Я безудержно врал, никто Николаю Степановичу таких громких титулов у нас не присваивал. Столяр, впрочем, он был, и правда, хороший. Николай Степанович зарделся от удовольствия, слова мои, похоже, в самую точку попали.
— Тахту говорите? — спросил он, нервно шаря по верстаку. Пальцы его слегка подрагивали. Мне даже совестно стало — вот ведь как разволновался человек от огульной похвалы. — Тахта — это дело простое. Тут перво-наперво чертеж надо сообразить. Нарисовать, значит.
Он положил на верстак какую-то рваную бумажонку, из-за уха вызволил карандаш и нахмурил лоб.
— Глядите сюда, — пригласил он. — Вместе будем думать.
Мы сгрудились у верстака, и только Васька продолжал стоять в стороне, все еще не веря, что трепки не будет.
— Николай Степанович, а можно, Васька тоже думать будет? — спросил я.
— А пущай думает! — радушно разрешил тот. — Мне не жалко. Только вот думалка у него слабая.
— Иди к нам, Вась, — пригласил я. — Чего отбиваешься.
— Я — пожалуйста! — с готовностью отозвался Васька. — Где, где надо думать, покажите…
И тут я предложил:
— А давайте конкурс на лучший проект проведем! Чей лучше получится — тот и станем в тахту превращать. Васька, тащи бумаги, да побольше.
Кулак помчался в дом.
— И карандаши не забудь! — запустил ему вдогонку Фархад.
— И будильник! — добавил я. — Заведем, чтобы все разом сдавали. По-честному.
Скоро мы уселись по разным углам и, ревниво поглядывая друг на друга, принялись проектировать тахту. Николай Степанович тоже сидел за верстаком, закусив губу и испытывая, как и мы, приторно-сладкие муки творчества.
Но вот загремел будильник. Вздыхая, мы понесли наши листки к Николаю Степановичу. Он неспешно разглядывал их, посмеиваясь чему-то. А посмеяться было чему.
— Это ж разве тахта? — улыбался Сервер, разглядывая мой проект. — Это же корабль эпохи Христофора Колумба. На твою тахту паруса поставить — и поплыть можно.
— Твоя не лучше! — отбивался я. — Такую тахту только в Луна-парке ставить — детей и слабонервных пугать.
Дошла очередь до Васькиного проекта, — и все мы, глянув на бумажку, испещренную каракулями, не сговариваясь, хором воскликнули:
— Ого, а в этом что-то есть!
Сервер патетически звякнул:
— Какая смелость решения темы!
— Оригинальный полет мысли! — подхватил я.
— Можно принять! — добавил Фархад.
— За основу! — уточнила Стелла.
— Аксакалы ахнут! — пообещал Юрка Воронов. — Вот увидите — аксакалы соревноваться станут за право на этой тахте сидеть.
Кулак слушал нас, изумленно вздыбив верхнюю губу, а Николай Степанович переводил взгляды с одного на другого, силясь понять — шутим мы или говорим искренне. Но мы держались уверенно, ни тени улыбки нельзя было увидеть на наших лицах, озабоченных лишь успехом общей затеи. Николай Степанович дрогнул и, взяв в руки Васькин листок, стал пристально изучать его.
— Вы думаете, интересный проект? — все еще с сомнением в голосе спросил он. — А я почему-то не вижу ничего особенного.
— Ну что вы! — дружно запротестовали мы. — Очень оригинально.
— Вот бы не подумал, — растерянно проговорил Николай Степанович. — Разве что если вот здесь изменить форму спинки, а тут ножку позатейливее украсить.
— Вот-вот! — подхватил я. — Так и сделаем. Давайте строить по Васькиному проекту с вашими добавлениями. Это будет ваш с Васькой коллективный проект. Мы даже потом специальную табличку на тахте прикрепим — построена, мол, по особому проекту отца и сына Кулаковых. Пусть аксакалы знают, кто им радость подарил.
Николай Степанович еще раз с сомнением глянул на Васькину мазню и наконец заколебался, улыбаясь, подошел к Ваське и потрепал его за чуб.
— Победил ты, Вась, так товарищи говорят, — в голосе его звучала гордость. — Вот бы не подумал, что и в твоей башке мысли водятся.
— Водятся! Еще какие водятся! — подхватил я. — Он у вас, знаете, какой сообразительный — что хотите придумать может. Такое иной раз придумает, что мы только удивляемся.
Уж тут-то я был честен — от Васьки можно было ожидать чего угодно.
— Сообразительный, говорите? — обрадовался Николай Степанович. — Наконец-то. Давно пора.
— В него только верить надо, — тихонько сказал я и еще тише добавил: — И не лупить! Если можно…
Николай Степанович помолчал, опустив голову. Потом шумно вздохнул и согласился:
— Это можно. Если сообразительный… — И сказал вдруг с жаром: — Я ведь, ребята, столярному делу его обучить хочу. Чтоб не угасло со мной ремесло мое, секреты мои.
