В общем, она меня уговорила. Я взял тетрадку и ручку и стал писать. Первые страниц сорок я написал в постели, а потом потихоньку дописывал изо дня в день. Иногда, в удачные дни, получалось написать страниц десять, а иногда, когда я был занят или что-то не клеилось, я добавлял всего по пол странички.
И теперь я подхожу к тому, что было дальше.
Где-то дней через десять я и правда вытащил Ковача на прогулку со мной и с Машкой. Мы пошли вдоль реки, мимо небольшого городского парка. Лохмач и Ричард то резвились на берегу, то скатывались на лед и носились по нему, а мы с Машкой шли над берегом, по бокам от Ковача. Только что про шел снегопад, и пушистый, еще не слежавшийся снег искрился на солнце, а в воздухе уже пахло весной - появился свежий такой запах, немного похожий на аромат то ли ананасного компота, то ли хвойного отвара. И небо было голубым совсем по-весеннему, а не по-зимнему.
- Ковач, - сказал я, - а почему ты - венгр? Ведь, по идее, у тебя не должно быть национальности, раз ты помогаешь металлургам всего мира ... и отвечаешь за сталь во всем мире. Или не во всем?
- Ну ... - Он призадумался. - У меня есть любимые страны.
- И одна из них - Россия?
- Да. А вот почему я венгр ... А разве я венгр?
- Ну ты же родом из Венгрии. И венгерские народные песни знаешь.
- Я всякие народные песни знаю.
- И все-таки? ..
- Так повелось, - сказал он.
- Опять ты за свое! - не выдержал я.
Ковач поглядел на меня с недоумением.
- Петька хочет сказать, - вмешалась Машка, - что твои короткие ответы очень часто ничего не объясняют.
- На самом деле они объясняют все, - сказал Ковач, - если вы над ними будете думать.
Машка кивнула, как будто поняла, а я почувствовал себя окончательно запутавшимся. Чтобы переменить тему, я спросил, припомнив наш разговор с Яковом Никодимовичем:
- Ковач, а что произошло в 1909 году?
- Зачем тебе это нужно знать? - поинтересовался он. По-моему, он немного удивился.
- Если я это узнаю, я получу годовую пятерку по истории.
Он повернул голову направо, налево, поглядел на реку, на парк, на город, потом заговорил:
- Тогда была тяжелая история. Неприятная: забастовка. Пришлось позвать войска.
- Пришлось? - удивился я. - Ты говоришь так, как будто сам их позвал. Но ведь ты же их разогнал!
- Я их не разгонял, - сказал Ковач. - Это они потом сочинили.
- Так что же было? - спросила Машка.
- Были убийства. Я не смог их предотвратить. Одни рабочие убивали других.
- Забастовщики - штрейкбрехеров? - спросил я.
- И так, и так, - сказал Ковач. И опять замолчал.
- Они убивали друг друга? - догадалась Машка.
- Да.
- Одни хотели получить работу, а другие боялись ее потерять? - спросил я.
- Да. Что-то с людьми произошло. По всему миру. Я видел такое же и в Германии, и в Америке.
- Но что произошло?
Ковач опять смотрел куда-то вдаль.
- Производство надо было расширять, - сказал он, утвердительно кивнув головой сам себе.
Мы с Машкой переглянулись. Да, из Ковача приходилось вытягивать каждое слово, будто крупного налима из-подо льда. Но ведь он никогда не обижается, не скажет «Отстань!», как сказал бы на его месте любой другой взрослый. Его можно донимать вопросами до бесконечности, и он будет отвечать и отвечать. Так на так и выходит.
- Ты хочешь сказать, - уточнил я, - что хозяева хотели расширить производство, а рабочие боялись, что если появится много новых людей, их зарплата упадет, а кого-то и уволят? И они решили не пускать новых, чужаков, пока хозяева им не пообещают, что старым рабочим от этого хуже не станет? А те, кого привезли, рвались начать работу, потому что пока не работаешь, денег нет? И они дрались?
- Они убивали друг друга, - сказал Ковач. - Не знаю, кто начал. Но они стали ловить тех, кто ходил по одному, и убивать. Нескольких новых рабочих облили керосином и сожгли заживо, а нескольких старых живьем закопали в землю.
Мы с Машкой остолбенели - застыли с разинутыми ртами. Я почувствовал, как у меня волосы встают дыбом.
- Полицию, которая хотела арестовать убийц, они прогнали, - продолжал Ковач. - И тогда пришли войска. Рабочие хотели идти на войска, а командир предупредил, что даст приказ стрелять, и всех расстреляют.
- И тогда ты разогнал войска?
