Я быстро положил тетрадь и «Грамматику» на место и присыпал листьями, словно и не трогал.
От этого открытия мне стало сразу легко и весело — точно после дождя солнце засветило. Про стыд свой и думать забыл. Быстро зашил я трусы и совсем другим человеком выскочил из шалаша. Все заметили перемену в моём настроении и теперь смело начали улыбаться.
А Кукурузо сказал:
— Великое дело трусы. Без трусов — нет человека, а в трусах — есть человек, еще и улыбается,— и хихикнул, подмигнул Вальке. Ему хотелось быть остроумным сегодня. И хотя дурацкая была его острота, я не обиделся.
Неожиданно с плёса зазвучало:
— Ого-го! Вот вы где!
К острову подплывала еще одна лодка. В лодке сидели Гришка Бардадым и несколько наших мальчишек-юннатов.
— Почти час вас ищем,— сказал вожатому Бардадым, вылезая на берег.— Нас Фарадеевич прислал. Приглашает вас к себе. Хочет показать свои новые сорта овощей и фруктов и угостить.
— Ой! Зачем я наелась! — отчаянно закричала Оксана.
Все засмеялись.
— Ничего! Пока доедем — утрясется,— успокоил вожатый.— Ну что же, друзья, собираемся!
Началась суматоха.
— О! А вы что тут делаете, босяки! — удивленно воскликнул Бардадым, заметив нас.
— У них дело! Секретное! — таинственно сказала Оксана.
— Что-о?! — скривился Бардадым.— Дело? Какое дело? У этих вот? У этих вот шалопаев? Врут они! Это же известные на всё село босяки. Наверно, что-то уже придумали, какую-нибудь пакость. Кроме пакостей, никаких делов у них не бывает.
Никто даже не засмеялся. Наверно, все испытывали неловкость и молчали.
Мы стояли красные, как два помидора.
Мы готовы были провалиться сквозь землю.
Эх! Если бы мы были здоровые, как ты!
Мы бы тебе показали! «Делов! Делов!» — говорить сперва научись!
— И ничего они не босяки, а хорошие мальчики! — выкрикнула вдруг Валька.
— Конечно! — подхватил Игорь.
— Хорошие-хорошие-хорошие! — заверещала Оксана.
— Только так! — сказал Сашка-«штурман».
— Ну пусть! Пусть! Пусть! — замахал руками Бардадым.— Вы — наши гости, не будем ссориться. Поехали быстрее! Фарадеевич давно ждет.
Нас окружили Игорь, Валька, Сашка-«Штурман» и другие. Зазвучали возгласы:
— Прощайте!
— До свидания!
— Будьте здоровы!
Мы всем по очереди пожали руки. И тут Валька, протягивая руку Кукурузо, сказала:
— Жалко, что мы не узнаем, как закончилось ваше секретное дело…
Она сказала это с таким искренним сожалением, и я заметил, как снова покраснел Кукурузо. И вдруг в глазах у Вальки вспыхнули искорки:
— А вы знаете что! А вы напишите нам! Я вам оставлю адрес, а вы напишите. Хорошо?
— Конечно!
— Напишите! Напишите! — зазвучало отовсюду.
А Валька уже писала на какой-то бумажке адрес.
— На,— сказала она, протягивая бумажку Кукурузо.— Только смотри, не потеряй!
Кукурузо ничего не сказал — молча засунул бумажку за пазуху.
Они сели в лодки.
— Запоём что-нибудь веселенькое на прощание! — предложила Валька.— Запевай, Сашка!
И они запели!..
Мы долго стояли на берегу, их давно уже не было видно, а их веселая песня звучала из-за камышей и разносилась по всем плавням:
Роди-и-ился я в селе-е,
папа и ма-а-ама — учителя-я,
А мой дядька — комбайнер
он лодку мне припер!
Мы плывем в желтой лодке,
в желтой лодке, в желтой лодке!
И наша лодка скребет по дну,
скребет по дну — скряб, скряб!
(Поётся на мотив знаменитой битловской песни «Yellow submarine». Примечание длинноногой Вальки).
А потом Кукурузо лежал в траве на поляне и молча смотрел в небо. Я тоже лежал и смотрел. Небо — это такая штука, что смотреть в небо можно часами. Смотреть и думать. Я не знаю, что думал Кукурузо, но я совсем не удивился, когда он вдруг вздохнул и сказал:
— Да, сейчас техника, это не то, что… а вообще… конечно… Говорят, в такой пуговке — приёмник, в портсигаре — телевизор. А фотоаппарат — тот вовсе под ноготь спрятать можно…
— Что же ты хочешь — на транзисторах, на полупроводниках,— сказал я и покраснел. Убейте меня, если я хотя бы приблизительно знал, что такое транзисторы или полупроводники. Да и Кукурузо, конечно, тоже. Ничего мы не знали. Ничегошеньки… А Игорь знал. Конечно, знал, если сам сделал приёмник на этих транзисторах.
Кукурузо вдруг вздохнул и мечтательно произнёс:
— А хорошо было бы сделать что-то такое… На транзисторах. Интересное и необычное. Например… Например, управление коровой на расстоянии по радио. Между рогами натянута антенна. В ухо вставлен маленький приёмник (на транзисторах, конечно). Пасти такую радио-корову — одно наслаждение. Сидишь себе где-нибудь за три километра на бахче у деда Салимона, уминаешь арбуз сладкий-пресладкий (я больше всего самую середину арбуза люблю. А ты? Ага… Так-так). Вот так сидишь, хрумкаешь арбуз. Потом посмотрел в карманный телевизор, видишь — твоя Манька в потраве, в колхозном просе. Нажимаешь кнопку, и: «Манька-а! А ну вернись, проклятущая». И Манька — как если бы её кнутом стегнули — назад. А ты снова сидишь и уминаешь арбуз. Красота!.. Скажи, а?
И сразу Кукурузо оживился — не умел он долго сидеть и раздумывать. Он был человеком дела.
— Ну, хватит, об этом потом… А теперь давай подумаем, как мы будем Кныша ночью задерживать.
— Что?! Задерживать?! Как же его задержишь? Он же нас утопит, как котят.
— Утопит? В ружьё зачем? Ты что, думаешь, для такого дела нужны люди и колья? Ружье — это не шутка. Это оружие. Бац — и будь здоров!
— Ты что, собираешься в него стрелять? — со страхом спросил я.
— Ну вот тебе сразу стрелять! Не стрелять, но… если что… Вообще, ружья кто хочешь испугается.
— Конечно,— согласился я.— Только как же… Я… ночью… а дома? Тебе хорошо, ты на необитаемом острове, тебе отпрашиваться не у кого. А я…
— Да отпросись. Подумаешь! Что-нибудь придумай.
— Что?
— Ну, что на рыбалку идешь или еще что-нибудь.
— Я и так на рыбалке сейчас.
— Да ты что — маленький! Тут такое дело, можно сказать, государственное, а он…
— Ну хорошо, что-нибудь придумаю. Только мне придется сейчас домой ехать.
— Езжай, а я что…
Я сел в лодку.
Лицо у Кукурузо было грустным и хмурым. Видно, ему очень не хотелось оставаться одному на острове. Он ходил по колено в воде вокруг лодки и, ощупывая борта, бормотал: «Вот тут надо было зашпаклевать, а тут просмолить, а эту доску вообще заменить».
Ему хотелось еще что-то сказать, он почесал за ухом, шмыгнул носом и наконец сказал:
— Ты знаешь… Ты бы привез мне нытиков. Хоть один. Захотелось, как перед смертью. А то всё рыба да рыба.
Нытиками называли у нас глазурованные пряники, что продавались в сельмаге. Высохшие и твёрдые, как дрова, они ноют, когда вгрызаешься в них зубами. Один нытик можно есть целый день. Может, за это мы и любили их.
— Хорошо, привезу, а как же,— сказал я и оттолкнулся от берега.
— Где ты целый день бегаешь не евши? Смотри, даже глаза ввалились,— укоризненными словами встретила меня мать.
— Да вы что, мама! Я ухи вот так наелся. Ох и вкусная! Там один Сашка такой мастер оказался — лучше любого повара,— я так неожиданно обмолвился, что едва успел закрыть рукой рот, чтобы совсем не проговориться. Мать заметила мой жест и, подозрительно глянув на меня, спросила:
— О каком это ты Сашке?
— Да про… про… Юрчишина,— начал выпутываться, словно вьюн из сети.— Ну тот, знаете, что у мельницы живет, дядьки Михаила сын.
А сам аж изнываю внутри. А что, если мать его сегодня в селе видела? Пропал тогда. Нет, пронесло! Мать ничего не сказала. Значит, не видела.
— И что — хорошо клевало? — ласково улыбаясь, спросила мать.
— Плохо! Едва на уху наловили,— не краснея, врал я.— Мы сегодня на ночь собираемся. На плесы. Пустите?
— Посмотрим, посмотрим. Иди-ка дров наруби, а то у меня все кончились.
И я, обрадовавшись, что всё обошлось, побежал рубить дрова.
До обеда я волчком возле матери крутился — то воды принесу, то помои вылью, то в хате подмету. Такой хороший, такой покладистый. А что поделаешь, нужно же, чтобы на ночь отпустили. Кукурузо же ждет.
После обеда почему-то глаза у меня слипаться начали — давали знать ночные приключения. Прилёг я под грушей в холодке и сразу провалился в сон, как топор в воду. И приснилось мне что-то странное. Не сон, а просто кино.
Стою я, значит, на берегу острова Переэкзаменовки. Стою и вижу, выплывает на плёс корабль, огромный белый океанский корабль (я такие только в кино видел), трехпалубный, а труба больше, чем вся наша хата. Я стою и удивляюсь: как это он через узенькие стружки в камышах проплыл? Но не успел я хорошо насмотреться, как с корабля спускают трап и по трапу идет на берег… Гребенючка. Подходит ко мне и говорит:
