«В лагерь! Конечно, скорее в лагерь!» — блеснул в его душе луч надежды.
Уже больше не рассуждая, он торопливо пополз обратно, убеждённый, что всё виденное им сегодня имеет очень большое значение и принесет ему немало славы.
Со всем жаром своих пятнадцати лет он побежал вперёд и его льняные волосы замелькали среди кустарников по дороге в лагерь.
В это время в молодёжном лагере «Костёр» происходило такое:
Жара позднего полуденного часа заставила молодёжь укрыться в густой тени леса. В лагере остался один только часовой с малокалиберным карабином на плече. Он слонялся без дела у одной из палаток, носившей громкое название «Клуб радистов». Охранявшая его от жгучих солнечных лучей, надвинутая на глаза широкополая соломенная шляпа придавала его кругленькой фигурке сходство с кубарем. Часовой вертелся около палатки, отмахиваясь от назойливо пристававших мух, и время от времени прислушиваясь к доносящимся оттуда голосам. Продолжая бесцельно топтаться на месте, он презрительно бормотал себе под нос: «Эх, вы, горе-философы!..»
А в палатке шёл горячий спор.
— Ах, какие есть на свете вещи, Павлик, какие вещи! — говорил пискливый голос. — Если бы только мы могли быть как птицы! Если бы у нас были крылья! Если бы мы могли летать! Здесь тебе нравится — здесь живи! Там нравится — туда перелетел!
— И какой был бы в этом смысл? — отвечал мягкий теплый голос. — Что же, по-твоему, нам следовало бы превратиться в перелётных птиц? Кому бы ты был нужен? Во что обратился бы весь мир? Да мы даже не были бы перелётными птицами, а просто стаей ворон. Нет, человек существо совсем иное!
— И ты прав, — согласился первый, толстощёкий мальчик в очках. — Но я вот всё думаю о том, как бы нам побывать в самых отдалённых уголках земли, чтобы собственными глазами увидеть все её тайны и красоты.
По энергичному, загоревшему лицу его собеседника пробежала усмешка. Его умные чёрные глаза засветились.
— А к чему всё это? Просто так, чтобы увидеть? Да неужели ты думаешь, что на свете всё ещё есть неразгаданные тайны. Ведь что только не открылось перед человеческой мыслью? Чем она ещё не завладела? Ты только подумай: всё, что мы видим здесь, ещё в большей мере есть во всем мире. Какие могут случиться с тобою приключения? Какие ещё тайны можешь ты раскрыть? У нас не осталось неисследованных предметов, дорогой Толстячок. Нет тайн. Нет такого места на земле, которое человек не изучил бы и не покорил. Конечно, в далёком прошлом дело обстояло совсем иначе. Неисследованные моря, земли, животные, богатства. На нашу долю ничего не осталось. Но у нас есть своя задача, задача нашего времени — небо, межпланетные путешествия. Есть и другая задача. Она скромнее, но она мне более по сердцу. Это — глубоко проникнуть в недра земли… Вглубь земли или вглубь неба, по существу одна и та же задача и означает она одно и то же: служить будущему.
— Как жалко, право, — заметил Толстячок, — что для ищущих новых путей поле деятельности всё более и более суживается, если только межпланетные путешествия нельзя будет осуществлять в ближайшем будущем, так как, по правде говоря, твоя геология меня нисколько не прельщает. Мне так хотелось бы найти область, в которой мы могли бы проявить свои способности. Да и на самом деле, что мы, всё ещё дети, что ли? Ведь так!
— Астронавтика, братец, вот где наше спасение.
— А до того времени? Тоска! — вздохнул Толстячок.
В этот момент палатка наполнилась резким, прерывистым писком. Одним прыжком оппонент Толстячка, Павлик, очутился перед обоими столами, на которых помещалась радиоаппаратура. Он сразу же сел за открытый приемник, повернул какую-то кнопку, и в тот же миг писк превратился в человеческую речь. Как Павлик, так и наклонившийся над ним Толстячок удивлённо и испуганно переглянулись.
Дребезжащий голос приказывал:
— Настройся на частотное телефонирование. Так вызывай! Так вызывай! Алло, сто пятьдесят семь пять тридцать один, слушайте! Слушайте! Вас вызывает АК—45. Сто пятьдесят семь — один, сто пятьдесят семь — один. Примите наши сто! Примите наши сто! Рапортуйте! Рапортуйте!
Голос умолк. Сопровождавшее его гудение прекратилось.
В палатке наступила тишина. В воздухе носилось что-то тревожное. Павлик лихорадочно спешил засечь неизвестную станцию. Он пробовал наладить связь, но ответа не было.
Павлик и Толстячок уселись друг против друга — один перед телеграфным, другой перед телефонным аппаратом, — и стали ещё старательнее ловить связь.
