— Она еще не знает, — хихикнула Кассандра. — Я рассудила, здесь у него больше шансов выжить, чем в тюремном госпитале. Как ты понимаешь, я заинтересована в благоприятном исходе; тем более этот Атаназиус Квантикки вполне может оказаться и нашим аген…
Герцог издал странный звук. Кассандра осеклась на полуслове, с изумлением глядя на деда.
— Да, он может оказаться нашим агентом… — деревянным голосом повторил адмирал. — Но не только это… Скажи, тебя не насторожило некоторое сходство фамилий? Квендиго — Квантикки…
— Мне это показалось забавным, и только… Что ты хочешь сказать, дед?
— Знаешь ли ты, девочка, что у твоего отца был младший брат?
— Но ведь он погиб в том, последнем сражении у берегов Бриллианы!
— Так думали все… Потому что мы этого хотели. Спустя несколько дней после битвы Шестидесятимильный пролив пересекла небольшая шхуна; командовал ею твой покорный слуга. Мы ненадолго задержались у берегов Титании: ровно столько, чтобы высадить одного человека. Это был герцог Квендиго, девочка; по документам некий Атаназиус Квантикки, ремесленник… Он изменил фамилию на простонародный манер, ну а имя Атаназиус достаточно распространенное…
— Зачем…
— О том, что заставило его провести в Республике свыше двадцати лет, я, к сожалению, не могу рассказать даже тебе, уж извини… Так что ты имеешь честь принимать у себя в гостях собственного родного дядю.
* * *
Замок полыхал. Веселое рыжее пламя мело по коридорам, облизывало жадными языками развешанные на стенах шедевры старых мастеров, заставляя позолоту рам сворачиваться прихотливыми спиралями, а благородный янтарный лак — пузыриться и кипеть; призрачными синеватыми портьерами колыхалось в окнах, закручивалось в миниатюрные смерчи. По потолку бежали волны тяжелого сизого дыма. Гул пожара смешивался с грохотом сердца. Он шел сквозь огонь, поднимался по лестницам, небрежно сбивая рукой мерцающие угли перил, шагал через анфилады комнат, истекающих стеклянистыми потоками горячего воздуха. Предметы, стоило подольше задержать на них взгляд, рассыпались каскадами искр. Лишь мебель, кованая железная мебель не менялась; только разгоралась все ярче ровным красным свечением раскаленного металла. Бронза подсвечников и дверных ручек вносила свою лепту в палитру разрушения, окрашивая струи пламени яркой зеленью.
Но вот наконец настал миг, когда воля его оборола гложущий тело недуг; и пламя опало, свернулось, став маленьким и неподвижным огоньком керосиновой лампы. Он перевел взгляд на собственные руки, лежащие поверх простыни, отметил их худобу и бледность. Фигура, до той поры недвижно сидевшая в изголовье, шевельнулась. Черный мундир сливался с густыми тенями, лишь тускло отсвечивало золото витых эполет да чуть заметно серебрились волосы. «Где я?» — хотел спросить капканщик — но слова умерли, не родившись, стоило сидевшему отвернуть фитиль. Комната осветилась. Лицо старого герцога было бесстрастным; только в глазах его, встретившихся с глазами Атаназиуса таяло многодневное напряжение, уступая место теплу и усталости.
— Ну здравствуй, сын, — негромко произнес адмирал Юстас Квендиго.
Маленький плот тихо скользил по сонной заводи. Ветви плакучих ив склонялись к самой воде; пробившиеся сквозь густую листву солнечные зайчики играли в пятнашки на дне. Кларисса наслаждалась безмятежным покоем. Думать ни о чем не хотелось. Ей было тепло и мягко. Над водой сновали разноцветные стрекозы — ярко-зеленые, винно-красные, небесно-голубые крылатые палочки мелькали в причудливом танце, то замирая в воздухе, то вновь срываясь с места.
— Скоро начнутся кувшинки, — молвил тоненький голосок. — Они яркие, будто фонарики, тебе понравится. А в серединке цветка растет запечатанная зеленая кубышка с семенами; право, так забавно!
Девочка скосила глаза. На краю плота сидела Цецилия — в белом кружевном платье и крохотных бальных туфельках из розового атласа.
— Здравствуй! — несколько озадаченно сказала Кларисса.
— А листья у них кожистые и плавают по воде… Можно прилечь, как на диванчик, и любоваться подводным царством. Там столько всего интересного! Помнишь, как тебе нравились золотые рыбки? Они живут в этой речке; и еще рыбки-телескопы, такие смешные — черные, пучеглазые!
— Послушай, Цецилия… Ты ведь умерла, помнишь?
Солнце на миг померкло — его закрыло легкое облачко.
— Да, я умерла, — со вздохом согласилась Цецилия. — А потом превратилась в фею. Именно это и случается с умершими куклами, не так уж плохо, верно? Смотри!
Она встала на цыпочки, и за спиной тотчас развернулись крылья — как у порхающих вокруг стрекоз, разве что немного больше. Подпрыгнув, Цецилия исполнила в воздухе несколько изящных па и вновь приземлилась рядом с девочкой.
— Я долго думала, какие крылышки выбрать. У бабочек очень красивые, но слишком пестрые и совершенно не подходят к моему платью. Поэтому я остановилась на стрекозиных. Как ты думаешь, мне идет?
— Да, очень! — Кларисса улыбнулась, потом спросила на всякий случай: — Ты ведь больше меня не оставишь?
— Ну что ты; конечно, нет! И теперь в любую минуту ты можешь позвать меня, а здесь нас никто не тронет… Знаешь, где я живу?
— На лугу, в чашечке тюльпана? — сразу угадала Кларисса. — Такого большого, что ты помещаешься там целиком?
— Да, это моя спаленка. На ночь лепестки закрываются; внутри так хорошо и уютно! Правда, если не успеешь до заката, ночевать придется снаружи… Но это совсем не страшно! Можно погостить у светлячков, или отправиться на ночной концерт кузнечиков, или просто сидеть на ветке и любоваться луной… А с первыми солнечными лучами все цветы раскрываются, я умываюсь свежей росой и лечу на чашечку утреннего чаю с нектаром к другим феям.
— О! — удивилась Кларисса. — Здесь есть и другие?
— Конечно! У каждой девочки есть своя фея, и если они знают про это место, то могут с нами разговаривать или даже гостить во сне… Ой, смотри — а вот и кувшинки!
Плотик с тихим шорохом раздвигал упругие сочные листья. Приподнявшись на локте, девочка восхищенно разглядывала крупные ярко-желтые шарики цветов. Здесь было совсем мелко. Толстые стебли кувшинок сплетались на дне в причудливые узлы.
— Какая красота! Цецилия, а рыбки, золотые рыбки — ты покажешь, где они водятся? Я так хочу посмотреть!
Но Цецилия вдруг изрекла нечто вовсе несуразное:
— У нее травма в области ossa metacarpalia; перелом четвертой и пятой пястных костей. Пришлось наложить лонгету; по счастью, девочка была в глубоком обмороке… Через месяц гипс можно снять. Это не самое страшное, у молодых кости срастаются быстро. Меня куда больше беспокоит крупозное воспаление легких. Она стояла одной ногой в могиле…
— Но теперь, кажется, пошла на поправку? — спросил чей-то еще голос.
Речка с кувшинками куда-то подевалась; восхитительно-мягкий плот стал отсыревшей постелью. Тяжелыми волнами наплывали запахи карболки, йода, вареной капусты и неухоженных тел.
— Трудно сказать… Кризис, похоже, миновал, но она до сих пор не приходит в сознание. Я видел, как люди посильнее просто-напросто тихо угасали… Можете считать меня циником, инспектор, но для нее это было бы не самым худшим исходом.
— Гм, не слишком ли вы суровы к малютке?
— Я устал, понимаете? Просто устал! Когда изо дня в день пытаешься сделать хоть что-то, а жизнь методично сводит твои старания на нет… Это угнетает, знаете ли. Недаром многие из моих коллег заканчивают беспробудным пьянством. А с такими, как этот ребенок, особенно тяжко. Что ждет ее в будущем? Тюрьма? Бордель? Ее величество чахотка, коей наш злополучный климат особенно часто радует? А ведь, скорее всего, последнее… Простите, ради бога; что-то я заболтался.
— Возможно, все не так плохо, как вам кажется, доктор. Господин, который нашел бедняжку на мосту через Грим, выразил желание удочерить ее. К слову, живет он в Примбахо; море, солнце и благодатный южный воздух пойдут вашей пациентке на пользу, я полагаю…
— Дай-то бог!
— Я счел возможным несколько упростить процедуру: из-за этого дела господин Эгре и так задержался в столице куда дольше необходимого… Сказать по совести, я надеюсь на ваше понимание в столь щекотливом вопросе.
— Конечно, инспектор, о чем речь… Я выпишу ее, как только станет возможным. Еще неделя, максимум полторы… В благотворительной больнице с этим просто: каждая свободная койка нужна позарез.
— В таком случае, до встречи. Я буду навещать вас время от времени; хотелось бы поскорей уладить это дело.
* * *
Стук колес навевал дремоту. Ползущие за окном пейзажи очень скоро перестали развлекать; однообразные унылые виды сменяли друг друга с завидным постоянством. Кларисса потянулась и села, задумчиво теребя здоровой рукой край одеяла. Сейчас, когда болезнь наконец-то отступила, у девочки впервые появилась возможность оценить собственное положение. Ситуация, в которой она оказалась, была в высшей степени странной и щекотливой. Все эти люди — маленький усталый доктор, толстощекий инспектор с густыми усами и господин Эгре — почему-то считали ее сиротой. Сказать правду Кларисса не могла; она понимала, что стоит только начать — и выкладывать придется все, включая свой побег из дома Двестингауссов. А значит — и возвращаться туда, где… Воспоминания принесли с собой легкий озноб: девочка поежилась и плотней закуталась в одеяло. Господин Эгре тотчас поднял голову от книги:
