Хома Брут знал какие-то заклинания и читал молитвы, а Ратмир не умеет даже перекреститься.
Он отбросил одеяло и, широко раскрыв глаза, стал всматриваться во тьму. Постепенно в черном мраке проступило окно, меж занавесями неширокие полосы ночного сумрака. Трудно даже определить, какого цвета ночь за окном: темно-сиреневая или густо-синяя? Уже можно различить лепной карниз потолка, потом неясно очертился буфет с глобусом наверху.
Рядом с буфетом что-то шевельнулось, послышался тяжкий вздох. Его богатое воображение тут же нарисовало страшное синее лицо с оскаленными зубами и горящими под буграми бровей зеленой ненавистью глазами.
«Подымите мне веки!..» — явственно прозвучал в нем неземной, как гул вулкана, железный голос.
Ратмир пошевелился на узкой койке, и с одеяла на пол соскользнула книжка. Она глухо стукнулась о пол, и ему показалось, что опять послышался тяжкий вздох… Так страшно ему еще никогда не было.
Он боялся даже выпростать из-под одеяла руку и дотронуться до своего лица.
В комнате уже не так темно, можно различить не только буфет, стоявший у окна, но и большую железную плиту в углу, и жестяной закопченный дымоход над ней. На плите белели опрокинутые эмалированные кастрюли.
Скосив глаза, он напряженно всматривался в пространство между буфетом и дверью в другую комнату, но гроба не видел. Там царили мрак и тайна.
Он почувствовал, что ему хочется выйти. Уборная находилась во дворе метрах в двадцати от дома, но вот беда — он не мог заставить себя вылезти из-под одеяла! Он лежал, косил глаза на дверь в соседнюю комнату и не знал, что делать, а выйти хотелось все сильнее…
Тогда он стал уговаривать себя, что никаких чертей, упырей, вурдалаков и Виев на свете нет, он уже не маленький, слава богу, в шестой класс перешел! И гробы с покойниками не летают, а смирно стоят, где их поставили. И маленький Святополк лежит в своем розовом гробу на столе, накрытом пахнущей нафталином скатертью с длинными кистями… Нет ни бога, ни дьявола, ни ведьм — все это предрассудки, как говорила учительница. Тогда почему Гоголь написал про всю эту чертовщину? И так написал, что панночка и Вий стоят перед глазами как живые! И эти черти, упыри, вурдалаки, что порхают под сводами купола церкви?..
Наконец Ратмир, пересилив себя, встал с койки и, вытянув вперед руки, пошел к двери в коридор. На дверь в другую комнату он не смотрел, голова его втянулась в плечи, будто он ожидал удара сзади. В коридоре было еще темнее, чем на кухне. Нащупав засов, отодвинул его, затем отбросил толстый крючок и, передернувшись от противного озноба, выскочил на крыльцо. Здесь он почувствовал себя немного увереннее.
Прямо перед ним негромко шумели огромные деревья. Небо звездное, однако нельзя сказать, что ночь светлая. Не видно луны. В растопыренных ветвях какое-то странное шевеление, будто там прячутся крылатые мерзкие твари с дьявольским обличьем, они ждут команды Вия, чтобы всей стаей кинуться на него, Ратмира… И снова он почувствовал, как по спине пробежал холодок… Нужно было повернуться, войти в коридор и закрыть дверь, но он стоял и смотрел в парк. Ни одно окно в соседнем доме не светилось. Темное небо с неяркими звездами прорезала зловещая вспышка, немного позже послышался тяжелый гул. Он не сразу сообразил, что к железнодорожному мосту через речку приближается поезд. Гул все громче, и вот меж деревьев раз, другой полыхнули искры.
Ночь была прохладная, на руках и груди высыпали мурашки, а он все стоял и вглядывался в парк, будто и впрямь ожидал увидеть меж толстых стволов самого Вия.
В мокрой от росы траве зловеще блеснули зеленые глаза, в следующий миг раздался отвратительный визг, шипение, какой-то скрежет. Две стремительные серые тени мелькнули у самого крыльца и пропали. Но он уже сообразил, что это кошки. И оттого, что он увидел их, ему немного стало легче.
Страшно не то, что мы видим, а то, чего не видим, что рисует наше воображение.
Будто и не поблескивала на кустах холодная роса. И далекие звезды в высоком небе казались синими льдинками. Ратмир присел на перила, узкая спина его в желтой майке прижалась к прохладным крашеным доскам. Его бил озноб. Домой он не пойдет, будет здесь дожидаться родителей.
Должны они когда-нибудь вернуться?..
— Сынок, ты же как сосулька! — будто сквозь вату, услышал он встревоженный голос матери.
— Труса празднуешь, Алеша Попович? — покачал головой отец. — Не ожидал я от тебя такого!
