Диана Джонс - Волшебные одежды

— Я думаю, что это неправда, — сказала я.

— О, нет, это чистая правда, — сказал король, продолжая помахивать Одним. — У нас, у королей, жизнь тяжелая, и нам приходится постоянно улаживать всяческие дела с нашими подданными — например, среди всего прочего, спорить с маленькими девочками, — но зато нам, в качестве вознаграждения, рассказывают куда больше, чем большинству людей. Я знаю про вашего Одного. По правде говоря, именно его я и искал, когда пришли варвары. Если бы только Джей нашел его тогда, когда наведывался в Шеллинг, я не оказался бы теперь в столь неприятном положении. Он мог бы вытащить нас из него. Подумать только, во что он превратился! Этак хочешь не хочешь, а подумаешь, что он сделал это нарочно! Ну что за игру ты затеял, золотой плут? — поинтересовался король, обращаясь к Одному. — Это было нехорошо с твоей стороны — так запрятаться!

Он вовсе не шутил — ну, разве что в том смысле, что в устах короля все звучало как своего рода шутка. Я видела, что Робин шокирована.

— Откуда вы знаете, что он — Река? — напрямик спросил Хэрн. Я могла бы сказать, что из-за обрушившихся на нас за сегодняшний день неприятностей Хэрн устал, и это было бы правдой. Но, с другой стороны, я так никогда и не слыхала, чтобы он говорил с нашим королем почтительно.

— Это знание передавалось от короля к королю, — сказал наш король. — Когда наш народ пришел в эту землю, здесь правила королева по имени Кенблит. Возможно, она приходится вам пра-пра-пра и так далее бабушкой. А возможно, и мне. Она изыскала способ заставить Реку послужить людям. Говорят, будто она была ведьмой. Я думаю, вполне возможно, что она просто была очень красивой, и Река влюбился в нее без памяти. Кк бы то ни было, он подчинился и согласился, чтобы на него наложили узы. И среди прочего он согласился поддерживать наш народ в битве, всей своей немальенькой силой, каковую силу он любезно позволил вложить в свое небольшое изваяние — что Кенблит и сделала. Но он поставил одно условие: раз в год его нужно помещать в костер. Когда вся окалина выйдет из этого изваяния и он превратится в золото, это будет означать, что он достиг наивысшего своего могущества. И вот он здесь, золотой, как и обещал. Но уже поздно!

Глаза короля подозрительно заблестели — можно было даже подумать, будто они увлажнились, — и он посмотрел на Одного, которого так и не выпустил из рук.

Я помню, как смотрела на Одного и думала про великое половодье, и про то, как Канкредин боролся с Рекой. Мне до сих пор не верится, будто Один и Река — одно и то же. Ну, или почти одно и то же.

— Он здорово сглупил, что позволил себя связать, — сказал Утенок.

— Согласен, — отозвался наш король и поднес Одного поближе к цветной крыше шатра, — но я очень рад, что он это сделал. Теперь мы вместе преуспеем и достигнем процветания. Наконец-то я тебя заполучил, ты, скользкий золотой плут!

— Ваше величество, — подала голос Робин, — Один — наш.

— Конечно-конечно, юная леди, — сказал наш король. — Вы останетесь со мной и будете хранить его для меня.

Он передал Одного Робин.

— Вот. Возвращаю его законному хранителю. Берегите его. Теперь, когда половодье спало, нас ждет дальняя дорога.

И на следующее утро мы отправились в путь. Потому-то Робин и разболелась еще сильнее. Ее гоняли с места на место, и ей пришлось сидеть под дождем, пока король собирался. После первого дня пути наш король прислал к Робин врача. Врач сказал, что это речная лихорадка, и что раз Робин уже болела ею, она вскоре поправится и сможет спокойно продолжить путь. Это был тот самый врач, который отрезал Джею руку. Джей говорит, что если бы не этот врач, у него до сих пор было бы две руки. Я с ним совершенно согласна. Робин не стало лучше, даже после отдыха.

Хэрн пришелся королю по душе. Король дал ему пони, и Хэрн ехал верхом, а мы тем временем тряслись в груженых повозках. Мне каждый вечер приходилось заниматься растерыми при езде ногами Хэрна, и лишь после этого я могла отправиться к Робин. Теперь я понимаю, почему Робин так часто восклицала: «Ну почему мне никто не помогает?!» Все легло на мои плечи. Король большую часть дня держал Хэрна при себе. Хэрн говорил, что из него сделали мальчика на побегушках. Он не испытывал ни малейшей благодарности по отношению к королю. Одна беда: нашему королю нравились люди, которые обращались с ним грубо и фамильярно. Потому-то ему так пришелся по душе Джей. И чем больше Хэрн сердился, тем больше он нравился королю.

