Глядя на Лухманова, избороздившего все моря и океаны, учащиеся этой необыкновенной школы мечтали о дальних плаваниях, о трудных морских походах, об удивительных приключениях… И вот вместе со своим другом Иваном Александровичем Манном, ставшим впоследствии знаменитым капитаном, Вронский решил совершить кругосветный поход на двухместной парусной яхте.
Друзья нашли старую яхту, подобрали карты, изучили лоции, до мелочей разработали план путешествия. Но по многим причинам поход не состоялся. Яхта, так и не спущенная на воду, сгнила на Васильевском острове в Ленинграде, затерялись карты и лоции, а мечты о приключениях продолжали теплиться в памяти возмужавшего моряка. В редкие свободные вечера Андрей Васильевич любил поделиться этими мечтами, облекая их в форму забавных небылиц, в которых правда, основанная на точном знании морского дела, сочеталась с удивительной выдумкой.
Рассказывал Вронский отлично. Он говорил неторопливо, и голосом и жестами подчеркивая мнимую значительность сказанного. Свою речь, украшенную множеством остро подмеченных подробностей, он, к месту и не к месту, пересыпал морскими терминами, часто повторял: «Да-с», «Вот так», а к слушателям обращался не иначе, как «молодой человек».
Рассказывая свои небылицы, Вронский менял голос, манеру разговора и даже внешность. Он как бы превращался в добродушного старого капитана, в своих рассказах о былых походах невольно переступавшего границы правды…
Вот эти истории вспомнились мне однажды уже в Москве, когда мы с замечательным писателем Борисом Степановичем Житковым вместе работали над одной очень трудной книгой.
Во время «перекура» я рассказал Житкову некоторые из небылиц Вронского. Борис Степанович слушал улыбаясь. Вдруг лицо его стало серьезным.
— Послушайте, — сказал он, — написали бы вы небольшую повестушку о капитане, который рассказывает о своих походах и не может удержаться, чтобы не приврать.
Слово Житкова — моего литературного учителя — значило для меня очень много. Я задумался… Вот в эту минуту и родился капитан дальнего плавания Христофор Бонифатьевич Врунгель. Случилось это в Москве, на Таганке, 22 декабря 1934 года в 4 часа утра.
Я, конечно, не знал еще, как будут звать героя новой книги, как он будет выглядеть, на каком корабле пойдет в свой поход, кто пойдет вместе с ним… Одно было ясно: в основу книги должны лечь рассказы А. В. Вронского о его несостоявшемся кругосветном плавании.
В тот раз мы больше не говорили на эту тему. Но работа над книгой уже началась, и утром, выходя от Житкова на морозную улицу, я уже думал о новой повести. Я старался получше представить своего капитана, поближе познакомиться с ним.
Знакомство обычно начинается с имени. С имени начал и я. И тут мне повезло: фамилия Вронского сама просилась в книгу. Не назовешь, конечно, героя юмористической повести именем хорошо знакомого, уважаемого человека. Но и пройти мимо совпадения фамилии и характера героя тоже было невозможно. Перебирая в памяти литературную родню моего капитана, я не мог не вспомнить барона Мюнхгаузена. Сама фамилия Великого Враля ничего не дала мне. Но баронский титул Мюнхгаузена вызвал в памяти другого барона — знаменитого русского моряка барона Фердинанда Врангеля, именем которого назван большой остров в восточной Арктике. Вспомнив этих двух героев, я без труда придумал третьего. Крещение состоялось. Уже не безымянный герой, а капитан дальнего плавания Христофор Бонифатьевич Врунгель отправлялся в плавание.
Второго героя повести я решил сделать таким, каким представал перед слушателями «старший помощник Манн»: исполнительным, добродушным, но недалеким верзилой. Над именем этого героя я не стал ломать голову и просто перевел фамилию Манн с немецкого языка на французский. Так появился в повести «старший помощник Лом». А когда, по ходу дела, на борту яхты оказался третий член команды — матрос Фукс, — им стал… матрос Фукс, один из участников перегона первой советской китобойной флотилии из Ленинграда во Владивосток. Маленький ростом, бородатый, чуть жуликоватый Фукс вечно попадал в смешные истории, и товарищи по рейсу не упускали случая пошутить над ним.
Так уладился вопрос с «личным составом» похода. Пора было отправлять яхту в плавание. Сидя за рабочим столом, я вспоминал и придумывал приключения для моих героев, прокладывал курс яхты…
Рукопись с каждым днем становилась толще. За полгода я написал примерно четверть книги, и тут оказалось, что смешных рассказов Вронского на всю книгу не хватит. Это, впрочем, не огорчило меня. С того самого дня, когда я новичком матросом впервые ступил на скользкую палубу рыболовного траулера, я аккуратно вел дневники. В них я нашел немало смешных случаев, участником или свидетелем которых довелось быть. Тут же были записи рассказов и небылиц, которыми моряки развлекают друзей в свободное от вахты время. Но еще важнее оказалось то, что, перечитывая дневники, я как бы заново переживал все, что случалось со мной в былые годы на разных судах, под разными широтами и долготами. Вставали в памяти такие подробности, которых, не увидев своими глазами, не придумаешь. Эти подробности делали мою повесть правдивее, а это для книжки, сплошь построенной на вранье, очень важно. Врать надо убедительно.
Когда и дневников не хватило, я совершил мысленное путешествие в детство. Там тоже, конечно, нашлось немало забавных историй. Вспоминая их, я вспоминал заодно и давних друзей, и себя. Это тоже оказало мне хорошую услугу: вспоминая детство, я невольно привыкал смотреть на события, описанные в повести, глазами ребенка.
В воспоминаниях детства я нашел и название судна. Как-то очень давно мы с отцом поехали покататься на прогулочном пароходике. Пароходик назывался «Дарьял». Подходя к пристани, он ударился кормой, две буквы отскочили от кормовой доски, и пароходик в одно мгновение превратился в «Дарью». Вспомнив, как смеялся тогда народ на пристани, я решил использовать эту нехитрую ситуацию. Так появилась яхта «Беда».
Ровно сорок лет назад я вчерне закончил рукопись и предложил ее журналу «Пионер».
Редакция приняла повесть, но с условием, которое очень огорчило меня: «Врунгеля» решили печатать в виде коротких подписей к большим, почти на целую страницу рисункам.
Я плохо представлял, как мне удастся уложить в пятнадцать строчек законченный сюжет, найти место для обрисовки характеров героев, их отношений, обстановки, в которой происходит действие, да еще как-то связать каждый эпизод с предыдущим и с последующим. Но уж очень хотелось поскорее увидеть повесть в печати, и я согласился сократить рукопись.
Когда я перечитываю «Приключения капитана Врунгеля», мне кажется, что не так уж трудно было выбрать слова, которыми написана книга, и найти место для каждого из этих слов. А тогда, я очень хорошо помню это, мне приходилось буквально воевать с собой из-за каждого слова, а порой из-за лишней буквы. Я выискивал нужные словосочетания, способные в самой сжатой форме выразить мысль. Каждый день я по многу часов сидел за столом, вычеркивал одни слова, заменял их другими, снова вычеркивал. Слова упирались. Я приходил в отчаяние. Мне казалось, что я никогда не справлюсь с этой работой, и если в результате трудового дня мне удавалось сократить две-три строчки без ущерба для смысла, я считал себя победителем.
Превратив таким образом первые двадцать страниц повести в пять, я показал их Житкову. Борис Степанович одобрил мою работу. Я поверил сам и убедил редакцию в том, что справлюсь с сокращением всей повести. «Приключения капитана Врунгеля» твердо встали в план «Пионера» на 1937 год. Пора было выбирать художника и заказывать иллюстрации. Но тут одно неожиданное обстоятельство чуть не встало на пути повести к печатному станку.
И мне, и редакции очень хотелось, чтобы повесть иллюстрировал Константин Павлович Ротов. Он в принципе согласился взяться за эту работу. Но в то время он был в зените своей творческой славы. Рисовал рисунки для «Крокодила», писал плакаты, иллюстрировал книжки. Время его было расписано по минутам, и не только всерьез поговорить о рисунках для «Врунгеля», но и выбрать время для короткого свидания было практически невозможно. И я, и редактор «Пионера» Б. А. Ивантер много раз звонили Константину Павловичу, и он каждый раз неизменно отвечал:
— Позвоните недельки через две. Может быть, я буду посвободнее.
Проходили две недели. Тот же разговор повторялся, в который уже раз… А время шло. Дальнейшая задержка грозила срывом публикации. И тогда мне пришлось пойти на хитрость: выследив Ротова в буфете издательства «Правда», я подсел к его столику и между сосисками и кофе коротко рассказал ему содержание повести.
Он сначала отмахивался, потом начал слушать, сказал даже, что повесть заинтересовала его, а напоследок попросил «позвонить недельки через две»… Впрочем, прощаясь, он записал мой телефон.