- Нет. Тогда я вышел вперед и сказал: «Расстреливайте меня».
- Они стреляли? - спросила Машка.
- Да.
Чем это кончилось, можно было не спрашивать. Мы с Машкой легко представили лица солдат, открывших огонь по Ковачу.
- И что потом? - спросил я.
- Потом солдаты заторопились и ушли. Рабочие хотели кинуться за ними вдогонку - и старые, и новые, - но я сказал, что если кто-то попробует затеять побоище с солдатами, то будет иметь дело со мной. Они утихли. А я пошел к хозяевам и поговорил с ними. Все выяснилось, они пообещали, что старые рабочие ничего не потеряют. Хозяева волновались, потому что из-за всех этих событий могли не успеть выполнить очень важный заказ. Огромный заказ, для него им и нужны были новые руки, потому что старых не хватило бы. - Он помолчал. - Заказы шли потоком, один за другим, и хозяева собирались строить новые цеха, ставить новые мартены и бессемеры, мощнее прежних. Тогда самый большой мартен был на двести тонн. Для будущего этого уже не хватило бы. Трудно было уговорить сталь после того, что произошло. Она не хотела идти. Но я сделал. Нужная сталь пошла вовремя.
- А рабочих ты между собой помирил? - спросила Машка.
- Не совсем. Совсем помирить было нельзя. Но мы выяснили. Листовки были виноваты.
- Листовки? ..
- Кто-то разбрасывал листовки, что новых рабочих везут, чтобы уволить старых. Это было неправдой. Когда мы убедились, что это неправда, все стало более или менее нормально.
- А потом? ..
- А потом я ушел.
Мы с Машкой представили себе, как Ковач «уходил» ...
- Но об этой истории почти ничего не было написано, сказал я. - Только в местной газете кое-что сообщили, да и то не совсем правду, и все перепутали. Про нее договорились молчать?
- Молчать и забыть, - сказал Ковач. - Это был позор. В те годы я увидел много позора. Во всем мире сталевары не могли поладить друг с другом. И я понял, что будет большая война.
- Это ты велел всем молчать про историю убийств? - спросила Машка.
- Да.
- Ковач, - сказал я, - ведь ты же не скоро уйдешь?
- Не знаю, - ответил он. - Зависит от стали.
- Как это?
- Бывает такая сталь, с норовом. Не идет, и все. Надо самому в нее войти, чтобы она получилась. Обычно это очень важная сталь. Самая важная на годы вперед. Я пойму, когда придет время самой важной стали.
- Но пока ты не чувствуешь, что это время наступает?
- Пока не чувствую.
- Вот и хорошо.
Мы глядели на реку, на резвящихся собак. Я подумал, что не буду рассказывать эту историю Якову Никодимовичу. Пока, во всяком случае. Может быть, как-нибудь потом расскажу. Жаль пятерки за год, которую можно было бы заработать безо всякого труда, но ничего, переживу. Иначе, как я ему объясню, откуда все узнал? Если сказать, что сам Ковач рассказал, то он, скорее всего, не поверит. Хотя - может и поверить. Я вспомнил его рассуждение о призраках прошлого. Никодимыч был в шаге от того, чтобы признать Ковача тем, кто он есть на самом деле. Но сделать этот шаг не решался. Не удивлюсь, если в ближайшее время решится. Никодимыч из тех чудаков, которые часто оказываются разумнее многих умников.
- Перед тем, как уйти, - сказал Ковач, - я оставлю тебе подарок. Он будет совсем маленький, и, как вы говорите, смешной.
- Шутливый? - поправила Машка.
- Да. Про такой еще говорят: «шутка». Правда, это будет не совсем «шутка». Он тебе поможет, если ты станешь хорошим сталеваром и захочешь вновь со мной увидеться. Но стать сталеваром он тебе не поможет: ты должен учиться сам.
- Мне будет очень тебя не хватать, - сказал я.
- Тоска, да. - Ковач старательно смотрел куда-то мимо меня, вверх и в сторону. - У тебя будут шутка и тоска.
- А у тебя их не будет? - спросила Машка. - Ты не тоскуешь по людям, с которыми когда-то встречался?
- Не знаю, - ответил Ковач.
Я заканчиваю свои записки. Для себя я решил, что уберу их в ящик стола, в самый дальний угол, и буду держать там, пока Ковач не уйдет. А когда он уйдет, я их достану и пошлю куда нибудь, где их напечатают. Потому что Машка права: люди должны знать о Коваче.
* * *
Прощальным подарком, который оставил мне Ковач, оказалось воронье перо, сделанное из стали.