А Хэрн пребывал в препаршивом расположении духа. Королю он не показывал и половины. Он твердил, что мы должны отправиться вниз по Реке, чтобы спасти Гулла или отомстить за него. Он же не верил в колдовство. А тут сперва Танамил, а потом Канкредин одолели его при помощи заклинаний. И Хэрн ничего не смог сделать — даже нам с Утенком удалось добиться большего. Хэрну пришлось признать, что волшебство существует. Это подорвало уважение Хэрна к собственному разуму.

— Но волшебство — это тоже плод разума, — сказала я.

— Но не моего разума! — отрезал Хэрн. — Потому-то я и потерпел неудачу. Я даже сомневался в том, что у людей вправду есть души. А потом я увидел души в той сети и понял, что смотрю в лицо поражению. Жуткое ощущение.

И, однако же, как я обнаружила позднее, на этом история не закончилась.

Утенок тоже был мрачным, потому что ему было скучно.

И все это время наш король спешно ехал вперед, прихватив нас с собой. Он не останавливался надолго ни в селениях, ни даже в чистом поле — из страха перед варварами. Когда мы подъезжали к хутору или какому-нибудь селу, люди короля стучались в двери и входили, громко объявляя, что едет король. Если жилье оказывало позаброшено, из-за половодья или из-за варваров, они просто забирали все, что находили. Если же жители были на месте, король говорил, что нам нужно. Люди часто принимались возражать. Я прекрасно представляю, как бы себя чувствовали мы, если бы кто-то вломился к нам и забрал припасы, оставшиеся с зимы — а ведь до нового урожая было еще далеко! Король обещал заплатить, и забирал столько, что мы потом сидели в повозках поверх груд зерна и туш забитых овец. Обязанность все запоминать лежала на Коллете, и он запоминал, кому сколько должен. Он говорил мне, что держат в голове много тысяч счетов — за изъятое продовольствие. А еще многим было обещано вознаграждение. Но Коллет сомневался, что эти счета когда-либо будут оплачены.

Путешествие было нелегкое — после половодья все дороги развезло. Робин становилось все хуже. Вскоре она так ослабела, что уже не могла на самых скверных участках пути слезать с повозки и идти пешком, как это делали остальные.

— Я больше не могу этого выносить! — сказала она однажды вечером, когда солнце уже зашло, а мы все продолжали трястись в повозке.

Хэрн посмотрел на нас и увидел, насколько плохо себя чувствует Робин. Он отправился к королю и попросил остановиться.

— Но еще достаточно светло, — сказал наш король. — Мы сможем проехать еще много миль. А кроме того, кажется, где-то позади появились варвары.

Наш король распрашивал о варварах всех встречных.

И мы двинулись было дальше.

Я так разозлилась, что спрыгнула с повозки и, проскочив между лошадьми, подбежала к королю.

— Ваше величество, — крикнула я, — Один хочет, чтобы мы остановились здесь!

Я думала, что король не станет меня слушать. Но он послушался. Мы наконец-то остановились. После этого я каждый день выбирала место для ночлега, ссылаясь на Одного. Благодаря этому, мы избавили Робин от изрядной порции тряски. Просто поразительно, что наш король верил, будто мне известны желания Одного — но я думаю, что это была единственная вещь, к которой он относился серьезно. И я сделалась признанным представителем Одного. Каждый день король шутливо спрашивал меня: «И что наш золотой господин скажет мне сегодня, а, пушистик?» И я могла сказать ему все, что угодно.

— Если уж он верит тебе, значит, он способен поверить во все, что угодно! — презрительно сказал Хэрн.

Наш король, конечно же, разговаривал со всеми, непринужденно и весело, но со мной он после этого начал разговаривать гораздо чаще. Я не могла разговорить с ним запанибрата. Тяжесть короны и все короли, правившие до него, не позволяли мне этого. Кроме того, меня угнетало наше положение. Вроде бы нас нельзя было назвать пленниками. Но, с другой стороны, а как еще нас можно было назвать? И потому, когда король шутил со мной, я не смеялась.

— Пушистик, ты происходишь из очень серьезного семейства, — сказал он мне как-то, когда мы ехали по коричневому полю; трава, росшая на этом поле, лежала, вбитая в грязь. — Ты что, не умеешь смеяться? Я знаю, что у тебя свои сложности. Но посмотри на меня: я потерял двоих сыновей, жену и королевство — и, однако же, я по-прежнему способен смеяться.

— Я думаю, ваше величество, что вы предвкушаете, как разобьете варваров и вернете себе королевство, — сказала я, — а у меня такой надежды нет.