Китайцу даже приятно было отдохнуть. Он сидел на дереве и думал о своей родной стороне, о Китае, о своей семье.
Звали его Чунг Ли. Родился он в Шанхае. Отец его был кули – за жалкие гроши таскал тяжелые тюки на пристани. У Чунг Ли был брат Хунь Чжи, на год моложе его, и совсем маленькие братишка и сестра.
Небогато жила их семья: у них не было даже места на земле, жили на «сампане» – маленьком плоту метров в пять длиной и два – шириной. Настоящие селения из таких сампанов можно видеть на реках вблизи больших китайских городов[1].
На сампанах были построены будки, в которых и ютились целые семьи. Хорошо еще, если эти будки делались со стенами из соломы, с надежными крышами. Жилище семьи Чунг Ли было вовсе без стен: положили на колья несколько обрезков досок, в щели между которыми свободно пролезала рука,– вот и все. Можно себе представить, каково было им в холодное, дождливое время – в зимние месяцы.
Когда Чунг Ли с братом подросли, они, как и отец, стали зарабатывать на погрузке и разгрузке кораблей. Но охотников-бедняков было столько, что и такая случайная работа попадалась редко.
Однажды на сампаны пришли какие-то агенты и принялись уговаривать мужчин Наняться на постоянную работу в далекие края. Они обязывались платить по триста долларов в год и говорили, что берут на себя все расходы. Требовалось только подписать контракт на пять лет. Через пять лет можно будет получить чистых полторы тысячи долларов, если не бросать денег на ветер.
Тысяча пятьсот долларов! Это такой капитал, который никому на сампанах даже и не снился. И всего пять лет нужно поработать.
Чунг Ли тогда шел двадцать второй год. Значит, в двадцать шесть он станет уже богатым человеком. Переберется на землю, обзаведется хозяйством, огородиком, построит дом, одним словом, будет самым счастливым человеком на земле. И родители под старость будут жить в его доме как у бога за пазухой.
Ради этого стоит рискнуть. А работы он не боится. Хунь Чжи тоже захотел ехать, и это было еще лучше: на чужбине очень много значит свой человек. У них двоих через пять лет будет целых три тысячи долларов! Да это же... Нет, этого не выскажешь словами.
Пошли в контору, где в присутствии англичанина и какого-то важного китайца в очках подписали контракт. Подробностей договора они не поняли, но про триста долларов в год услышали еще раз, причем от того самого китайца в очках. Значит, дело верное.
Потом их в числе других двухсот человек погрузили, как гурт скота, на пароход и загнали в трюм. Плыли много недель. От недостатка воздуха и плохого питания начались болезни; люди мерли как мухи.
Хозяева испугались, что так им не довезти и половины «товара», сделали в дороге остановку, перебрали, подлечили людей, и сто пятьдесят человек были все-таки доставлены на место.
Там их взялись распределять по разным работам, и братьев чуть было не разлучили. Но как-то повезло, и оба они очутились на каучуковой плантации на Новой Гвинее.
С первых дней все поняли, что доллары им достанутся нелегко. От зари до зари, без единого дня отдыха, приходилось работать под палящими лучами солнца. Отдыхали только тогда, когда хозяева видели, что люди вот-вот не выдержат, а ведь если кто-нибудь из них протянет ноги,– это прямой убыток. Плеть гуляла по спинам за самую маленькую оплошность. Жаловаться было некому. Да и все равно эти жалобы не имели бы смысла, потому что, согласно контракту, на протяжении пяти лет они были собственностью хозяев. И, кроме того, свой своего всегда поймет.
Утешались только одним – мечтали о том, что через пять лет они будут богатыми. Ах, пусть бы скорее пролетели эти пять лет!
Но выяснилось, что и этому богатству угрожала опасность. Получалось так, что расходы по содержанию ложились на рабочих, и во многих случаях эти расходы превышали заработки.
Так, например, у Чунг Ли выходило, что ему за три года вместо девятисот долларов причитается всего сто тридцать. Далее дорога и лекарства были поставлены в счет.
Но тяжелее всего было переносить издевательства и побои. Особенно отличался в этом отношении распорядитель работ мистер Брук.
Однажды Чунг Ли брал из-под дерева горшочек с каучуковым соком и как-то невзначай опрокинул его. Как раз мимо проходил мистер Брук. Оказавшись очевидцем такого неслыханного преступления, мистер Брук весь налился кровью.
– Как ты смеешь, собака, губить хозяйское добро?!– закричал он и, недолго думая, изо всех сил ткнул тяжелым сапогом в зубы Чунг Ли, который, покорно склонившись, стоял перед ним.
Чунг Ли и сейчас не мог бы толком рассказать, как это произошло; он помнит только, что горшок разлетелся вдребезги на... голове мистера Брука, а остатки едкого сока залили ему все лицо. Брук взревел, как бык, выхватил револьвер, но стрелять не мог – ничего не видел. Он принялся было протирать глаза, но от этого стало еще хуже.
Рабочие захохотали от удовольствия. Брук сделал несколько выстрелов вслепую, а Чунг Ли тем временем подошел к брату, крепко обнял его и скрылся – убежал в тот самый мангровый лес, где он теперь сидел. И хорошо сделал: такое «преступление» сулило ему верных лет десять каторги. Это ведь покушение на белого! Если бы дело касалось «цветного»,– желтого или черного,– это бы еще полбеды, но поднять руку на белого, да к тому же «царя земли»– англичанина,– это все равно, что подписать самому себе приговор.
Для всех цветных рабочих это маленькое происшествие было единственной радостью за долгие три года. Но после побега Чунг Ли им стало еще хуже, особенно Хунь Чжи, на которого сложили ответственность за брата – он должен был возместить хозяевам весь ущерб, который нанес им Чунг Ли. Отношение к нему стало еще более жестоким: пусть все видят, каково поднимать руку на белого.
Да и сам беглец оказался не в лучшем положении. Куда ему было деваться? Чтобы вернуться домой, во-первых, нужно было иметь много денег, а во-вторых, стоило ему показаться вблизи берега, где живут белые, как его тотчас бы поймали.
Оставалось одно: идти куда глаза глядят, подальше от берега.
И он пошел...
Пошел в глубь острова, туда, где громоздились таинственные горы, где жили люди, которые и сами не идут к белым и их к себе не пускают.
Пошел один, безоружный, не разбирая дороги, не зная, что будет делать дальше.
И вот год спустя почему-то снова вернулся назад, в те самые места, откуда бежал и где ему угрожала опасность...
Вспоминая сейчас свой родной сампан, он думал, что это, верно, и есть самый лучший уголок на земле. Ему казалось, что только там и живет настоящая радость, что зря он считал себя таким уж несчастным.
Воспоминания так захватили Чунг Ли, что он даже не расслышал, как подплыла и остановилась под его деревом большая лодка. В лодке сидело шестеро папуасов, вооруженных луками и пиками. Рослые и крепкие, с черными блестящими телами, прикрытыми чем-то наподобие передников, они выглядели очень воинственно. Лица у всех были курносые, с толстыми губами и широкими скулами. Огромные, как стога сена, шапки курчавых волос придавали им зловещее выражение.
Услыхав внизу гортанные голоса, Чунг Ли вздрогнул от неожиданности и зашуршал ветками. Папуасы задрали головы и увидели его. Они схватились за луки и стали что-то грозно говорить, показывая жестами, чтобы Чунг Ли спускался в лодку.
Чунг Ли в течение этого года не раз встречался с папуасами, но сейчас он охотнее согласился бы досидеть остаток ночи на дереве, чем пользоваться их гостеприимством. Поди узнай, что они замышляют! Правда, папуасы, которые живут вдоль побережья и частенько встречаются с другими людьми, теперь уже не нападают, как прежде, на белых и любых других пришельцев, но все равно попасть к ним одному – дело не из приятных.
Чунг Ли сделал сладкую мину, затряс головой:
– Кавас! Кавас!– что означает: «Друг! Друг!» Папуасам, как видно, это пришлось по душе. Они опустили луки, но по-прежнему продолжали ждать. Ничего не поделаешь – пришлось слезать.
Очутившись в лодке, в окружении папуасов, Чунг Ли старался делать вид, что он очень благодарен своим избавителям (кто знает, сколько ему пришлось бы просидеть на дереве?), и все время повторял:
– Уян, уян – хорошо, хорошо.
Потом вытащил из котомки краба и отдал папуасам. Тут уже они поняли, что перед ними действительно «кавас», и заметно подобрели. А когда Чунг Ли стал выкладывать свои познания в области папуасского языка, с которым он познакомился за год странствований по острову, они окончательно признали в нем друга. Беда только, что познаний этих у Чунг Ли было маловато. Тем более что папуасские селения живут обособленно, постоянного сообщения между собой не имеют и часто случается, что две соседние деревни говорят на разных языках.
Папуасы не понимали и половины из того, что говорил Чунг Ли, но то, чего он не мог высказать словами, досказывали жесты, пощелкивание языком, выразительная мимика – так что с грехом пополам можно было договориться.