Со своего дерева я мог видеть долину за лугом. Обычно прозрачная вода лилась по темным камням и порогам в долину. В тот день вода была темной, как камни, только звук напоминал мне о том, что вода все еще падает. Стояла кромешная темнота. Зимние тучи, черные и страшные, выглядели угрожающе. Ветер завывал, от страха мне стало дурно. Я знал, что еды у меня достаточно, поэтому был спокоен, что все будет просто отлично. Но это не помогало. Паника овладела мной. Я затушил огонь и убрал рыбу Попытался свистнуть Внушающей Страх, но не мог плотно сложить трясущиеся губы, поэтому получилось нечто вроде: пффффф. Поэтому я взял ее за веревки, привязанные к ее лапам, и мы спрятались за дверью из оленьей шкуры в моем дереве. Я оставил Внушающую Страх у изголовья кровати, а сам лег и свернулся калачиком. Я думал о Нью-Йорке, о шуме, фонарях и о том, что там буря казалась чем-то игрушечным. Я думал и о нашей квартире. В тот момент она казалась яркой, освещенной и теплой. Мне пришлось сказать себе: «Нас в ней было одиннадцать!» Папа, мама, четыре сестры, четыре брата и я. Никому из нас она не нравилась, кроме, наверное, Нины, которая была слишком мала, чтобы что-либо понять. Папе она ни чуточки не нравилась. Когда-то он был моряком, но когда я родился, он оставил плавания и стал работать в доках Нью-Йорка. Папе не нравилось на суше. Он любил море, мокрое, большое и бескрайнее.
Иногда он рассказывал мне о прадеде Грибли, который владел землей в Катскильских горах. Срубив несколько деревьев, построил себе дом и начал заниматься земледелием — только чтобы убедиться, что он хочет быть моряком. С фермой не получилось, и прадед Грибли отправился в плавание.
Когда я лежу, зарывшись лицом в сладко пахнущую засаленную оленью шкуру, то слышу папин голос: «Эта земля все еще принадлежит нашей семье. Где-то в Катскильских горах есть старый бук с вырезанной на нем фамилией Грибли. Он обозначает северную границу его причуды — суша не место для Грибли».
— Суша не место для Грибли, — сказал я. — Суша не место для Грибли, а я сейчас в сотне метров от бука с вырезанной на нем фамилией Грибли.
Я заснул, но когда проснулся, почувствовал, что голоден. Я расколол несколько орехов, достал муку из желудей, которую смолол, добавив немного ясеня для остроты, подошел к двери за снегом и напек блинов из желудей на крышке консервной банки. Когда я начал есть блины, предварительно полив их джемом из голубики, тогда уже точно был уверен, что суша — отличное место для Грибли.
На упаковке я написал следующее:
«Сильный отрывистый удар лучше всего. Помни: держи огниво в левой руке, а кремень — в правой, ударяй кремнем по огниву. Проблема в том, что искры летят в разные стороны».
И это действительно было проблемой. Как я уже говорил, первой ночью мне не удалось разжечь огонь. Тогда было страшно.
Я автостопом доехал до Катскильских гор. Около четырех часов дня мы с водителем проезжали мимо красивого тсугового леса, и тогда я сказал:
— Вот куда я отправлюсь. Он оглянулся и спросил:
— Ты живешь здесь?
— Нет, ответил я, — я решил убежать из дома, и именно в такой лес и мечтал убежать.
Думаю, что сегодня буду ночевать тут. Я выпрыгнул из машины.
— Эй, парень, — закричат водитель. — Ты серьезно?
— Конечно, — ответил я.
— Ну, разве это не опасно? Знаешь, когда я был в твоем возрасте, то тоже так сделал. Единственное, что я был деревенским парнем, который убежал в город, а ты бежишь из города в лес. Я боялся города — разве тебе не будет страшно в лесу?
— Конечно, нет! — громко закричал я.
Когда я вошел в прохладный тенистый лес, то услышал голос водителя:
— Утром я поеду обратно, если вдруг захочешь вернуться домой.
Он рассмеялся. Все смеялись надо мной. Даже папа. Я сказал ему, что собираюсь убежать в то место, где жил прадед Грибли. Он разразился смехом и рассказал мне о том времени, когда сам убежал из дома. Он сел на корабль, следующий в Сингапур, но когда раздался гудок отправления, спустился по трапу и направился домой в постель, прежде чем кто-либо заметил его отсутствие. Потом он сказал мне:
— Конечно, попробуй. Каждый мальчик должен через это пройти.
Должно быть, я прошел около километра по лесу, до того как нашел ручей. Он был чистым и большим, с порогами и брызгами. По берегам росли папоротники, а камни внутри него были покрыты мхом.
