Сердце мое забухало так, что земля содрогнулась. Кто это?! Кто это ночью в плавнях? Водяной? Ведьма? Нечистая сила?..
Да что же это я? Это же только старые бабки необразованные в них верят. А я школьник! Барабанщик в отряде!
Я верю в радио, в телевизор, в космические ракеты! Нет, глупости, не нужно бояться. И сразу вспомнил Гуньку… Того придурковатого Гуньку, полоумного, который два года назад пропал, исчез плавнях… Гунька! А что, если это Гунька?
Что, если он тоже, как и я, живет в плавнях на каком-то необитаемом острове? Гунька! Он же полоумный, он же ничего не соображает. Он может увидеть меня, подумать, что я какой-то злой дух (с чего бы обыкновенный мальчишка был ночью в плавнях!), и задушит. Задушит — и ничего ему не докажешь… Хоть кричи, хоть плачь, хоть умоляй. Словно слизни поползли у меня по спине — холодные, скользкие и мокрые. И точно кто петлю затянул на шее — сдавило горло, вздохнуть нельзя.
Я замер, прислушиваясь. Даже сердце, казалось, остановилось, чтобы я лучше слышал. Из-за кустов донёсся плеск, что-то бултыхнулось в воду, будто кого-то с лодки сбросили. Может, это Гунька привез кого-то и утопил? Теперь моя очередь. Я не мог больше сидеть на месте. Я вскочил, сделал одеревенелыми ногами несколько шагов в темноту к шалашу. И вдруг — на кого-то наткнулся… Кто-то огромный схватил меня сильными руками за плечи. Крик ужаса застрял у меня в горле — не вырвался. Я дернулся, лягнул, упал. Кто-то навалился на меня, царапнул лицо…
Тут рассказ Робинзона Кукурузо обрывается, потому что Павлуша в этом месте ойкнул и начался разговор, которого читатель не поймет, пока не услышит о том, что произошло в тот день и в ту ночь с Павлушей Завгородным.
Глава 16
Павлуша Завгородный снова рассказывает, что он делал в тот день и в ту ночь
Приехал я с острова Переэкзаменовки, где оставил своего друга Кукурузо на двадцать восемь лет два месяца и девятнадцать дней. Вытащил лодку на берег. И сразу принялся чинить её. До обеда провозился, но все дырки заново зашпаклевал и просмолил хорошенько. Работал с упорством — это же наша, общая с Кукурузо лодка, из которой мы еще подводную лодку хотели сделать, пусть эта наша лодка будет в порядке. Я словно исполнял какой-то свой долг перед Кукурузо.
Пока занят работой, то еще ничего, а вот как закончил, как вышел после обеда на улицу, как взглянул на высокий тополь за воротами, возле которого мы встречались с Кукурузо рано утром, чтобы не расставаться до позднего вечера, то такая меня тоска взяла, хоть плачь. Такой пустой казалась мне улица, все село, весь мир — словно остров необитаемый. Есть люди — и нет их, потому что среди них нет друга моего лучшего.
И собаки будто бы не гавкают. И петухи не поют. И коровы не мычат. Как будто пропали звуки в мире — как это в кино бывает…
Слоняюсь по селу, места себе не нахожу. И каждый уголок, каждый кустик и деревце каждое мне о нём напоминают. Вот тут мы в чижа всегда играли. В этих кустах прятались, когда щеглов ловили. На этом дереве устраивали соревнования верхолазов. Помнишь, как тогда еще ветка подо мной сломалась и вверх ногами на сучке повис, а потом упал просто на голову и думал, что голова моя в плечи совсем ушла — вздохнуть не мог. Хи-хи! А ты не смеялся. Ты мне искусственное дыхание делал. Думаешь, я забуду!
А вон старый колодец, из которого мы, нет, из которого ты Собакевича вытащил. Не думай, я о нем забочусь. Вот только что вот такой вот кусок мяса ему дал. За обедом не съел, для него приберег. Так что не волнуйся.
А вон домик Фарадеевича, где мы… Из калитки выходит кружок юннатов во главе с Бардадымом. О чём-то оживленно говорят.
— Глобулус… наш глобулус… киевские юннаты… профессор… блестящие результаты… только бы не осрамиться…— долетают до меня фразы.
А, зачем мне ваш глобулус, ваши результаты, если нет со мной друга моего единственного! Если он на необитаемом острове…
Всё равно мне, всё равно.
— Гррр… грузовик проехал. Кнышев. И в кабине рядом с Кнышем — Бурмило. Куда это они?..
А, пускай едут куда хотят!
Был бы ты, мы бы обязательно прицепились бы сзади. А как же! А одному… Неинтересно мне одному. Не ловят шпионов в одиночку. Коллективное это дело. Как толока.
До позднего вечера бродил я в одиночестве по памятным для меня местам.
Наконец лег спать.
Я лежу, и мне не спится. Я думаю. За окном темно — хоть глаз выколи. На небе ни звездочки — облачно.
Что делает там, на необитаемом острове, мой друг Кукурузо? Спит ли? Вокруг никого. Догорел костер. И со всех сторон надвигаются черные странные тени. А он один-одинешенек, не с кем словом перемолвиться, лишь слушает, как бьётся его сердце.
А что, если уже с ним что-то случилось, какая-то беда, и кричит, зовёт он на помощь, и никто-никто не слышит, только лупоглазые лягушки квакают равнодушно в ответ, и селезни крякают в камышах, и луна катится-катится плавнями и не докатывается до людей, теряется, застревает в густых камышах. Кто же ему поможет, кто спасет?!
Я лежу, напрягшись, затаив дыхание. И вдруг показалось мне, что далеко-далеко где-то раздалось тонкое и жалобное: «А-а-а-а-а!» То ли едва слышный гудок тепловоза на далёком полустанке, то ли и правда голос — разве разберешь. Но сердце уже бешено бьётся в груди, и уже почему-то уверен я, что друг в беде. А никто же, никто не знает, где он. Кроме меня. И никто туда дороги не найдет. Кроме меня. И никто не поможет ему. Кроме меня.
Нет, не могу я спокойно спать, когда друг в беде. Не могу.
— Мама,— говорю,— пойду я на улицу спать. На сене. Душно очень.
Я беру одеяло и выхожу из хаты. И сразу окунаюсь в густую и даже, кажется, липкую темноту. Иду почти на ощупь, как слепой. Чтобы ненароком не скрипнуть калиткой, прокрадываюсь в сад и уже там перелажу через забор. Иду по селу, словно по лесу,— темнота и тишина. Только в одном месте мигает огонёк. Это на столбе возле сельсовета горит фонарь. Ветер качает его, и круглое светлое пятно взад-вперед скользит по земле, как качели. А дальше снова темнота. Я дважды уже споткнулся и едва не упал. А вот и речка. Тут немного светлее. Тускло поблескивает вода. Я сажусь в лодку, осторожно, чтобы не намочить, кладу на нос одеяло (зачем я его взял — сам не знаю) и отправляюсь. Руки мои — словно не мои. Гребут механически — я их едва чувствую. И всё тело не мое, какое-то деревянное. И голова деревянная. Словно не по правде всё происходит, а в бреду. Шелестят камыши, как будто по коже моей шелестят.
Только бы не сбиться с пути, только бы не заблудиться. Первый плёс. Стружка. Второй плёс. Теперь направо. Вон тот гнилой островок, возле которого затонул Кукурузо. Правильно плыву. Из-за облаков выглянул месяц, и не только в плавнях, а и на душе моей стало светлее и веселее. Еще немного, еще. Уже близко. Вот еще эта стружка. Дальше поворот и — словно из узенькой улочки выехал я на огромную площадь. Широкий ровный плёс отразил рогатый месяц и серебряные пряди залитых сиянием облаков, и показалось вдруг зеленая груда острова гигантской сказочной горой среди бескрайнего моря, и до горы той далеко-далеко, аж на горизонте она, а сам я маленький-маленький, как муравей. Казалось мне, что я даже вижу чарующе-прекрасные города на склонах горы, с церквями, с дворцами, с высокими башнями (это причудливо переплелись ветки вербы) и всадников даже вижу, что скачут по извилистым горным дорогам (не птица ли какая-то встрепенулась в зарослях), и даже слышу цокот копыт (это звенела в ушах тишина). Вот так вот изменяет иногда масштабы и заморачивает голову месяц-волшебник.
И тем невероятнее и фантастичнее показалось мне то, что я вдруг увидел. А увидел огромную серую фигуру на лодке у самого берега — словно сказочный великан Гулливер попал в страну лилипутов. Я вздрогнул от неожиданности. Кто это? Кукурузо? Но у него нет лодки. Рыбак какой-то? Но рыбаки же никогда так далеко не заплывают в плавни, да еще ночью. Рыба и возле села прекрасно ловится…
Кныш? Бурмило?
Сердце у меня покатилось-покатилось куда-то вниз… Тем временем незнакомая лодка исчезла за прибрежными камышами. Мне захотелось повернуть и как можно быстрее удрать. Но я сдержался. Ведь там, на острове, Кукурузо, мой друг, совсем одинокий. Я плыву ему на помощь. И может, именно в эту минуту моя помощь ему нужна как никогда. Ведь у меня лодка. И если незнакомец, которого я только что видел, действительно Кныш или Бурмило и хочет причинить зло моему другу, я спасу его — мы удерем на лодке. Быстрее, быстрее! Я налег на весло и направил лодку к берегу,— конечно, с другой стороны, нежели незнакомец. Пристал, вылез и осторожно начал пробираться в глубь острова. Кукурузо, наверно, в шалаше,— может, и спит, потому что не слышно ни звука. Звать его небезопасно — сразу привлечешь внимание того типа.
Ох, как темно, какие же заросли! Ничего не видно…
Вдруг где-то там, за камышами, где был незнакомец, что-то плюхнулось в воду. Сердце замерло. Что это?.. Что?.. Ой! А что, если это… он уже утопил моего друга! Холодный пот выступил у меня на лбу. Прошла минута, другая. Я стоял в полной темноте, вытянув перед собой руки (так я шёл) и не мог пошевелиться. И вдруг… вдруг на мои руки кто-то наткнулся. Огромный, как медведь. Руки мои сами собой невольно конвульсивно сжались, вцепились в его грудь, отпихивая. В следующий миг я почувствовал страшный удар по ногам и полетел на землю. Но почему-то не назад, а вперед, на него. Наверно, он подсёк меня и бросил на себя. Я завопил и бешено замолотил руками и ногами, вырываясь. Царапнув по чему-то мягкому, кажется, по лицу, рванулся изо всех сил, вскочил на ноги и бросился наутёк. Я мчался сквозь заросли, ломая ветки, спотыкаясь и наталкиваясь на деревья. Но я не чувствовал боли ни от царапин, ни от ударов. С разгону вскочил в лодку и, схватив весло, изо всех сил начал отгребать от берега. Я никогда не грёб так быстро — лодка летела, как ракета. Всё время я панически оглядывался — не гонится ли он за мной. Нет! Погони не было. Опомнился я лишь тогда, когда пристал к берегу у села. Я всё время дрожал от напряжения, от усталости, от страха. Не обращая внимания от усталости, по селу я тоже не шел, а бежал — в полной безопасности я мог чувствовать себя только в своём дворе.
