплохим специалистом в компьютерных делах, служил по этой линии в юридической конторе. Платили так себе, но и работа, по словам Кинтеля, была "не чеши дельфину брюхо". Поэтому флагман "Эспады" Рафалов немало времени тратил на дела в отряде. Особенно, когда Корнеич со своими научными и медицинскими делами мотался за границей или попадал в госпиталь. Впрочем, и сам Кинтель "сумел" угодить в том году в больницу. Возможно, поэтому и не смог противиться как надо новым порядкам супругов Толкуновых. Говорил Кинтелю: "У них возраст, дипломы, степени. А я кто…" Ладно хоть, что морскую теорию не давал забывать матросам и подшкиперам, да вместе с Ромкой Вострецовым проводил занятия по фехтованию…
3
За Ромку волновались все больше. Было уже около десяти, солнце спряталось за крыши, Корнеич засветил на кухне матовый плафон. Татьяна то и дело вставала на пороге, спрашивала: если концерт начинается в полседьмого, то во сколько же окончание? Вроде бы пора…
– Я звонила, но он конечно же на время концерта отключил мобильник. Заранее предупредил…
Корнеич успокаивал. Говорил, что концерты таких "продвинутых знаменитостей" начинаются с опозданием на час, а то и на два. А потом еще поклонники и фанаты устраивают "всякие танцы-вопли…"
– Вот этого я и боюсь… – вздыхала Татьяна.
– Ты так не тряслась за него, даже когда была со мной в Германии и Польше, а этот обормот жил с дедом-бабой…
– Когда не так близко, страхи не каждую минуту… Да и помладше тогда был, дури меньше…
– Дури всегда было много, – проворчал папа Вострецов.
Ромка позвонил в половине одиннадцатого. Татьяна метнулась к телефону в комнате, но Корнеич перехватил переносную трубку.
– Да?
– Па-а, "Мэйдей", – сообщил привыкший к отрядному лаконизму Роман. – Я в отделении номер четыре, угол Хохрякова и Достоевского. В большой компании…
– За что?
– А ни за что! Концерт был на открытой площадке, рядом ни одного туалета, а народ надулся пива. Двинулись толпой к ближнему забору. Я просто так, пива не пил. А там уже эти . Фургоны наготове. Хвать-хвать. И почему-то сразу дубинками кого попало. Теперь составляют протоколы о нарушении общественного порядка, для штрафов…
– Ты в норме?
– Я в норме, только малость попало по плечу. Я тут съежился в укромном уголке, потому и говорю, а у многих отняли мобильники…
– Не выступай там, жди. Еду…
В двух словах Корнеич объяснил что к чему. Татьяна с круглыми глазами возникла на пороге.
– Я так и знала… С самого начала… Что теперь будет?
– Ничего не будет, – пообещал Корнеич. – Дай с вешалки куртку, там удостоверения… Ребята, вы меня дождитесь…
– Мы с тобой! – вскинулся каперанг Соломин.
– Зачем? Я же на мотоцикле… Дождитесь нас, ладно? Бутылку всю не кончайте, оставьте мне…
Он заторопился, натягивая штурманку на ходу. Кинтель кинулся следом – помочь вывести из гаража мотоцикл. За окном взревел мотор. Слегка запыхавшийся Кинтель вернулся на кухню.
– Таня, да ты не вздрагивай, теперь все будет в ажуре…
– Боюсь, Осенняя Сказка устроит там Варфоломеевскую ночь, – озабоченно сказал Каховский. – Надо глянуть, не видно ли зарева…
– Не-е… – успокоил и его, и остальных Кинтель. – С властями Корнеич всегда оч-чень вежлив. Помню, как познакомились. Я был тогда в седьмом, а Салазкин в пятом. Меня приволокли в учительскую: ты, мол, стащил у профессора Денисова старинную книгу. Салазкин тут же просигналил Корнеичу. Правда, сигнал тогда звучал безобиднее: "Добрый день"… Ну, Корнеич примчался через пять минут. Как он там разговаривал! Дамы-педагогши аж захлебывались от эмоций, а он – будто английский лорд…
Опять затрещал телефон. Татьяна снова метнулась в комнату, Кинтель схватил со стола радиотрубку.
– Ма-а! – раздался жизнерадостный Ромкин возглас. – Папа еще не уехал? Я топаю домой!
– Уехал уже! А ты… ты где?
– На полдороге к дому. Там всех начали отпускать. Среди пойманных оказался сын депутата гордумы, он сумел звякнуть папочке…
– Подожди, вот наш "папочка" вернется, он тебе звякнет… Зря только сорвал его с места!
– Ничего не зря. Депутат копать это дело не будет, а папа наведет шороху…
– Марш домой! И не смей больше влипать ни в какие истории!
Ромка явился через десять минут. Радостно-сердитая Татьяна впихнула его в кухню.
– Вот он, любитель современной музыки, полюбуйтесь…
– Здрасте, – скованно сказал "любитель" и поморщился.
Все на него полюбовались. Каховский, который не видел Ромку несколько лет, ностальгически вздохнул:
– Ну, точно Данила в подростковую пору. Тот же осенний листопад на физиономии, те же кудри…
– Так бы и вцепилась в эти кудри… – Ромкина мама слегка стукнула свое чадо по плечу. Ромка поморщился опять:
– Не надо… Посмотри, заметный синяк? – Он оттянул до самого плеча ворот черно-зеленой футболки.
– Господи… Это что еще?
– Я же говорил… Они, прежде, чем хватать, сразу начинают работать своими "пэ-эр семьдесят три"…
– Чем? – напряженно переспросил Каховский.
– Палка резиновая образца семьдесят третьего года…
– Во времена перестройки назвалась "демократизатор", – уточнил Каперанг. – Однажды они с такими штуками сунулись к нашим матросам. Что было…
– А там ничего не было, – с сожалением сообщил Ромка. – Не матросы ведь, а народ так… вроде меня… Похватали, кто поближе – и в машины…
– Нечего дуть пиво и поливать заборы, – для порядка сказала Татьяна.