— А меня будете учить? — встрепенулся Фархад. — Мы с Васькой вместе у вас уроки брать будем.
— Еще и дневник заведите, — смешался Николай Степанович. — Отметки ставить буду.
— И заведем! — задорно тряхнул головой Фархад. — Заведем ведь, Васька? Заведем, спрашиваю?
— Заведем, если надо, — нехотя согласился Васька, поддаваясь напору Камилова. — У меня запасной есть.
— Неси сюда сейчас же! — потребовал Фархад. — Заполним и сразу же первую тему запишем.
— Какую тему? — насторожился Васька.
— Ясно какую. Только что пройденную. «Генеральный проект тахты для чайханы поселка Катта-Караван» — вот какую. Правильно я говорю, Николай Степанович?
— Факт! — согласился столяр.
— И отметку Ваське поставить не забудьте, — напомнил я.
— Четверку, что ли? — заволновался Николай Степанович.
— А это уж вам решать, педагогу!
— Педагог, — завороженно повторил Николай Степанович. Прислушался и сказал еще раз: —Педагог…
Будто хотел посмотреть со стороны на это внезапное для себя слово.
Когда расходились, Васька вдруг окликнул Фархада каким-то странным голосом. Мы с удивлением глянули на Кулака и не узнали его. Только что безмерно счастливого Ваську — победителя конкурса — будто подменили. Перед нами стоял совсем непривычный Васька. Он был бледен, губы дрожали.
— Глянь, ребята, Васька мерзнет! — хохотнул Сервер. — От счастья в озноб бросило! Будешь, Вася, знать, как побеждать.
— Вась, ты чего, а? — спросил я, заподозрив неладное.
Кулак сделал неуверенный шаг вперед и молвил:
— Ребята… Фархад… я вам… одну страшную вещь… хотел сказать. Очень важную…
— Так какую все-таки — страшную или важную? — улыбнулся Сервер.
— Ну так говори, коли хотел, — развел руками Фархад. — Что случилось? Может, самоотвод своему проекту даешь? Смотри, не рискуй, а то ведь примем отвод.
И тут случилось и вовсе неожиданное. Васька как-то странно дернулся, тяжело развернулся и, махнув рукой, скрылся за калиткой. Мы переглянулись. Сервер сказал, вздыхая:
— Похоже, перегрелся наш лауреат в жарких лучах славы. Ничего, до свадьбы заживет. Остынет…
Зато наутро Ваську нельзя было узнать. К чайхане он примчался первым, глаза его сияли, прямо излучали радость и нетерпение. Азим-ака, не хуже нас знавший Васькино неуправляемое нутро, пугливо поглядывал на Кулака, невесть отчего крутившегося у чайханы уже с полчаса. Когда подошли и мы, Азим-ака спросил, показывая на Ваську:
— А зачем разбойника позвали?
— Как зачем? — воскликнул я. — Васька у нас — главный архитектор. Он вчера знаете какой проект тахты придумал? Ваши аксакалы закачаются!
— Закачаются? — испугался Азим-ака. — А не упадут с тахты, если она закачается?
Мы рассмеялись.
— Крепкая будет тахта, вы не сомневайтесь. Мы ведь в другом смысле.
По совету Николая Степановича мы подобрали бруски для стоек и широкие доски и понесли их в нашу Академию — строгать.
— Только не попортьте лес! — напутствовал нас Азим-ака.
Наконец-то наш верстак в бывшем сарае Юрки Воронова увидел настоящее дело. Мы по очереди строгали доски и бруски, не давая передыху рубанку. В обед забежал с работы Николай Степанович и придирчиво оглядел все, что было уже готово.
— Грязно… грязно снимаете стружку, — нахмурился он. — Доска — она ласку любит, а вы с нее, как с не любимого чада, три шкуры спускаете. Поглядите, как
это делается, — и он взял рубанок из рук Фархада.
И случилось чудо. Рубанок, который только что ретиво брыкался, давился стружкой и норовил выпрыгнуть из рук, послушно потек по доске, певуче снимая красивую, ровную стружку.
— Р-раз! — подпевал рубанку Николай Степанович. — Р-раз! Р-раз! Р-р-р-р-раз! — провел по всей длине бруска. Вот, теперь совсем другое дело.
Брусок, и правда, стал ужасно красивым.
— Ясно теперь, как струмент в руках держать? То-то же… Ну, я пошел, продолжайте пока.
И мы продолжали. К вечеру остругали все, что захватили. У нас ужасно болели с непривычки руки, сизые мозоли ныли. Но что такое мозоли по сравнению с заготовками? Ерунда на постном масле. Мы долго не хотели расходиться, любуясь аккуратно составленными в угол струганными досками и брусками, бесконечно гладили их поверхности, чтобы убедиться — хорошо ли остругано. Потом пришел Николай Степанович и, конечно же, стал укладывать на верстак наши заготовки — доводить до совершенства.