Я присел, втянул ноздрями воздух сосен и достал перочинный нож. Я срезал зеленую веточку и принялся строгать. У меня всегда хорошо получалось работать по дереву. Однажды я сделал корабль, который учитель выбрал для показа родителям достижений учеников в школе.
Сначала я срезал угол на одном конце веточки. Затем я взял еще одну ветку и заострил ее. Я срезал угол и на этой ветке, а потом связал оба угла веточек вместе полоской зеленой коры. Предполагалось, что получится крючок для ловли рыбы. Согласно книге по выживанию на суше, которую я читал в Публичной библиотеке Нью-Йорка, так можно было сделать крючки самому. Затем я накопал червей. Я с трудом избавился от мха с помощью топора, прежде чем замерз. Не думал, что в середине мая будет так холодно, но ведь я никогда раньше не был в горах.
Это меня беспокоило, потому что для того, чтобы выжить, мне нужна была рыба, пока я не доберусь до горы прадеда, где начну делать ловушки и ловить зверей. Я исследовал ручей в поисках пищи. Пока я занимался этим, наткнулся на полусгнившее бревно. Тут я вспомнил о старых бревнах и о том, сколько насекомых живет в них.
Разрубив его топором, я нашел там личинку.
Я быстро привязал веревку к крючку, насадил личинку и пошел к ручью, чтобы найти хорошее место для рыбалки. Во всех книгах, что я читал, однозначно говорилось о местах обитания рыбы:
«В ручьях рыба обычно обитает в заводях и глубоких стоячих водах. Начало порогов, маленькие стремнины, окончание заводей, водовороты от камней или бревен, пологие берега, в тени свисающих над водой кустов — такие места наиболее удачные для ловли рыбы».
В этом ручье похоже не было стоячей воды. Мне казалось, что я прошел тысячу километров, пока не нашел заводи у пологого берега в тени свисающих над водой кустов. На самом деле место было не так далеко, как казалось, потому что я долго искал и ничего не находил. Я был уверен, что умру с голода.
Я присел на берег и закинул удочку, очень хотелось поймать рыбу. Одна рыба поможет мне, так как я читал о том, сколько можно от нее одной узнать. Изучив содержание ее желудка, я смогу понять, что едят другие рыбы, или использовать внутренние органы как наживку.
Личинка опустилась на дно ручья. Она закрутилась и замерла. Вдруг личинка снова ожила и завертелась кругами. Я сильно потянул удочку. Крючок разломился, и то, что я мог поймать, отправилось обратно спать.
Я чуть было не заплакал. Наживка ушла, крючок сломан, мне было холодно и страшно — все это сводило меня с ума. Я вырезал еще крючок, но на этот раз схитрил и связал его веревкой, а не корой. Я вернулся к бревну и, к счастью, нашел еще личинку. Я поспешил к заводи и вытащил форель прежде, чем понял, что у меня клюет.
Рыба билась, и я навалился на нее всем телом. Я старался не думать о том, что она может выскользнуть.
Я почистил ее, как это делает продавец в рыбном магазине, осмотрел ее желудок. Там оказалось пусто. Этот факт привел меня в ужас. Я тогда еще не знал, что пустой желудок означает то, что рыбы голодны и способны проглотить любую наживку. Однако в тот момент я ощущал себя полным неудачником. Грустный, я Насадил на крючок внутренности рыбы, и еще до того как удочка коснулась дна, у меня начало клевать. Первая сорвалась, но я выудил другую. Я перестал рыбачить, когда поймал пять маленьких хороших форелей, и стал присматривать подходящее место для лагеря и костра.
Найти симпатичное местечко вдоль ручья было нетрудно. Я выбрал место за мшистой скалой, окруженной тсугами.
Прежде чем начать готовить, я решил сделать кровать: срезал несколько сучков для матраса, потом собрал опавшие веточки у камня и накрыл их ветвями тсуги. Получилось что-то вроде тента. Я забрался внутрь, прилег. Я чувствовал себя одиноким, затерянным и взволнованным.
Но нет, это только начало! Я находился на северо-восточной стороне горы.
Стемнело рано и резко стало холодно. Видя, как на меня ложатся тени, я судорожно носился, собирая хворост.
Это единственное, что я делал с того момента и до рассвета, потому что помнил, что самое сухое дерево в лесу — это сухие веточки на деревьях. Я собрал их несметное количество. Должно быть, они до сих пор там, потому что костер я так и не развел.
Одни искры, искры, искры. Я даже осыпал трут искрами. Он загорелся, но не больше. Я дул на него, дышал, прикрывай его руками, но как только начинал подсовывать веточки, все потухало.
