Сашко принялся готовить завтрак. Девочки, в том числе и Валька, помогали ему, чистили картошку и рыбу, которую достали из сетки, что была привязана к корме одной из шлюпок и опущена в воду. Остальные пионеры разбрелись по острову кто куда. Как-то так само собой вышло, что мы очутились рядом с Игорем. Игорь сидел на пеньке и строгал ножом палочку, — видно, что-то собрался мастерить. Мы с Кукурузо сидели возле пенька на корточках, уткнувшись подбородками в колени, и задумчиво ковырялись в земле. Потом Кукурузо кашлянул и, насупившись (чтоб скрыть смущение), сказал хрипло:
— Дай посмотреть… приёмник… Можно?
Игорь сразу отложил ножик и палочку:
— А чего же… Конечно. Пожалуйста.
Он открыл футляр:
— Вот настройка, это диапазоны, это громкость, — показал, где что крутить.
Кукурузо склонился над приёмником. Я тоже пригнул голову. Кукурузо оттолкнул меня локтем:
— Не сопи туда прямо. Запотеет и испортится.
Игорь улыбнулся:
— Да ничего. От этого не испортится.
Кукурузо долго крутил в руках приёмник, и мы молча, затаив дыхание слушали голоса далёких стран.
— Да-а… Ценная штука, — сказал наконец Кукурузо и добавил: — Ну, по физике у тебя, конечно, пятёрка?
— Пятёрка, — просто и без хвастовства ответил Игорь.
— А двойки ты хватал когда-нибудь? — с надеждой спросил Кукурузо. — Хотя бы по поведению, по пению, по рисованию, что ли? Или круглый отличник?
— Отличник, — словно извиняясь, сказал Игорь. — Все участники нашего похода — отличники. Такое было условие.
Кукурузо тихо вздохнул.
В это время из кустов выглянула Валька. Должно быть, девочки уже закончили свою работу. Я видел Вальку, а Игорь, который сидел к ней спиной, нет. Валька тихонько подкралась к нему, и я не успел даже открыть рот, как она одним движением столкнула его с пенька. Игорь ничего не подозревал и, конечно, вверх тормашками полетел в траву.
— Даме всегда надо уступать место, — сказала Валька, садясь на пенёк.
Игорь поднялся и только улыбнулся в ответ.
Мы с Кукурузо удивлённо переглянулись.
Хорошее дело! Толкового хлопца — физкультурника, который сам смастерил приёмничек, какое-то длинноногое страшило швыряет на землю, будто это не хлопец, а мешок с картошкой. И он только улыбается…
Попробовала бы мне сделать такое даже Гребенючка, я б ей так дал, так дал, что она десять раз перевернулась бы!
Постойте, а что это с Кукурузо?
— А ну дай мне! — нахально говорит Валька и протягивает руку к приёмнику.
И Кукурузо, телёнок, преспокойно отдаёт приёмник. Вот дурень. Что это — её приёмник, что ли? Чего это она распоряжается.
Впрочем, все эти бодрые возгласы звучат, конечно, только в моей душе. Я молчу. Это же не мой приёмник и не у меня его отбирают.
Валька начала настраивать приёмник, по-птичьи склонив голову к плечу и глядя в небо. Поймала какую-то тягучую мелодию и вдруг воскликнула:
— О! О!
Мы удивлённо посмотрели на неё — чего это она вопит?
Мечтательно глядя на плёс и слушая музыку, она тихо сказала:
— «Лебединое озеро»… Адажио…
Я скривился. Вот задавака! Говорит такое, что ничего понять нельзя.
А Кукурузо напустил на себя серьёзность и, нахмурив брови, говорит:
— Нет, — говорит, — это озеро, скорее, не лебединое, а утиное. Лебеди у нас не водятся. Зато уток — тьма-тьмущая!
Валька вдруг как захохочет:
— Ой, держите меня! Ой, не могу! Вот чудак! Я же не про это озеро, а про музыку «Лебединое озеро». Балет композитора Чайковского. Как раз сейчас вот это передают.
Кукурузо — будто кто лицо кипятком ошпарил. Вся кровь, какая только была у него в организме, бросилась ему в лицо.
— Можно подумать, что я не знаю, — сердито буркнул он. — Прекрасно знаю этот знаменитый балет. А про наше озеро я просто так сказал. Для интереса… Для смеха.
Я отвернулся. Не могу я смотреть в глаза человеку, который нагло врёт. Ничего он, Кукурузо, не знал никакого «Лебединого озера». Потому что слух у него был препоганый. Петь он мог только со мной. Подтягивать. А у самого у него все песни получались на один мотив. Мне было досадно на Вальку, что она заставила моего друга так бессовестно врать. И вообще, чего она прилезла к нам?..
И вдруг, словно подслушав мои мысли, Валька резким движением выключила приёмник и сказала:
— Вы на меня сердитесь, ребята, да? За то что я пришла к вам и пристаю, да? Так я пойду… Вы не сердитесь. Просто мне хотелось познакомиться с вами…
И так она это просто сказала, что мне стало неудобно. И ни я, ни Кукурузо не нашлись что ответить.
Валька встала, сунула Кукурузо в руки приёмник и побежала к костру.
— Чудачка какая-то… правда? — пожав плечами, смущённо сказал Кукурузо.
— Она хороший хлопец, — неожиданно покраснев, сказал Игорь. — У нас с ней все дружат… А чего ты не включаешь приёмник? Ты включай, не стесняйся. Я недавно поменял батарейку.
Я внимательно посмотрел на него и понял, что он умышленно меняет тему разговора, что больше о Вальке говорить не стоит. Я его хорошо понимал. Мне тоже было бы неприятно, если бы кто-нибудь говорил о Гребенючке…
Я не знаю, сколько мы ещё просидели на берегу возле пенька, но вот послышался голос вожатого:
— Игорь, ребята, идите скорее! Уха готова!
— Пошли! — сказал Игорь.
Я как выпил тогда с утра стакан молока, так после этого маковой росинки во рту не имел. Был голодный, как арестант, и предложение Игоря мне, конечно, очень понравилось. Думаю, что и Кукурузо хотел есть не меньше.
Но неожиданно он сказал Игорю:
— Ты иди, а мы тут посидим. Мы как раз перед вашим приездом хорошенько позавтракали.
Я заморгал глазами и разинул рот, но, конечно, промолчал.
— Да не выдумывайте, ребята, пойдёмте! Такой ухи вы сроду не ели, ручаюсь! — уговаривал Игорь.
Кукурузо упрямо отказывался. Я, глотая голодные слюни, поддерживал его.
Наконец Игорь махнул рукой.
— Да ну вас! Подождите, я сейчас вожатого на вас напущу! — и побежал к костру.
Однако через минуту вместо вожатого прибежала длинноногая Валька. И сразу набросилась на нас:
— Это ещё что такое?! А ну марш есть уху! Если бы вы меня пригласили, что, я разве отказалась бы?! Я бы отказалась разве, если бы вы меня пригласили?! А ну быстрее!
И, к моей величайшей радости, Кукурузо, который так упрямо отказывался перед Игорем, тут вдруг моментально уступил и покорно поплёлся за девчонкой. И снова мне почему-то вспомнилась Гребенючка…
Я не знаю: то ли я был просто очень голоден, то ли в самом деле уха была какая-то особенно вкусная, но мне показалось, что я действительно сроду не ел ничего подобного. А я же разбирался в ухе. У нас, в нашем «рыбачьем» селе, умели её варить, и сам я варил не раз. Но эта просто дух забивала — такая вкусная. Все причмокивали от удовольствия и хвалили Сашка-штурмана. А он сидел возле котла с половником в руках и, как всегда нахмуренный, внимательно следил, кому дать добавки.
Теперь мне было понятно, почему все так обрадовались, что сегодня Сашкина очередь готовить завтрак. Он был у них признанным кашеваром.
Вскоре все наелись и разлеглись на траве вокруг костра — отдохнуть. Кто-то первый тихо затянул песню, кто-то поддержал, и песня выросла, окрепла и взлетела над плёсом — даже пригнулись камыши…
Реве-е та сто-огне Днi-iпр широкий.
Сердитий вi-iтер за-авива-а…
Как хорошо было вот так лежать на траве, смотреть в голубую бездну неба и хором петь песню. Казалось, вся земля, весь мир слышит её.
Вожатый тихонько встал, пошёл к лодкам и вернулся с аккордеоном. Песня зазвучала ещё сильнее, ещё слаженней…
Когда кончили «Реве та стогне…», вожатый сказал:
— А теперь нашу, пионерскую: «Взвейтесь кострами». Затягивай, Сашко.