Неожиданно, на длине волны 45, Павлик уловил сигналы по Морзе. Они повторяли одно и то же: «Частота для нашей работы неподходящая. Слышу сигналы телефонной связи. Работайте на этой волне!»
Наступил краткий перерыв. Потом, после того, как радист попросил ответить, хорошо ли его слышат, он сообщил: «Пришлите обученных людей. Сообщите номер связи с АК. Рапорт!»
Снова наступила пауза.
— Те же самые, — обрадованно шепнул Павлик, сам не понимая, почему его так волнует эта случайная радиосвязь. Сердце его сильно билось.
— Очевидно, да, — безразличным тоном ответил Толстячок. — Мало ли у нас развелось радиолюбителей? Болтают о чём-то!..
Павлик удивлённо посмотрел на него, но в этот момент аппарат снова затрещал, и они оба стали внимательно прислушиваться.
— Отметка одиннадцатая упорно молчит. Свяжитесь с нею! Ограничьте посещения тех двух. Предположения оправдываются. Сегодня вертолёт сделал тайную зарядку. Будьте готовы вечером проследить за световыми сигналами. Следите за лучом из ЦС Орлиного Гнезда. Дайте рапорт!
Передатчик умолк.
Страшно взволнованный, Павлик выскочил на середину палатки. Красивые черты его загорелого лица одновременно выражали изумление, смелость, неудержимый порыв к чему-то. В глазах у него горела жажда действия, жажда подвига.
— Орлиное Гнездо! Ты слышал? — возбуждённо крикнул он стоявшему перед ним в невозмутимо спокойной позе Толстячку, в глазах которого светилась ирония.
Вдруг Павлик ударил товарища по плечу так, что тот еле удержался на ногах, а сам выбежал из палатки с такой быстротой, будто ему прижгли пятки.
— Ну, чего ты загорелся как сухой хворост? — крикнул ему вдогонку Толстячок.
Павлик ничего не ответил. Выскакивая из палатки, он сорвал с головы часового, удивлённо уставившегося на него, большую соломенную шляпу и забросил её на самую макушку ближайшей сосны. Часовой сердито завопил, а Павлик, с резвостью жеребёнка перемахнул через колючий боярышник и исчез в лесу, громко крича:
— Са-ша! Са-шок!
Человек никогда в жизни не должен зарекаться.
Бертольд Брехт
С наступлением ночи над горным хребтом собрались чёрные громовые тучи. Чем плотнее окутывала ночь притихшую землю, тем чернее становились низко стелющиеся над нею тучи.
В палатках молодёжного лагеря замолк смех и разговоры, светились керосино-калильные лампы и как жёлтые глаза дракона уставились в лицо разъярившейся буре. Наступил один из тех моментов, когда сердце содрогается от мощи стихий.
Неожиданно среди грохота грозы раздались звуки флейты. Сначала голос её прозвучал как жалобный плач ребёнка, испуганного раскатами грома, но постепенно успокоился и нежной лаской пригрел сердца, оживил их, вывел из оцепенения. Послышались голоса, которые дерзко и вызывающе стали вторить шуму стихии. Эта смелость заразила и других подростков, лагерь оживился, буря не могла совладать с напором смелых сердец, сломить их своей оглушительной силой. Смелость так же заразительна как смех или страх.
Играл на флейте Белобрысик. Это знали все, и во многих палатках полотнища приподнимались, чтобы в жёлтом белесом свете, прорезывающем мрак, посмотреть, что делается там, на «голубятне».
Палатка Павлика и Саши, так называемая «голубятня», была разбита на самом краю лагеря, на опушке леса. По сравнению с остальными палатками, рассчитанными на десять человек, она казалась лилипутом. Мальчики привезли её с собой из горного посёлка. Сначала остальные ребята издевались над ними.
— Эй, вы, не захватили ли вы с собою и ватные одеяла?
Но это продолжалось недолго. Впоследствии, когда палатка всё же осталась, её в шутку назвали «голубятней».
Павлик и Сашок мужественно выдерживали несколько дней насмешки своих товарищей по лагерю, и остались непреклонными в своём решении жить в собственной палатке. В конце концов, «голубятня» была допущена в число лагерных палаток, раз она уже принесена. Дело же было в том, что её получили в награду от родного городка, с условием, что её владельцы будут жить в ней во время курсов, организованных Академией наук для молодых людей, отличившихся в некоторых областях знания. Провожая её обитателей, старый учитель, дедушка Чудо, сказал им: «Возьмите её с собой. Вы будете жить в горах. Не привыкайте рассчитывать на других. И кроме того, пусть там увидят, как мы заботимся о наших отличниках». А для мальчиков слова дедушки Чуда были законом.
