— Этак ты, сынок, без отца остаешься? Хорош защитник, нечего сказать. Как каменный либо железный будь, тогда мужик из тебя выйдет.
Как будто все нутро Ларькино перевернул Гурьян такими словами. Подавился Ларька слезами, по щекам скатиться им не дал. Мать выла тихонько, уткнувшись в постель, а дед только кряхтел.
— Ну, семья. Оставайтесь пока. Худо будет, но знайте, что к хорошему это все, — сказал Гурьян и скрылся в темноте сеней. Скоро и на улице его шаги, как растаяли.
III
На другой день поздным-поздно взял дед мешочек с припасами и мигнул Ларьке. Тихо выбрались они за деревню и кустами стали пробираться к рыбалке. Версты четыре было до рыбалки. Пришли туда совсем поздно. Дед гукнул какой-то птицей, а из-за камышей ему ответил кулик. Понял Ларька, что это дед с Яшухой так перекликаются и обрадовался. Давно не видал он брата.
Смотрит, — при свете луны идет к ним Яшуха. Ларька повис на шее у брата.
Яков рассказал, как заходил к нему прощаться отец. Все трое тяжело вздохнули и направились в рыбальную избушку. Там кто-то сидел или лежал в темноте и грыз подсолнухи.
— Ларьша, здорово, — сказал сидевший в темноте.
— Вася! Да это ты… — узнал по голосу Ларька Василия Набокова.
— Я, брат. Вместе с Яшкой хоронимся. Жить вместе и умирать вместе. А ты уж, поди, Колчаку служить обнамерился?
— Ну его к чуче падучей листопатного. Провались он скрозь тары. Как теперь с дедом да с матерью страдовать будем?
Начали беглецы знакомить Ларьку со всеми норами да логовищами, где они скрывались. Оказалось, что днем парни лежали в камышах в лодке, нарочно там ими поставленной, а ночью гуляли по воле. Дикое тут было место. По всем окрестностям не было таких высоких да густых стен камыша, как в этом верном убежище. Случалось, что и днем гуляли они по лесу и на тот случай, кто придет к месту дикой почти заброшенной рыбалки, у них два дупла было расчищено Услышат шаги далеко, — на второй лодке в камыш, в «домовую» лодку юркнут; близко услышат, — в дупла залезут и стоят там, пока не уйдет из леса человек. Только мало кто ходил на эту рыбалку.
Когда конец всему этому, — не знали бродяги, а Гурьян велел держаться до тех пор, пока время не укажет. И держались.
Через каждые две ночи носил Ларька беглецам пищу и даже отвык бояться темноты ночи. Ни в леших, ни в «волхидку»[1], ни в «окаянного»[2] не стал верить мальчуган. Неволя гнала его темным лесом, кустами да буйными зарослями побережий диких озерок. Побойся бы он, — Яков с Васильем с голода бы померли Кто им есть понесет? Не мать же с дедом. У Набоковых тоже некому было: сам все по хозяйству отлучался, Дмитрий — калека, а женщины — одна старая, у другой ребенок крошечный был.
IV
А время в селе стояло тревожное. Беда бродила из хаты в хату. Колчаковские нагайки гуляли по спинам мужиков вовсю. Беда забрела и к Веткиным. Нагрянули каратели и, крича на весь двор, спрашивали хозяина с сыном. Глафира, трясясь от страха, сидела в избе. Деда поймали на дворе и начали пороть и бить шомполами. Вытащили и Глафиру и тоже стали пороть.
Ларька кричал, царапал руками землю, молил пощадить мать и старого деда, но все напрасно.
Не взвидел света Ларька, прыжком очутился возле палачей и вцепился в руку одного из них:
— Не смей бить мамоньку, — исступленно закричал он. Другой каратель, размахнувшись, раз пять вытянул нагайкой Ларьку и затем грубо толкнул его на землю. Ларька почувствовал жгучую боль, особенно в ухе, верхушка которого была ссажена, и кровь текла по шее, заливаясь за воротник; щека тоже горела огнем. Когда мальчик опомнился, палачей уже не было на дворе. Дед лежал на земле и хрипел, бормоча что-то непонятное.
Еле умолил соседей Ларька перенесть изувеченных в избу; боятся все, как бы и и им того же не было от беляков, как увидят они, скажут — за одно действуют.
Погодите, собаки. — бормотал Ларька, — не я буду, ежели не отплачу вам… Кровопивцы…
Уехали из деревни беляки, наделав оказии. Как злой вихорь, прошел по деревне. Андрона Набокова задрали на смерть, и вся семья его лоском лежала без движенья и без слов, как младенчик, уставясь в потолок. Тяжко пришлось Ларьке, пока выздоравливала избитая мать. И за ними, больными, ходить надо, и Якова с Васильем в камыши ходить проведать, и по хозяйству успеть справиться. Неволька корову доить Ларьку выучила, стряпать по материной указке и все прочее по женской части. А в ночь на рыбалку тащился, стреножив лошадей.
