В разных кварталах — наслоения разнородных стилей — от готики до барокко, в строениях и памятниках отразились разные эпохи, — и все же, какое то единство встает из этого смешения, из этой архитектурной и исторической пестроты.
С необычайной пронзительностью раскрывается дух Праги — и это сосредоточенный и величавый дух трагедии. Его не могут заглушить ни веселье нарядного центра, ни песни, несущиеся из кабачков, ни звон пивных кружек в бесчисленных ресторанах, ни даже бодрый шепот тысячных толп, празднующих свою победу. Сосредоточенно развертывает Прага свиток своих мук и деяний; из всех концов ее слышится мерное и суровое повествование о прошлом.
В разные часы, в разных кварталах, оно звучит каждый раз по иному.
——
Поздним вечером, когда умолкает суета, недобрыми тенями населяются узкие, как в Италии, улочки Старого Города. Возле Староместской площади, под островерхим Тынским собором — выщербленный камень Унгельта. Сырой стеной обнесен огромный двор, вымощенный грубым булыжником. Тесные, низкие ворота, за ними покосившиеся домики. Гулкий отзвук шагов.
Тут некогда, двенадцать веков назад, на скрещения торговых путей Востока и Запада, был выстроен этот гостинный двор. Здесь германские купцы торговались с пронырливыми венецианцами и грубыми франками; голубоглазые рослые славяне привозили сюда из Полесья меха, и мед, и ткани. Здесь араб Ибрагим бен Якуб беседовал с потомками римлян и удивлялся великолепию пражских каменных стен. Подле Унгельта происходили первые бои христиан с язычниками; у его ворот заложили первый храм Кирилл и Мефодий, и, по преданию, подземный ход вел из него к дому св. Людмилы, — той самой, что крестила св. Вацлава, будущего покровителя Чехии.
Неподалеку от гостинного двора с незапамятных времен обосновались евреи. Легенда утверждает, будто они пришли сюда тотчас же после падения Иерусалима. Но, вероятно, то были попросту выходцы из Испании. За стенами гетто начали они строить свои дома молитвы. Еще и поднесь сохранилась старая синагога с высокой, двускатной кровлей; маленький домик с черепичной крышей прислонился к ее стенам, под самыми порталами и окнами.
Здесь немало было пролито крови в дни смут, когда на евреях срывал народ свой гнев. Три тысячи убитых осталось на каменных плитах гетто после погрома 1389 года. Здесь творил чудеса мудрый раввин Безалел Леви, создавший из глины подобие человека, Голема, и вдохнувший в него жизнь, написав на лбу его тайное слово. Шесть дней в неделю служил Голем своему господину, а в день субботний стирал раввин священную надпись, и бесчувственной глиной падал Голем. И только однажды позабыл это сделать Безалел Леви: придя домой из синагоги, увидел, как в субботу работает слуга и, точно объятый безумием, ломает и бьет и утварь, и мебель. И тогда проклял его создатель, навсегда стер слово жизни со лба, вмиг остывшего глиной, и в старую синагогу велел отнести недвижный истукан. Но не умер Голем. До сих пор ходит он по ночам по уличкам еврейского квартала.
А вот и улица, бывшая заповедной чертой. Перейдя ее, к рыцарям и молодым купцам убегали смуглые девушки, а им во след неслись исступленные проклятия седобородых старцев. Здесь, борясь с духом зла, устраивавшим всяческие козни, и поддаваясь его соблазнам, возводили новую синагогу, и грозный Иегова наказывал нерадивых строителей; от гнева пророков гасло пламя в серебряных семисвечниках, а в судный день, забыв о всём, завывало гетто в плаче и скорби, раздирая платье на впалой груди и с трепетом ожидая кары Божией.
И все страхи, и все страсти, все богатства и отлучения, псалмы кантора и рыночная перебранка — все они окончились на старом кладбище, где, по преданию, похоронены вожди Ааронова племени.
Со всех сторон окруженные беззаконием буйных трав, беспорядочно лежат надгробные камни и плиты с крючковатыми надписями, точно раскиданные гневной рукой. Весной, когда зацветает сирень меж могил, пробиваясь сквозь бурьян и травы, любопытные бродят по кладбищу, на котором не хоронят вот уже третий век, — и сгорбленный служка в черном сюртуке глухим голосом называет имена тех, кто стал здесь прахом.
Рядом с еврейским городом — знаменитая Староместкая площадь. Неровными полукругами замыкают ее тяжелые пилястры приземистых аркад. Под этими полутемными сводами, над которыми вытянулись узкие дома, увенчанные треугольными высокими щитами, в XV столетии бранилась торговая толпа, и, разгоняя спорщиков и забияк, стража стучала железом о гулкий камень.
