На четвертый день после бесплодного ожидания доктора Габи решил покинуть свой пост и пройтись по улице. Ему без труда удалась эта затея, потому что мама послала его к бакалейщику получить по карточке одно яйцо и полтора килограмма картошки. Габи сразу же помчался, конечно, не к бакалейщику, а к бабушке — разузнать, как поживает Дуци. Едва он пришел, как в дверь постучался старый дядя Тушак, бабушкин сосед, и принес Шмыгале в подарок самокат. Дети запрыгали от радости, а бабушка ворчливо стала выговаривать дяде Тушаку, что напрасно он, мол, в нынешнее трудное время выбрасывает деньги на такой дорогой подарок. Но дядя Тушак успокоил бабушку, объяснив ей, что подарок ему ничего не стоил, так как он нашел его на улице.
— Знаете, соседушка, — рассказывал он, — был я по делам на набережной Дуная. Везу себе тележку по Пожоньскому шоссе, и вдруг… чуть сердце не оборвалось. Навстречу идет длинная колонна людей… старики, старухи, дети, и все тащут еле- еле свои скудные вещички… Видать, кое-кто из них из-за горя да страха уже рассудка лишился. Потому что некоторые тащили на себе старые, ни к чему не пригодные умывальники, ржавые тазы… Если бы не видел собственными глазами, пожалуй, и не поверил бы. Это ведь ужас какой-то… сплошной ужас… Один умывальник тащила вот такая же старушка, что и вы. Разве она заслужила это на старости лет? Колонну окружали нилашисты с нарукавными повязками, подгоняя ее криками и выстрелами… И представьте себе, соседушка, был среди нилашистов какой-то слюнявый юнец. Он тоже подгонял бедняг, насмехался над ними и орал во всю глотку, что, мол, глядите, как их ведут на расстрел. Хотел я было дать ему по губам, но сообразил, что тогда и мне, пожалуй, несдобровать. Поэтому так и шел со своей тележкой рядом с ним; и представляете — надо же такому случиться! — свалилась у меня с тележки наковальня и бац — прямо на ногу этому молокососу. Он так и брякнулся на землю, завыл от боли, но больше уж не насмехался. Не зря говорится, что нет худа без добра. Вот так-то… Ну, а потом, когда колонна прошла и шоссе опустело, вижу вдруг: валяется эта штука. Тут я и подумал, чего ей там валяться, еще попадется под ноги нилашистам, так они ее только искорежат, поломают. Отнесу-ка, мол, ее малышам. Так и доставил сюда. Пусть себе играют дети.
Бабушка вытерла слезы. Дядя Тушак пощипал себе усы, покрутил их дрожащей рукой и сдавленным голосом пробормотал:
— Ну ничего, соседушка, мы же с вами не малые дети…
Тем временем Габи и его друзья уже вовсю гоняли на самокате, стараясь держаться поближе к дому, как и обещали бабушке. Но самокат катился так быстро и легко, что они не сразу и сообразили, что отъехали от дома довольно далеко. В конце улицы стояли люди в форме и махали руками: дальше, мол, ехать нельзя. Ребята повернули обратно, но и на противоположном углу улицы тоже стояли патрули: полицейский, жандарм, зеленорубашечник и немецкий солдат. Они останавливали всех прохожих и проверяли документы.
— Облава, — разнеслось вокруг. — Ищут дезертиров…
— И скрывающихся коммунистов, — таинственно прошипел человек в котелке.
— Если какой-нибудь солдат сбежал, значит, он коммунист, — щегольнула своей осведомленностью какая-то дама.
— Хватают и тех, у кого желтые звезды, — добавил мужчина в форме кондуктора.
Действительно, патрули спрашивали у всех документы, долго разглядывали бумаги и только потом разрешали идти дальше. Но среди прохожих попадались и такие, которых отводили в сторону и оставляли под охраной зеленорубашечника с автоматом в руке.
Габи и его друзья молча стояли неподалеку от угла, не зная, что им делать и куда деваться. Что будет, если их остановят? Чем докажешь, что они просто-напросто маленькие дети, а не какие-нибудь там дезертиры, скрывающиеся коммунисты или евреи? Только вот Дуци… А вдруг заметят, что она девчонка, а не мальчишка? Что тогда делать?.. Растерявшись, все четверо по-прежнему стояли на тротуаре и неизвестно чего ждали. Дуци ни с того ни с сего заплакала. Вслед за ней захныкала и Милка.
— Начинается! — презрительно фыркнул Шмыгало и по привычке шмыгнул носом.
Габи тут же решил выбрать подходящее время и непременно отучить Шмыгалу от этой дурной привычки.
Вдруг жандарм в шляпе, украшенной петушиным пером, замахал им руками и закричал:
— Эй! Чего вы дожидаетесь, малыши?
