— А ты сегодня и на разбойника не похож! — осмелел Демидка.
Атаман усмехнулся:
— Разные, малый, разбойники бывают. Иной за чужим добром охотится, а иной правду ищет.
— Только чужое добро чаще попадается! — весело подмигнул Данила.
Все засмеялись.
— Ты не серчай, — сказал атаман Демидкиному отцу. — Дичина есть, а с хлебом да солью — худо.
— Ладно, — сказал отец. — Чего толковать!
И снова ехали Демидка с отцом. Демидка всё допытывался:
— Как же так? Разбойники, а отпустили. Даже лошадь не взяли.
— Они разбойники вроде нас с тобой, — объяснял отец. — Мужики да холопы беглые. Хоронятся от лютого боярского гнева и несправедливости боярских слуг. А есть-пить, известно, каждому надо. Ну и промышляют топором да дубиной…
— Мне ихний атаман сильно понравился, — сказал Демидка.
А про себя подумал: остаться бы с разбойниками богачей учить уму-разуму на лесцой дороге. Вот жизнь была бы!
Дня три всего пути от вотчины боярина Гаврилы Романовича до Москвы. А Демидка с отцом кружили больше недели. На случай, если будет погоня.
Летний ночлег — дело не хитрое. Свернул в лес от чужого глаза и полезай на телегу спать. Так прежде Демидка с отцом и делали. А теперь нужда гнала в какую-никакую деревню. Подъели до крошки небогатую провизию, которую оставил им кашевар лесного атамана.
Деревенька, что первой попалась на пути, была маленькая. Десяток кособоких изб, крытых прелой соломой, глядели на дорогу слепыми окнами. Словно нищие, которым и руку за подаянием протянуть боязно.
— Где переночевать можно? — крикнул отец девке, гремевшей вёдрами у колодца.
— Эвон, во второй избе от края…
Лучше других изба не была. Но вроде, если глядеть снаружи, пошире.
Отец хотел оставить Демидку возле телеги, да не успел. Демидка юркнул во двор раньше, чем отец рот открыл.
— Прыток стал! — сказал отец, однако не прогнал.
В избе темно, дух тяжёлый. Пригляделся Демидка со свету — на лавке за столом сидят два лохматых мужика. Посередине стола фляга с водкой. Точь-в-точь как у разбойников. Миска с квашеной капустой. Краюха хлеба разломана.
— Здравствуйте, хозяева, — поклонился отец. — Хлеб да соль!
Мужики только мутно поглядели. И друг к дружке головами: негромкий разговор.
Отец потоптался — хоть назад поворачивай. Но тут из-за печки вышла старуха. Демидка даже за отца спрятался. Седая, нос крючком, на одну ногу припадает — чистая баба-яга.
Хрипло спросила:
— Чего надо?
— Переночевать бы.
— Откуда будете?
— Издалёка… — Отец прямо не ответил. И, чтобы разговор перевести на другое, добавил: — Поесть бы, хозяйка, дала.
— Ноне никто не даёт, все продают… — заворчала старуха. — Иль не знаешь?
— И мы не даром, — сказал отец.
Старуха поводила носом, словно обшарила.
— А деньги у тебя какие?
— Государевы… — ответил отец. — Какие ж ещё?
— И мы все государевы, — проскрипела старуха. — Только один — князь, а другой — грязь. Смекаешь? Покажи-ка деньги!
Отец из-за пазухи достал тряпицу. Подёргал зубами узелок:
— Гляди!
Старуха сунула нос в тряпицу и аж затряслась:
— Чтоб глаза мои тебя не видели с такими деньгами! Иди от греха подальше, не то возьму кочергу аль ухват!
Долго бушевала старуха, а Демидка всё никак не мог взять в толк: чем не угодили ей отцовы деньги?
— Ты их, бабка, поменьше в землю закапывай, глядишь, целее будут, — сказал один мужик и засмеялся.
— Рады зубы скалить на чужую беду! — вскинулась старуха. — И на тебя ухват найдётся!
— Много нас, — усмехнулся мужик, — на всех ухватов не напасёшься. А коль и разгонишь, чем жить будешь? Это ведь ещё подумать надо, кто кого больше кормит: ты ли проезжих да прохожих или они тебя.
Старуха опять запричитала, только словно бы потише.
И Демидка из старухиного крику и разговоров мужиков узнал вот что.
Раньше, когда он совсем маленький был, ходили повсюду, почитай, одни деньги из доброго и дорогого серебра. А некоторое время назад повелел царь-государь Алексей Михайлович изготовить деньги из дешёвой меди.
И оно б ничего, выходило по словам мужиков, да всякие люди стали медные деньги делать сами тайком. Учинилась великая дороговизна, потому что денег стало много, а купить на них нечего. И теперь, что ни день, медные деньги дешевле, а хлеб и прочее съестное — дороже. Многие медных денег не берут, а норовят — серебряные.
