— Дружок?! — в один голос вскрикнули ребята.
— Он самый. Эта вот самая рыжая мордочка, нехай ей и на том свете быть такой же толстой и веселой! А еще…
Герш таинственно оглянулся по сторонам и, наклонившись к мальчикам, произнес вполголоса:
— А еще Любочка помогла!
— Любочка! — опять ахнули те.
— Любочка! Панская дочка! Ой, что это за барышня, золотенькие мои! Если б вы знали, что это за драгоценная барышня!..
— Но где, же она? — перебил его Макар.
— Она? — Герш снова сделал таинственное лицо. — Она здесь. На Черной горе.
— На Черной горе? — разинул рот Следопыт.
— Ой, ну да, ну да, на ней самой. Вместе со мной живет. А я, старый еврей, умею только салом-колбасой торговать, я тут лавочку открыл.
— А она?
— Она? О! Барышня, что только делает!
Да вы, родненькие, погодите: все сами увидите и узнаете. Ой, как хорошо ж, что вы сюда приехали! И как только вы узнали, что мы здесь?
— Да мы этого и не знали, — сказал Егорка. — Слушай, Макар, там уже ударили второй звонок нашему поезду.
— Э, к чорту! — воскликнул Макар. — До Харцызска семьдесят верст, успеем туда и завтра доехать. Разве можно уехать, не повидав Любочку?
— А вы в Харцызск? — переспросил Герш. — А зачем же вы туда едете?
— По делам! — важно ответил Следопыт. — Слушай, Герш: мы так-таки ничего и не поняли, как тебя освободил наш Дружок, почему Любочка с тобой. Знаешь ли ты, что Балдыбаев собрал целую шайку и разыскивает ее?
— Как? — вздрогнул еврей.
— Так! Этого ты не знал? Ну, так мы расскажем. Только раньше сам изволь рассказать нам все, что с вами случилось после того, как мы задали тягу на самокате.
Герш встревожился не на шутку вестями о Балдыбаеве. Он покрутил головой и тяжело вздохнул:
— Ох-ох! Нет нигде покоя старому Гершу… Ну, видно, мне нынче надо лавочку закрыть! Пойдемте. Дорогой расскажу все.
Он запер свою лавочку на замок, и все трое направились в рабочий поселок, видневшийся верстах в двух от станции. Отойдя шагов пятьдесят и осмотревшись, Герш начал свое повествование:
— Когда у нас в подпольи в Милорадовке нашли пулеметы и всякие такие страшные вещи, Балдыбаев и господа офицеры, — чтоб им икнулось, как паршивому цуцику, — заперли меня с Ципой в нашу спальню и ключ в замке повернули два раза — брынь, брынь! Тогда я сказал Ципе: «ой, Ципа, ой, старуха моя, теперь уж наша смерть за нами пришла, и загадывать больше не о чем». Ципа тут заплакала, плакал и я от ужасного страху. Потом вдруг слышим, — поднялся в корчме гевалт, из винтовок палят, ругаются, как пьяные цыганы на ярмарке, стук и гром аж до самого внутреннего жира. Тогда Ципа сказала мне: «слушай, Герш, а ведь у них что-то стряслось! Уже ж без происшествия не стали бы шуметь господа офицеры». Потом — пах! Все успокоилось. Под самое утро опять переполох. Я думал-подумал, — за нами контрразведка пришла, только хотел сказать про то старухе, — вдруг, брынь брынь! — дверь как распахнется! А на пороге — глядь! — не контрразведка, а барышня, та самая Любочка, убей меня сухим горохом, если выбрехиваю! — «Герш, — говорит, — вечером я Макарку выпустила, он на автомобиле тягу задал; а теперь Дружок тут показался, убегай скорее!» — А сама плачет-заливается. У меня аж коленки подогнулись: «барышня, родненькая, так что ж вам будет теперь за это?!» — «Ох, говорит, уж и сама, Герш, не знаю: папенька меня очень за косу подергал, когда узнал, что я Макара выпустила. Знаешь что: бежим вместе!» — Тут я совсем затрусился, и ну ее просить, чтоб и себя, и меня не подводила под петлю. Куда тут! Пах! — и слышать ничего не хочет. Вытащила нас с Ципой из корчмы, пробрались мы к соседу Янкелю, а он нас на своих лошадях тот же час на станцию: пока нас в Милорадовке искали, мы — в поезд, да пах-пах — прочь! Только на этой вот станции слезли, с тех пор здесь и живем.
— Значит, Любочка сама отца бросила? — переспросил Макар. — При чем же тут я и Дружок?
— Сама. А Дружок вот что наделал. Когда вы на автомобиле укатили, казак с кого-то из вас сшиб пулей шапку.
— С меня, — подтвердил Следопыт.
— Так, так! Этот казак поднял ту шапку и принес в корчму. Там шум в то время стоял, Балдыбаев дочку за тебя, Макар, поясом хлопал…
— Мерзавец! — выругался Макар, сжав кулаки.
— Положил казак твою шапку на стол, хвастался-хвастался, брехал-брехал, а потом сел ужинать. Все другие поголосили, покричали, да опять спать полегли: видят, что не догнать вас без другой машины. Решили разыскивать на утро. Сидит казак, ужинает, вдруг — гоп! В окно прыгнул Дружок, да шапку зубами — цоп! Казак хотел его за хвост поймать, — да не туды! Пес опять в окно — пах! Казак за ним. Господа офицеры повскакали — за казаком. Балдыбаев — за офицерами. Ой-ой-ой, лишенько! Вздумали, что вы в деревне спрятались и ну все дома под ряд обыскивать. А тем временем Любочка меня и выпустила. Ай-ай, как ей обидно было от отца пошлепки терпеть! Пах! — гордая барышня, а сердечко золотое. Так со мной, старым евреем, и живет теперь, а уж что делает, что делает, того Макар, я тебе не скажу, ой нет, нет, не скажу, она осерчает!
Так вот в чем дело! Вот каким образом Дружок разыскал шапку Следопыта, выручил из беды старого Герша, заставил Любочку бросить отца, а его самого превратил в лютого «тигра»! Дело оказывалось совсем просто! Ребята со смехом смотрели, как Герш, расчувствовавшись от воспоминаний, кинулся ласкать их рыжего приятеля и как в порыве благодарности поцеловал его в самую морду.
Да, вправду, маленькая собака натворила больших дел! Но в кого же превратила эта удивительная собака Любочку?
X. Яблочко от яблони далеко откатилось
Тем временем все трое подошли к рабочему поселку. Здесь жили шахтеры ближней каменноугольной копи, которая носила название «Черной горы». Эта Черная гора высилась в полуверсте от поселка, зияя темными отверстиями своих штолен, откуда в былые времена поминутно выезжали вагонетки с углем, выходили черные, покрытые пылью шахтеры и измученные непосильным подземным трудом подростки — их сыновья. Теперь гора была молчалива и безлюдна: во время гражданской войны копи затопило водой, и добыча угля стала невозможна. Шахтеры сидели без работы, мрачно слонялись по улице поселка да время от времени ожесточенно глушили самогон в ожидании лучших времен, когда в копях снова закипит работа и даст им возможность заниматься своим делом, а не пухнуть с голода и праздности.
Герш и ребята миновали первые домишки поселка, и подошли к маленькой, покосившейся набок хижине с подслеповатыми окнами. Герш с трудом отворил севшую на петлях дверь и, выйдя в сени, крикнул:
— Ципа, Любочка! Посмотрите-ка сюда, каких я вам гостей привел!
Из дверей, ведущих во внутреннюю комнату, показалась Ципа. Она еще больше постарела, совсем поседела и на лице хранила все время выражение растерянности и страха. Увидев ребят, она всплеснула руками и тотчас кинулась назад в комнату, крича:
— Ой, боже ж мой миленький! Барышня, барышня, ой посмотрите-ка, кто к нам с неба свалился!
Макар и Егорка не без волнения перешагнули через порог убогой лачуги и столкнулись с Любочкой, которая спешила к ним навстречу. Макар не сразу узнал её в простом деревенском платьице, с головой обвязанной ситцевым платком, она совсем не походила на прежнюю холеную помещичью дочь; за эти месяцы она выросла и похудела, глаза стали серьезнее и все лицо — строже. Она ласково улыбнулась мальчикам и, как будто вовсе не удивившись их внезапному появлению, сказала:
— Вот умники, что вовремя подоспели: вас-то мне как раз и надо. Я часто вспоминала о вас и жалела, что вы куда-то запропастились. Рассказывайте, где пропадали.
Герш засмеялся и покрутил головой.
— Ой-ой, барышня, какая вы прыткая. Дайте хлопчикам в себя прийти. Они, надо полагать, еще и чаю не пили сегодня. Садитесь, садитесь, гражданчики, Ципа вас угостит, как следует.
— Аи, да Любик! — заметил Макар, садясь за хромоногий стол и не отрывая глаз от девочки. — Как же это ты своего батьку бросила? Это вот позанятнее нашего житья-бытья: рассказывай ты сначала.
— Что ж тут рассказывать? — мотнула головой Любочка. — Захотела от него уехать, вот и уехала.
— И не жалко? — вставил Егорка.
— Вот еще, чего жалеть! Он меня так отдубасил за тебя, Макарка, что я и через десять лет не забуду! Я тебе жизнь спасла, а он меня за это побил: какая же дура после этого с ним, останется?
— Так! — засмеялся Следопыт. — Да ведь я — неприятель, я — красный — чего ж ты от него ждала?
— Глупости это все! — упрямо топнула ножкой Любочка. — Какой там красный, синий, серо-буро-малиновый! Ты для меня — Макарка Жук, и с тобой мы вместе сено косили, — помнишь, в Буйволовом? — и пискарей ловили на Днепре. Вот и все.
— А как же, мы ведь оба в Красной армии служили.