Странно, что отец назвал его Алешей Поповичем. Обычно называет ратоборцем. Дело в том, что отец очень увлекается русской историей, собирает редкие старинные книги, даже сам пишет статьи в местную газету об истории города, в котором они живут. Эта тяга к русской старине отразилась и в том, что он своих детей нарекает редкими именами: Ратмир, Святополк, а родилась бы девочка — он назвал бы ее Олимпиадой. Прожив тринадцать лет в городе, Ратмир так и не встретил своего тезку. Да и не слышал, чтобы жил в Задвинске второй мальчик по имени Святополк.
— Я думала, ты давно спишь, — виновато заметила мать. — И решила у Поли дождаться отца… Ты давно тут сидишь?
— А-а, ерунда, я простуды не боюсь, — с трудом ворочая онемевшей шеей, хрипло сказал Ратмир.
— Какой ты Алеша Попович! — с нотками сожаления в голосе заметил отец. — Ты — язычник, идолопоклонник. Ты боишься грома и молнии, черных кошек и мышей…
— Не боюсь я кошек, — пробормотал Ратмир.
Утром он жестоко презирал себя. Даже похороны брата не отвлекли его от нестерпимой мысли, что он трус. До сих пор он не замечал за собой этого ужасного порока.
С рассветом все его страхи рассеялись, вместо них пришел мучительный стыд. Он боялся за завтраком взглянуть на отца, но тот и вида не подал, что помнит вчерашнее, как всегда был ровен и спокоен. Лишь когда мать послала Ратмира в магазин за хлебом, как бы между прочим спросил:
— Ты читал «Робинзона Крузо» Даниэля Дефо?
— Два раза, — похвастался Ратмир. Ему эта книга очень нравилась.
— Помнишь, там в одном месте сказано: страх опасности в десять тысяч раз страшней самой опасности?
— Не помню… — пробурчал Ратмир и, чувствуя, как запылали уши, выскочил за дверь.
Вместе со всеми он пошел на кладбище. Даже бросил по примеру старших горсть земли на крышку гробика.
Родители и немногочисленные родственники потянулись с кладбища к выходу.
Ратмиру не хотелось идти домой, где взрослые будут справлять поминки по Святополку. Отстав от всех, Ратмир свернул к могиле с мраморным надгробием и, петляя меж невысоких холмиков, вышел на другую сторону кладбища. Тут-то он и решил уйти от всех к железнодорожному мосту…
— Рат, ты тоже захотел на тот свет? — в друг услышал он. — Топиться будешь или под поезд полезешь? Задумался и решаешь, что лучше?
Ратмир поднял голову и увидел Тоньку Савельеву. Она тоже была на похоронах. Не потому, что скорбела о смерти Святополка — Тонька, наверное, и не видела-то его ни разу, — просто такая уж у нее натура: где что-нибудь происходит, там всегда и Тонька Савельева. Скажи ей, что на другом конце города загорелся дом, — все бросит и побежит на пожар!
Немного погодя послышался шорох, вниз по тропинке скатились мелкие камешки и перед Ратмиром появилась настырная Тонька. Из-под короткого сарафана торчат желтые с царапинами коленки. Тонька пострижена под мальчишку, ростом почти с Ратмира. Она перешла в седьмой класс, а Ратмир — только в шестой. Тоньке осенью будет четырнадцать лет, а ему в апреле исполнилось лишь тринадцать. С девчонками он не вожжался, и поэтому, когда увидел Тоньку, на лице его выразилось неудовольствие.
— Чего ты ходишь за мной? — хмуро покосился Ратмир на девчонку.
— Очень надо! — хмыкнула та, усаживаясь рядом на ящик. — Мне просто нравится под мостом сидеть.
— Ну и сиди, — сказал он и хотел было подняться, чтобы уйти. Ему совсем не хотелось разводить тары-бары с Тонькой, но та цепко схватила его тонкой загорелой рукой за плечо.
— Рат, ну почему так бывает: живет-живет человек, и на тебе — помер? Значит, и мы с тобой можем умереть?
Голубые с выгоревшими ресницами Тонькины глаза расширились, возле маленьких ушей дрожали закрученные в колечки светлые волоски. Рот у нее маленький, а губы толстые и всегда влажные, будто они только что облизала эскимо на палочке.
— Все там будем, — кивнув на кладбище, философски заметил Ратмир.
— Моя бабушка говорила: кому плохо здесь, на том свете будет хорошо, — продолжала Тонька. — И умерла она легко, как свечка угасла. И ясная, как у святой, улыбка на лице. Я нынче поклонилась ее могилке. — Тонька явно повторяла слова какой-то старушки — подруги бабушки. Ей нравилось говорить, подражая старшим.
— Никакого того света нет, — сказал Ратмир. — Больше слушай бабушкины сказки.
— А все, кто грешил на земле, прямиком попадут в ад. И там их будут рогатые черти на огне поджаривать, в кипящих котлах варить… — Тонька пристально взглянула ему в глаза. — Ты грешил, Рат?