— А ну-ка, подойдите сюда! — поманил их пальцем стоявший рядом с ним зеленорубашечник.
Делать нечего, пришлось идти. Дуци и Милка захныкали, Шмыгало угрюмо засопел, а у Габи перехватило дыхание при одной мысли о возможных расспросах. Они медленно двинулись вперед, волоча за собой самокат, но как ни медленно они тащились, а расстояние между ними и зеленорубашечником и жандармом неумолимо сокращалось. Улица тоже будто сжалась и стала до ужаса короткой. А какой длинной она кажется в другое время!..
Словом, они подошли. Жандарм с высоты своего роста осмотрел их и грозно спросил:
— Кто вы такие?
Габи, решив прикинуться этаким наивным мальчиком, ответил, растягивая слова:
— Мы, дяденька жандарм, дети.
— А почему эти двое ревут? — допытывался жандарм.
— Потому что уже поздно, дяденька жандарм, — захлопав глазами, ответил Габи. — Вот они и боятся, что дома им здорово влетит. Знаете, какой у них строгий папа!.. Вы, может, его видели, дядя Долмати…
— Тогда марш домой, да поживей, — перебил его жандарм.
— Ну нет, так не годится, — запротестовал зеленорубашечник.
— Да, кто их знает… Надо бы проверить… — усомнился полицейский.
— Чего тут проверять? Дети и есть дети, — решил жандарм и пропустил их.
Все четверо бросились бежать. За углом они остановились, перевели дух и показали язык зеленорубашечнику. Это, конечно, было не очень-то красиво, но ничего лучшего сразу они не придумали.
Правда, Габи сообразил, что надо бы «облегчить» работу всем этим жандармам, полицейским, нилашистам и солдатам. Поэтому он вскочил на самокат, поставил Дуци позади себя, разогнался, и они помчались. Шмыгало и Милка побежали следом. Встречая на ходу каждого приличного прохожего, который, по его мнению, не мог быть ни нилашистом, ни немцем, Габи кричал:
— Не ходите туда! Там облава!
Прохожие удивленно поднимали глаза, но ребята были уже далеко и спешили предупредить об опасности следующего прохожего.
Домой Габи вернулся поздно. Мама стояла в воротах и, видимо, ждала его. Она смотрела на шнырявшие по улицам автомашины, набитые вооруженными зеленорубашечниками, присматривалась к нилашистским патрулям с полосатыми повязками на рукавах. По всему было видно, что она решила не уходить от ворот до тех пор, пока Габи не вернется домой. Когда же Габи появился перед ней словно из-под земли, она не отшлепала его, как случалось раньше, не спросила ни об яйце, которое он должен был получить по карточке, ни о полутора килограммах картошки, великой ценности в те трудные времена, а только проговорила строго и печально:
— Где ты пропадал, Габи? Ты же знаешь, как я за тебя волнуюсь.
Габи понес несусветную чепуху. Ведь если бы он сказал маме правду, то она бы еще больше напугалась и расстроилась! Избавило его от лжи одно неожиданное обстоятельство: на дороге показался отец. Да, да, это был, несомненно, он, хотя в такую пору он обычно находился еще на заводе. Он, кажется, цел и невредим, шагает сам, без посторонней помощи… Тем не менее глаза у мамы наполнились слезами, она негромко ойкнула и бросилась к отцу. А отец шел медленно, устало, и на лице его застыла гневная гримаса.
— Что случилось? — спросила мама.
— Увозят завод! — ответил отец.
— Увозят? Как?
— Да так… Увозят, и все… Говорят, эвакуация. После войны, дескать, все привезут обратно. Но если этим ворюгам-нилашистам удастся что-нибудь увезти, то Гитлер, их главный вор, ничего и никогда не вернет обратно.
— А что же с нами будет? — в отчаянии спросила мама.
— Нилашистский начальник сказал, что мы обязаны ехать вместе с заводом.
— Ну уж нет… Я никуда отсюда не уеду, — решительно сказала мама.
— Конечно, не поедем, о чем там говорить… — согласился отец.
У мамы отлегло от сердца. Посмотрев на отца, она спросила:
— А как же с работой?
И втроем они пошли домой.
Габи сразу смекнул, что об эвакуации завода надо немедленно сообщить доктору Шербану. Ведь отец работает на заводе, а если завода не будет, что же станется с отцом и мамой, уж не говоря о нем, Габи? Этого нельзя допустить. Надо что-то предпринять. Время еще есть. Папа сказал, что официальною приказа об эвакуации завода пока еще нет, но это вопрос дней. Попросту говоря, нилашисты хотят украсть весь завод, все машины, все оборудование… Единственное, что они не смогут украсть, — так это здание.
Он быстро написал донесение и стал ждать сигнала воздушной тревоги, которую объявили точно, как по расписанию.
