– Ну ладно, дам восемь рублей, но ты подпиши мне полнивы, которая под рожью.
– Ведь она у меня последняя.
– Что ж, что последняя… Деньги даром никто не даёт.
И пришлось моему отцу подписать деду последнюю полниву.
Долго я ждал лошадь, и наконец, накопив денег, отец купил ее. Но радости она не принесла. Это была такая старая кляча, что верхом на ней стыдно было ехать по селу.
Вместо того чтобы ехать в ночное, пришлось отправиться с отцом в поле, учиться пахать.
Распрягли лошадь на меже своей полнивы. Отец стал рассевать просо. Я шёл за ним следом.
– Ты, сынок, приглядывайся, как я разбрасываю зерно. Замечаешь, как оно ровно ложится на землю?
«Ну и отец у меня! – с восхищением думал я. – Всё у него получается складно». И, набравшись смелости, попросил:
– Дай я попробую.
– Мал ещё, севалка с семенами тяжёлая, живот надорвёшь. Подожди, всему научишься.
Лошадь поела овса, отдохнула. Отец в это время кончил рассевать и начал учить меня пахать:
– Вот гляди, как я соху поддерживаю за ручки, чтобы она не лезла сошниками в землю и зерно не очень глубоко зарывалось, – скорей и ровней семена взойдут.
– Тебе хорошо говорить, ты вон какой вышины, ручки сохи как раз упираются в ладони вытянутых рук, а у меня они выше локтя ложатся и никакой силы нет тянуть соху вверх. Но ты не сомневайся. Посмотри, какой я фокус придумал.
– Какой ещё фокус?
– Сейчас покажу.
Я снял с пиджака красный льняной кушак, концы его привязал к ручкам сохи и, подсунув под кушак голову и чуть ссутулив плечи, дёрнул вожжами лошадь:
– А ну, старушка, вперёд!
Кобыла легко потянула соху. А чуть сошники начинали глубже лезть в землю, я выправлял плечи и соха шла ровно. Отец, довольный успехом, сказал:
– Молодец, сынок, фокус удался. – Он взял в руку палку и, опираясь на неё, добавил: – Пойду помогу Ефиму заливать глину. А ты ночуй тут, а завтра как кончишь пахать, заборони поровней и не задерживайся – поспеши домой. Кобылу, – сказал он, – на ночь спутай и пусти в лощину, там трава хорошая; но гляди: около выемки рожь скоро вымётывать начнёт, как бы не потравить её, а то греха не оберёшься.
– Разве за ней уследишь, – сказал я, – за день так намаешъся, как убитый уснёшь.
– Тогда накоси травы и дай ей в телегу; крепче привяжи её к задку, а утром овсом покорми.
– Ладно, что-нибудь придумаю.
Отец ушёл. Пока ещё светило солнце, я пахал и не заметил, как наступил вечер.
– Буду я косить, – вслух сказал я, – лазить по буеракам и кочкам…
Я достал из телеги краюху чёрного хлеба, отрезал кусок грудинки, с аппетитом съел, запив квасом, и стал готовиться ко сну. Привёл кобылу в лощину и привязал один конец верёвки к её задней ноге, а другой к своему сапогу. Подстелив зипун, я крепко уснул. А лошадь выщиплет траву вокруг, потянется дальше и меня за ногу тянет. Так я и передвигался вместе с зипуном с места на место. Не помню уж, сколько раз пришлось менять свою походную кровать.
Занимаясь нашим небольшим хозяйством, я, как никогда, чувствовал, что где-то рядом идёт большая, кипучая жизнь, делается что-то очень важное. А я знаю всё то же поле, огород, сарай – и больше ничего. Шёл 1918 год.
Однажды мы с отцом чинили крышу сарая. Я сидел наверху и принимал солому, отец подавал. Вдруг мы услышали шум. Отец поднял голову и говорит:
– Вон летит аэроплан!
Я так резко изменил положение и повернул голову, что свалился с крыши. Отец испугался, не напоролся ли я на вилы, потому что я страшно заорал.
Он растерялся и сам стал кричать:
– Ми-ишка! Где ты там? Вылезай, что ли!
А я лежу в соломе и кричу в полном восторге:
– Люди летят! Ой, люди летят на крыльях!
После я узнал, что на крыльях стояли не люди, а моторы, по два на каждом крыле. Самолёт этот был гигант тогдашнего воздушного флота – четырёхмоторный «Илья Муромец».
Пока мы с отцом заканчивали свою работу, в селе нашем происходил полный переполох: ведь самолёт показался над нашими Студонками впервые.
Старухи выбежали из домов с криком: «Конец миру пришёл! Нечистая сила летит!»
В это же время более опытные наблюдатели – бывшие солдаты – заметили, что от самолета отделяются какие-то предметы, и живо скомандовали:
– Бомбы! Ложись!…
Началась настоящая паника. Люди лежат, замерли и ждут: кто «конца света», кто взрыва.
Наконец кто-то из бывалых солдат, заметив место, куда была сброшена «бомба», осторожно подполз к ней. Он обнаружил пакет с бумагами: это была пачка листовок с призывом молодого Советского правительства на борьбу с белогвардейщиной…
За ужином отец смеялся надо мной.
– Тоже, – говорил он, – лётчик нашёлся – с крыши летать! С крыши и курица летает!
А мне было не до шуток. И самолёт, и листовка очень меня взволновали: идёт борьба за счастье и свободу народа, как там было написано, а я «летаю» с крыши сарая… Я страшно завидовал людям, сидевшим в самолёте и сбрасывавшим на землю слова правды и справедливости.
На другой день я сразу ушёл в город: решил посмотреть на самолёт и летающих на нём людей поближе. Но это было не так просто, как я думал. На аэродром, конечно, я не попал: нужен был пропуск. Я печально слонялся у ворот и с завистью смотрел на счастливцев, которые свободно входили туда. И всё же вышло, что слонялся я не зря.
Подошёл я к человеку, одетому с ног до головы в блестящую чёрную кожу, с маленькой металлической птичкой на фуражке, и полюбопытствовал:
– Скажите, пожалуйста, что это за форма на вас надета? У моряков – я видел – не такая!
– Это – лётная форма. Носят её лётчики и вообще кто служит и авиации.
– А как бы мне попасть туда на службу?
Человек в кожаном костюме внимательно посмотрел на меня:
– Сколько тебе лет?
– Девятнадцать!
– Парень ты, вижу, крепкий. Из бедняков, наверно?
– Само собой!
– Что же, в армии нужны такие молодые люди, как ты. Фронт-то приближается к этим местам. Поступай в Красную Армию добровольцем и проси, чтобы тебя направили в авиационную часть.
Я побежал в Липецкий военный комиссариат. Там мне сказали:
– Если хочешь поступить добровольцем в Красную Армию, то дай подписку, что будешь служить не меньше чем шесть месяцев.
Я готов был дать подписку хоть на шесть лет!
И вот, держа в руках направление от военкомата, с любопытством озираясь по сторонам, я шагаю по аэродрому на окраине Липецка. На заснеженном поле стоят огромные двукрылые аэропланы с красными звёздами, очень похожие на гигантских стрекоз. Одну такую «стрекозу» человек тридцать, ухая, заталкивают в палатку – ангар… Аэродром пересекает открытый автомобиль с какими-то военными и останавливается у маленького домика, около которого стоит часовой. Показав ему свою бумагу, в этот домик-штаб вхожу и я.
– Что, товарищ боец, вы умеете делать? – спросил меня командир дивизиона товарищ Ремезюк.
– Всё… – И, увидев улыбку на лице командира, добавил: – Всё, что прикажете…
– А с двигателем внутреннего сгорания вы знакомы?
– Никогда в жизни не видел…
Вскоре выяснилось, что я ничего не умею делать, кроме как пахать, косить, молотить… А зачем это нужно бойцу Красной Армии?
Командир задумался. Потом ещё раз улыбнулся и спросил:
– А за лошадьми умеете ухаживать, товарищ боец?
– Могу! – ответил я и подумал; «При чём тут лошади?»
– Ну и хорошо, – сказал командир. – Будете у нас обозным – бензин на лошади подвозить к аэропланам.
– Мне лошадь и дома надоела! – пробурчал я в ответ.
– Вот что, товарищ боец, – строго сказал командир, – зачем вы вступили в Красную Армию? Защищать нашу молодую Советскую Республику! Так ведь? Надо, значит, и делать что прикажут. А это очень важно – подвозить бензин к аэропланам. Без бензина не полетишь…
– Раз важно, значит, я согласен!
– А какое у вас образование? – спросил командир.
– Какое там образование… Три класса, да и то третью зиму не доходил…
– У нас открыта вечерняя школа для взрослых. Приказываю в обязательном порядке посещать её, учиться.
Так я стал обозным и одновременно школьником на военном аэродроме. Лошадь мне попалась неплохая: сильная, сытая, не то что старая кляча, оставленная в отцовском доме. Я развозил громыхавшие на телеге железные бочки с бензином.
Вечерами посещал школу. Из всех учеников я, пожалуй, был самый беспокойный. Никто не задавал столько вопросов учителям, сколько я. Но нужно сказать, что учителя не были на меня в обиде и охотно рассказывали обо всём, что меня интересовало. Они понимали, что мне не терпелось наверстать то, что было упущено в детские годы.
Днём же, выполнив свои несложные обязанности и накормив лошадь, я бежал на аэродром к самолётам.
Я был рад каждому случаю повертеться подольше около самолёта. Машины притягивали меня к себе, как магнит. Я старался как можно больше «помогать» механику: наливал бензин в бак, подавал инструмент, придерживал крыло, когда он пробовал мотор, при посадке самолёта бежал навстречу, чтобы помочь лётчику подрулить на место стоянки.
