— Лежишь? — буркнул он, глядя исподлобья в сторону притаившегося недруга. — Ну и лежи! Посмотрим, кто кого перележит.
Помогла ему похожая на утку гага. Летела она мимо и заметила на валуне неподвижного Сазонова. Часто взмахивая крыльями, гага повисла над ним в воздухе. Внимание ее привлекло маслянистое пятно на брюках лежащего человека. Глупая птица с лёта хватила пятно вместе с телом. Сазонов вскочил на ноги, выругался вслед улетевшей гаге и легко спрыгнул с валуна. Поправляя на ходу сбившуюся на живот тяжелую кобуру с пистолетом, он быстро направился вверх по береговой складке.
— Так бы и давно, — шепнул посиневшими от холода губами мальчишка, провожая взглядом удаляющегося Сазонова. — Подумаешь!.. Фигура!
Сазонов не спеша поднялся на невысокий гребень и скрылся за ним.
Мальчуган по-прежнему лежал под камнем неприметным серым комочком. Он не доверял морю, в которое люди входили и так же запросто выходили. Занимала его только одна мысль: «Куда же девались остальные четыре человека?». И он упорно ждал, не выйдет ли еще кто из моря. А холодок донимал его все крепче. Как ни кутался мальчуган в старенькую стеганку, как ни вертелся — лежать на холодном камне он больше не мог. Но и отступать было некуда: где-то за гребнем горы бродил Сазонов. Мальчишка все же решил рискнуть. Перебегая от камня к камню, подобрался он к гранитной площадке взморья и, взглянув на нее, облегченно вздохнул.
Два черных с белыми галстуками и брюшками кулика-сороки плавно опустились на площадку. Высоко поднимая голенастые красные ноги, они деловито осматривали выброшенные прибоем водоросли, время от времени выхватывая добычу длинным острым клювом. Глядя на них, соблазнился и летевший мимо рябенький зуек. Подсел он к куликам-сорокам и, прыгая на тонких, словно чужих ножках, принялся рыться в темной влажной зелени, искать мелких рачков. За ним спустились на ближний утес несколько белых с голубовато-серыми крыльями чаек-моевок — погреться на вечернем солнце, отдохнуть от непрерывной сутолоки птичьего базара…
Мирная картина придала мальчишке смелости. Если осторожные кулики-сороки спокойно кормятся на площадке, а зоркие чайки греются на утесе, значит, людей поблизости нет. И он решительно направился к площадке.
Кулики-сороки встретили его недружелюбно. Чуть присев на пружинящих ножках, они громко закричали. Потом, почти одновременно взмахнув крыльями, обе птицы взвились вверх и потянули к скале-часовому. За ними вспорхнул зуек. Сорвались с мест и чайки…
Площадка, круто обрывающаяся в воду, оказалась пластом гранита, зажатым между округлыми каменными утесами.
Мальчишка обошел площадку. Недоумение его все нарастало. Как ни всматривался он — в сплошном пласте гранита не нашлось не только хода, даже щели, трещины. Ужу, и тому некуда было бы здесь заползти. Справа и слева от мальчугана над морем нависали округлые, источенные волнами и северными штормами утесы. Их отражения шевелились в воде, то поднимаясь вместе с плавным накатом, то снова опускаясь. Забраться на такой утес — нечего и думать. Впрочем, если б кто неумел подняться туда — мальчуган из своего укрытия на берегу увидел бы. Но тогда куда же делись люди? Выход с площадки оставался только один — в море. Но оно было пустынным — вода и вода, без конца и края…
Все случившееся на берегу было совершенно необъяснимо. На глазах у мальчишки пять человек вошли в море и… бесследно исчезли в нем. Потом один спокойно вышел из него. Сухой! Какая-то чертовщина!
Задерживаться в каменной западне было страшновато. Последний раз окинул мальчуган взглядом площадку и, укрываясь за камнями, побежал к рощице. В густой зелени он присел и долго не мог отдышаться. Сердце колотилось в груди часто и звонко. Во рту пересохло.
В низкорослом березнячке было безопасно. Мальчуган устроился в небольшой ямке, засыпанной сухими прошлогодними листьями. Достал из кармана обкусанный со всех сторон ломоть ржаного хлеба и измятые перья дикого лука, набранного в пути. Ел он неторопливо, с сожалением осматривая каждый кусочек, прежде чем его съесть. Покончив с хлебом, он доел вялый лук и огорченно вздохнул:
— Еще бы раз все сначала!
Но есть уже было нечего.
Посидеть спокойно удалось недолго. Снова стал пробирать холод. Мальчуган ежился, старательно запахивал стеганку, но оставался на месте. Он не верил ни в чудеса, ни в нечистую силу, а потому решил не оставлять засады, пока тайна исчезновения людей не раскроется. Эх, был бы у него хоть кусочек хлеба!..
Время шло. Холод усиливался. А тайна все не раскрывалась. Стараясь согреться, мальчишка прижимался к листьям то боком, то спиной. Порой хотелось поджечь сухие листья, чтобы обдало всего жарким пламенем, прогрело бы до самых косточек. Но сейчас нечего было и думать о костре, хотя бы и самом крохотном: где-то недалеко волком рыскал Сазонов. Приходилось согреваться только движением. Да разве согреешься так, ворочаясь на тощий желудок?
«Чего, я жду? — думал мальчишка. — Зачем сижу тут?» Уже несколько раз он говорил себе: «Хватит. Ничего здесь не высидишь. Надо уходить». Но подняться и уйти, оставить пропавших людей, за которыми пробирался почти два дня по горам и зарослям, он не мог…
Глава двадцать четвертая
ЧАН РУШЛА
Прохор Петрович и Федя шли к ручью, где их должен был ждать старый Каллуст, широким руслом, просматривающимся издалека. Но обратно, к месту ночлега Сазонова, Прохор Петрович повел своих спутников кружным путем. Сперва они немного прошли по ручью, в сторону Семужьей, продолжая отдаляться от своей цели. На повороте русло резко сузилось.
Прохор Петрович свернул в щель между скалами, заросшую остро пахнущим багульником. Дальше они расселинами пробирались к зарослям, где оставили Сазонова, всматриваясь в каждый камень, в каждый куст: не укрывается ли кто за ним?
Чем ближе подходили они к знакомому мелколесью, тем осторожнее держался Прохор Петрович.
— Не такой человек Сазонов, чтоб не посмотреть, ушли мы или нет, — объяснил он Феде и обернулся к старому Каллусту: — Пускай Тол поищет чужого человека.
Старый Каллуст понимающе кивнул и подозвал собаку. Поглаживая ее, он что-то говорил ей по-саамски.
Пес внимательно выслушал его и побежал вперед, плавно поводя из стороны в сторону тяжелым хвостом. Он заглядывал за камни, высоко поднимая голову — ловил встречный ветерок. Время от времени Тол возвращался к хозяину и виновато вилял хвостом.
— Никого нет впереди, — говорил старый Каллуст.
И снова посылал Тола на поиски.
Возле зарослей, прикрывающих поляну, где оставался Сазонов, Тол скрылся в зелени. На этот раз ждать его пришлось долго. Наконец он бесшумно вынырнул из густой листвы и, подняв острые уши, выжидающе остановился: людей впереди не было.
У погасшего костра старый Каллуст опустился возле Тола на корточки и протянул к его носу смятый комочек Наташиных волос.
— Апьсь! — приказал он. — Апьсь, Тол! [3]
Пес обнюхивал волосы так старательно, будто хотел запомнить запах незнакомого человека на всю жизнь. А старый Каллуст серьезно, как понимающему собеседнику, объяснял ему что-то по-саамски. Потом он еще раз поднес пушистый комочек к влажному носу собаки и отрывисто бросил:
— Пе! [4]
Голос его прозвучал неожиданно резко и властно.
Тол подскочил, вытянул морду с чуть проступающими из-под верхней губы белыми клыками. Легкой трусцой пошел он вокруг костра и вдруг, с ходу, свернул в сторону моря — взял след…
Среди своих друзей Федя считался неутомимым ходоком. И все же после часа стремительного движения по бездорожью за бегущей собакой он весь взмок. А старый Каллуст широким, чуть скользящим шагом (сказывалась многолетняя привычка к лыжам) шел за Толом, изредка похваливая его, сбиваясь с русского языка на саамский:
— Ай, пенно! Мун шиг пенно! [5]Тол найдет людей. Воротимся мы к нашим олешкам. Умный Тол получит сладкую кость и много мяса…
Чем дальше удалялись они от остатков костра, тем менее бодро звучал голос старого Каллуста. Шаг его замедлился. Теплившаяся в душе старика слабая надежда, что след свернет в сторону от моря, исчезла. Тол тянул прямо к страшившему старика Дурному месту. Где-то там, на берегу глубокого незамерзающего моря, обосновался грозный Чан Рушла. Русский черт! Старый Каллуст издавна боялся чертей. Очень боялся! Но все же свой, саамский черт был ему ближе, понятнее. От своего черта можно спастись старинными заклинаниями, амулетами. А русский черт!
Он же не знает саамских амулетов, не понимает саамских заклинаний!
Пока старый Каллуст предавался невеселым размышлениям, Тол все той же ровной рысцой поднялся на мягко закругленный, невысокий гребень. Впереди открылось бескрайнее холодное море с одинокой скалой-часовым, над которой носились потревоженные чем-то птицы. Под косыми лучами ночного солнца море переливалось тяжелыми бронзовыми бликами.