Совсем парнишка измаялся, особенно с дедом. Грузный старик, не в силу было ворочать его Ларьке. Недели через две отмаялся дед, скончался-таки. Схоронить помогли добрые люди. Жаль Ларьке деда, но все же без него, параличного, легче,
V
Поздняя ночь. Тихо в избе. Впотьмах жужжит муха. Ларька вздыхает. Мать тоже не спит, тоской исходит Кажется Ларьке, что в сенях ходит дед, постукивая «клюшкой». Приподнял он голову, — слышит уже под окном ходит дед, в стеколышко стучит.
Зазнобило Ларьку.
— Мам! Ты слышишь?
— Слышу, стукат кто-то, — еле дыша, отвечает Глафира.
— Глафира Авдеевна! Отвори-ка, родная, — придушенно шепчет кто-то сквозь створку.
— Мам, тебя зовут.
— Никого не пущу ночью… С нами святая сила. — Зуб на зуб не попадает у Глафиры. Ведь эго покойник — свекор пришел, пужает их.
— Авдеевна! От мужика твоего весточку получил, — снова слышится за окном.
Кое-как сговорились. Платочек свой выслал Гурьян с ночным гостем, — так поверила Глафира, впустила. При лунном свете узнала свою вышивку на платке. Огня зажигать гость не велел и рассказал, что в городе скрывается Гурьян, тайно работает с друзьями, а его послал к ним в деревню Камыши и велел сыну Ларьке спрятать его в старом омшаннике под полом, за озерком «Куриный брод».
— А что же ты, дяденька, в городу-то не остался? — пытает Ларька.
— Нельзя, парень, на след мой напали…
— А ты пошто прячешься-то?
— Не спрашивай, парнюга, после все сам узнаешь. А ты, Глафирушка, не сомневайся во мне. Хлопот тебе со мной не будет никаких, только спрячьте меня в надежное место. Пищу мне доставляйте, а денег я вам буду давать на нее. Паренек будет доставлять.
Качает головой Глафира, а Ларька уже верит гостю, готов взять на себя новую обузу — таскаться ночью на старую пасеку версты за три от села. За одно маяться.
— Вот что, Глафирушка. Слышали мы про ваше несчастье. Как здоровье-то твое?
— Рученьки, ноженьки словно бы чужие стали, в голове шум да тяжесть свинешная. Негодящая совсем стала. Дед, голубчик наш, скончался.
— Так вот что, Авдеевна! Сговорку мы с твоим мужиком да с другими такими же сделали — с обидчиками нашими покончить навсегда. Будет им кровь нашу сосать. А ежели ты хочешь ихнeгo царства поганого, и чтоб мужа да сына твоего порешили, — гони меня сейчас на улицу. Начнет зариться, увидят меня люди, — капут мне и всему делу, нами задуманному. Поняла, мать?
— Мама! Неуж ты еще не понимаешь, что товарищ он тятин? — пылко воскликнул Ларька, так что гость невольно посмотрел на него.
— Пойдем, дяденька Я тебя в такое место отведу, что никакая гада не найдет.
— Отведи, сынок, ежели взаболь, — говорит Глафира.
Лопатку, топор да гвоздиков взял Ларька и чуть не ползком пробрались с гостем на старую пасеку.
Половицу в старом омшаннике выворотили, жилье там устроили. Ларька моху да сена туда натаскал, помягче устроил. Изнутра закидку сделали. Спокойней так. Дверь досками забили, нет, мол, тут ничего, а из под полу ход в земле вырыли, чтоб лазить под пол. Гнилую полуколодинку на нору положили да коноплями забросали, а место вокруг норы зазаставили шатрами конопель старых, что мочила Глафира в «Курином броду», а потом так и остались они на берегу сохнуть. Все конопли Ларька с гостем перетаскали на пасеку. Тут же в омшаннике проволоки старой нашли, крючок толстый из нее сделали, к полке прикрепили и сейчас же маневры сделали. Отодвинет гость хламье, залезет в нору под пол и снова крючком хлам притянет и нору закроет, а из под полу чуркой отверстие заложит.
По всему этому понял Ларька, что велика опасность гостя быть пойманным и дал в душе слово оберегать его, словно бы своего тятьку.
Шли дни за днями. Ларька мыкался между рыбалкой, пасекой и хозяйством. Похудел, вытянулся, с обличья совсем мужиком большим выглядывает. В праздник ребятишки зовут играть в бабки, либо в мяч, а он уже и забыл, когда тешился ребячьими играми. Не до игры ему было, бедняге. Шутка ли, в сам-деле, трех человек от смерти оборонять да тревожиться о них.
Пахомыч, как велел ему называть себя гость, в темные летние ночи, сидя в кустах, либо в ошманнике при свете масленки, устроенной Ларькой же, рассказал ему все-все, как есть о революции с самого начала. Узнал тут Ларька впервые о большевиках.