Все видела эта огромная, неправильной формы площадь. Точно на подмостках, прошла на этих камнях вся история Праги. По ней ходил в XIV веке Карл IV, мечтавший о том, чтобы Прага получила наследие Рима. Тогда его империя доходила до Берлина, а чешские отряды побывали в столице папской Италии. Карлов век был эпохой возрождения Праги: молодежь и ученые сходились со всех сторон в основанный Карлом университет; новые здания украшали город; для него, казалось, наступало время богатства и власти. Сбывалось любимое изречение Карла: «прошлое исправить, настоящее хорошо устроить» (ргаеsentia bene disponere). Но все это длилось не долго: чума, войны, пожары и распри ожидали Прагу. Молодой Гус, учившийся в начале XV века в Праге, был свидетелем борьбы короля и архиепископа, мятежа вассалов и войны трех пап и трех императоров. В те самые годы, когда шайки куманов, языгов и татар опустошали Чехию, Ян Гус проповедывал в Вифлеемской часовне, начиная свою борьбу с папой и немцами.
На Староместской площади были казнены трое юношей, выступивших против индульгенций, и толпы народа запружали ее в бурные годы реформации, когда вслед за стычками и восстаниями шли казни и расправы, когда пылкий Иероним Пражский вел на бой студентов, а католические священники с оружием в руках осаждали жилище Яна Гуса из Гусинца.
Почтенные горожане, купцы и мастера приходили сюда, чтобы потолковать о войне и обсудить городские дела. В одном углу площади бывал и торг, куда чабаны в овечьих шкурах, на заре приводили стада и куда с окрестных холмов, на дребезжащих возах приезжали крестьяне в низких шапках. Женщины в плащах, с закутанными головами, долго выбирали баранью ногу или живого ягненка. Здесь, перед лобным местом, бывшим в северной части площади, воздвигли великолепную ратушу: из ее окон, после сожжения Гуса, народ выбросил семь советников, насмехавшихся над гуситской процессией; в ней кривой Жижка, овладевший Прагой после жестоких боев, обсуждал план защиты города от королевских войск, посылая строителей возводить укрепления на горе, которая потом стала называться Жижковой. Отсюда, нестройными, но грозными рядами уходили табориты, громыхая своими телегами, здесь Ян Желивский призывал к восстанию против умеренных и аристократов, и называл короля апокалиптическим драконом. Партия вельмож, захватив власть, во дворе ратуши тайком казнила Желивского и его друзей. Возмущенный народ, как хоругвь, понес на копье голову казненного, и с площади по всем улицам двинулась мрачная процессия.
В соседних улицах было множество бродячих собак: они прибегали слизывать кровь, которая все время проливалась на Староместском намести.
На этой площади началась тридцатилетняя война, в тот день, когда восставшие чешские дворяне из высоких окон ратуши, на камни мостовой выбросили наместников императора, свергая иноземную власть. Но после трехлетней борьбы пришло поражение у Белой Горы и пришла расплата.
21-го июня 1621 года, через два века после «чешских братьев», пушечный выстрел с града возвестил о начале казни. Из тюрем, из подземелий ратуши вывели осужденных на площадь. С помоста на казнь смотрели победители, и рейтары пиками оттесняли взволнованную толпу. На лобном месте рубили головы дворянам, на виселицу вели горожан. Одному отрезали язык, другому отрубили руку. Во всех церквах звонили колокола. Двадцать семь графов, рыцарей и горожан было казнено в это утро. Одни были замучены и рассеяны, тысячи отправились в изгнание. Чешская знать была уничтожена, реформация задушена. Чешская независимость кончилась.
И уже на Староместской площади, некогда славившей чешских королей, горели костры наемников и ржали кони Валленштейна и Пикколомини; при полыхании зарева сюда врывались, убивая и грабя, немецкие ландскнехты и тирольские стрелки, и под стон набата испанские рыцари и шведские офицеры тащили с собою добычу… Осады, пленения, пожары… Опустошение войн, чужеземные солдаты, ненавистная власть…
…Сейчас, ни костров, ни набата. В одном углу площади четыре меча и двадцать семь кругов — память о казни дворян. Сбоку, перед барочными дворцами XVIII века, Ян Гус с узкой бородкой, склонив голову, скорбно смотрит с пьедестала, точно с церковной кафедры. Часовня XIV века приютилась у кирпичных стен Ратуши.
А рядом, — звонарня со знаменитыми часами: в самом конце XV века мастер Гануш потратил не мало лет на их затейливый механизм. Часы и дни, месяцы и годы, ход планет и движения созвездий, показывают огромные часы, и, по преданию, правители города приказали ослепить искусного мастера, чтоб в ином месте не мог он повторить подобного чуда.