У старухи вовсе приключилось неладное.
Не без дохода, понятно, кормила да ночлег давала. И как испокон веков велось, закопала от лихого глаза деньги в землю. Серебро, что прежде так хоронили, долго лежит в земле без порчи и повреждения. Медь — иное дело. Выкопала старуха однажды свою кубышку, а в ней вместо денег — зелёная труха. Завыла старуха на всю деревню. Сбежались люди. Глядят, ахают. С той поры хоть режь: за медные деньги у неё корки хлеба не выпросишь.
Так ни с чем и ушли Демидка с отцом.
Переваливается из стороны в сторону телега на ухабах. Бредёт рядом отец. Демидка лежит на сене и думает: чудные дела — люди от денег отказываются…
В животе у Демидки будто кто беспокойный поселился: так и урчит, так и крутится. Терпения нет!
— Сворачивай! — крикнул отец.
Взялся Демидка за вожжи:
— Но-о, пошёл!
Взвизгнула телега. Кувыркнулась с боку на бок.
Зашелестела под колёсами высокая трава.
— Стой! — приказал отец. — Тут и ночуем.
Впору остановились. Смеркаться стало. Отец распряг Лешака, спутал ему ноги, чтоб далеко не ушёл. Спросил Демидку:
— Есть-то, поди, сильно хочешь?
Только тут заметил Демидка: осунулся, похудел за дорогу отец. Под глазами чёрные тени легли. Постарел даже.
— Поди, не больше тебя!
— До Москвы немного осталось. А там дядьку Михайлу сыщем. Авось не оставит родственников в беде. Посоветует что, а то и поможет. Не холоп боярский — государев стрелец…
Едва рассвело, Демидка с отцом тронулись дальше.
Демидке не терпелось. По сто раз на дню спрашивал:
— Скоро ль Москва? — и просил: — Как увидишь, тятя, скажи, ладно?
Однако первым увидел Москву сам Демидка. Вывез Лешак телегу на высокий холм, а вдали, там, где земля сходится с небом, словно кто сказочных камней-самоцветов накидал. Играют они голубыми, красными, золотыми цветами.
— Тятя, гляди! — закричал Демидка. — Что это?!
— Москва! — ответил отец.
И тут разглядел Демидка: не камни-самоцветы, а маковки церквей светятся на солнце. И сколько их — не сосчитать!
Сбежал Лешак с холма — и пропало дивное зрелище. И много раз так: то покажется Москва, то скроется.
Демидка истомился весь.
Всё больше народу попадалось на дороге. Кто на телеге, кто пешком.
Пошли по сторонам кривые избёнки, покосившиеся плетни да огороды за плетнями.
Демидка чуть не заплакал: опять деревня.
Подпрыгивала в разъезженной колее телега. Крутил головой Демидка. Не вытерпел наконец:
— Тять, скоро ли Москва начнётся?
— Эва, парень, спохватился! — хохотнул кто-то сбоку. — Да ты уж пол-Москвы проехал! Аль не заметил?
Не поверил Демидка проезжему мужику. Вот эти-то развалюхи избы и есть Москва?!
Отец подтвердил:
— Верно! — и добавил: — Велика Москва. Всякого наглядишься…
И правда, не успел Демидка в ответ слово сказать, из-за угла выплыли палаты дивной красоты. Дальше — больше. Поспевай глядеть. То стена зубчатая покажется. То башня крутобокая. То хоромы, должно быть боярские, за высоченной оградой.
— Тять, а это что? — то и дело приставал Демидка к отцу.
— Сиди ты, Христа ради, спокойно! Не крутись словно бес! — рассердился отец. — Люди кругом!
Притомился Лешак кружить по улицам и переулкам. Шёл шагом. Устал и Демидка.
Отец подбадривал:
— Потерпи маленько. Скоро на месте будем. Отдохнём. Поедим как следует.
— А чего? — оживился Демидка.
— Чего дадут.
— Щи непременно будут… — размышлял вслух Демидка, — и небось с мясом. На государевой службе, чай, дядька Михайла. А потом каша гречневая, с маслом. Или тоже с мясом. А может, и с маслом и с мясом сразу…
Снова пошли домишки помельче да поплоше.
— Тять, а мы не сбились? — забеспокоился Демидка.
— Слава богу, приехали! — сказал отец и повернул Лешака к низкой, крытой почерневшей соломой избе.
Глаза вытаращил Демидка. Быть того не может, чтоб государев слуга, стрелец дядька Михайла, жил под такой крышей!
А отец знай своё — тянет Лешака через раскрытые ворота во двор. Демидка даже с телеги не соскочил. Так и сидит истукан истуканом.
Во дворе высокий костлявый мужик оставил недошитый сапог, воткнул шило в скамейку, на которой сидел, поднялся навстречу:
