Он открыл рот и тупо посмотрел на меня – эта новость совсем не обрадовала его.
«Ну и черт с тобой», – подумал я и сказал:
– Пойдем дальше, сделаем еще один переход.
– Мы же собирались обратно идти, – злым и жалким голосом сказал Валька.
Я только пожал плечами и пошел вперед.
На третьей точке тоже был внушительный перепад, и теперь у меня уже не оставалось никаких сомнений, что это и есть граница краевого прогиба.
На обратном пути я особенно тщательно проделал все измерения. Когда мы подошли к первой точке, стало быстро темнеть.
Я в третий раз записывал показания, когда раздался дикий крик Вальки. Я быстро обернулся.
Шагах в пятнадцати от нас был медведь. Зверь сидел, вытянув голову и поводя носом, словно на расстоянии обнюхивал нас. Сумерки и заросли скрывали его очертания, но все же отлично было видно, какой он огромный. Я почувствовал, как что-то оборвалось у меня внутри, а ладони стали мокрыми. Потянулся к ружью и, хотя по-прежнему смотрел только на медведя, все же отчетливо, словно в замедленной киносъемке, видел, как Валька попятился, опрокинул гравиметр и бросился бежать, но тут же упал.
Медведь встал на дыбы. У меня сразу запотели стекла очков, я попытался пальцами протереть их, но они тут же запотели снова, и я снял их и, отступив на два шага, зашел за ствол березы и положил ружье на сук. Но он был слишком высоко, и я понял, что придется стрелять с руки – стать на колено я почему-то не догадался.
Медведь открыл пасть и негромко заворчал. И только тут я понял, что стрелять нельзя, даже если он подойдет вплотную. У меня была обыкновенная тульская двустволка, у которой только один ствол заряжался пулей, и я знал, что не сумею ни убить медведя, ни серьезно ранить его – ведь я даже не видел, куда надо стрелять, а раненый зверь в ярости расправится со мной.
Медведь покачнулся и сделал шаг по направлению ко мне.
Я отвел ружье в сторону и выстрелил из правого ствола, заряженного дробью.
Медведь упал на передние лапы, быстро повернулся и скрылся в зарослях. Я сел прямо на мокрую землю, обнял двустволку руками, потом отыскал очки и поднялся.
В нескольких шагах от меня стоял Валька, обхватив руками ствол березы. Он всхлипывал, пытаясь прижать трясущуюся голову к дереву. Я подошел к нему, и заметил на его руке глубокую царапину и капли крови на грязных пальцах, и ощутил мерзкий запах, исходивший от него.
– Перестань, – сказал я. – Иди вымойся.
Он пошел к воде, пошатываясь и поддерживая правой рукой кисть левой.
Я стал перезаряжать ружье и увидел, что картонный патрон с дробью цел, – я стрелял из левого ствола, заряженного пулей...
Пока Валька мылся, я снова сделал измерения на обоих гравиметрах и потом уложил их в рюкзаки. Вскоре появился Валька – лицо у него было мокрое и кривое, и он по-прежнему не смотрел на меня.
– Пошли, – сказал я ему, и он покорно надел рюкзак и поплелся за мной, но через несколько шагов споткнулся и упал, и, когда он поднимался, я увидел, что у него дрожат руки.
Мы сели. Он уронил лицо в ладони и спросил, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на крик:
– Ну, почему же ты ничего не говоришь? Почему не называешь меня трусом, ничтожеством, подонком? Ведь ты уверен, что я трус, а теперь упускаешь такую блестящую возможность высказать мне это!
Я отвернулся и промолчал, надеясь, что он умолкнет сам, но он опять заговорил:
– Ох, как я ненавижу таких, как ты, твердолобых умников с высокопарными идеями! И ты ненавидишь меня, я же знаю!.. С самого первого дня ты смотришь на меня, как на законченного подлеца, но помалкиваешь, потому что сказать-то тебе нечего. Но я заставлю!
– Ну, зачем же заставлять – я и так готов добровольно сделать тебе такое одолжение... Только, знаешь ли, у нас еще и дело есть. Здесь не место выяснять отношения...
– Место! – закричал он, срываясь на визг. – Именно здесь, чванливый ублюдок!
– Ого! – сказал я и встал.
– Да, да, именно так, высокомерный ублюдок, ты не ослышался!
Я шагнул к нему, и он вдруг побледнел, быстро вскочил на ноги и отшатнулся, выставив вперед руки.
– Что ты, что ты... – забормотал он, кося от страха. – Прости, пожалуйста, я сам не понимаю, что говорю...
Он уперся ладонями мне в грудь, пытаясь оттолкнуть меня, но упал сам и быстро отодвинулся, поджав ноги...
– Ладно, – сказал я. – Бить тебя было бы довольно противно...
Он встал и долго отряхивался, глядя в землю. Отвернувшись от меня, предложил:
– Пойдем, что ли?
– Садись, – приказал я, и он нехотя сел. – Давай договоримся, Тиунов, и чтобы больше не возвращаться к этому. Я не знаю, зачем ты сюда ехал. Может быть, на прогулку, может быть, за деньгами, допустим, что это твое личное дело. Но, кроме твоего личного дела, есть и другое дело, ради которого послана экспедиция. И тебе придется заняться именно этим делом, понял? И твоя трусость ничего не меняет. И мое мнение о тебе – тоже... Если уж ты так хочешь – могу высказаться. Думаю, что ты действительно личность довольно жалкая и убогая. Но не заставляй меня еще раз высказывать это – ты слишком самонадеян и недостаточно умен, чтобы переварить такие вещи. А работать тебе все-таки придется, хоть ты и всячески отлыниваешь... Никто не требует от тебя невозможного. Ты будешь делать то, что можешь, а не то, что хочешь. Ты знал, на что шел, когда ехал сюда, и придется держаться до конца...
Он сидел, опустив голову, и порывался что-то сказать, но я не дал ему открыть рта:
– Хватит! Меня совсем не интересует, что ты скажешь. Вставай, надо идти!
Когда мы пришли, все ужинали.
– Что так долго? – спросил Сергей.
– Да так... С хозяином повстречались.
– Ну да?! – встревоженно сказал Сергей.
– Не волнуйся, все обошлось.
Валька сбросил рюкзак и забрался в палатку, отказавшись от еды. Сергей, погладив бороду, спросил:
– Чего это он?
– А бог его знает... Устал, наверно.
Сергей посмотрел на меня недоверчиво.
– Поругались, что ли?
– Ну, что ты!.. Просто была миленькая беседа о насущных вопросах человеческого бытия. Для обоюдного развития.
Я протянул ему полевой журнал. Он положил ложку, посмотрел на записи и дернул себя за бороду.
– О черт!..
И почему-то сел прямо на землю.
– Ты хоть понимаешь, что это такое? – счастливым голосом сказал он. – Ведь я ждал этого дня четыре года... Ведь все правильно, а? – спросил он, лихорадочно листая записи.
– Да, – сказал я. – Все правильно.
– А ну-ка, садись. – Он торопливо развернул карту. – Нам здесь придется задержаться на недельку – будем уточнять границы прогиба.
И потом, сворачивая карту, сказал:
– Ведь это удача, Шелест, огромная удача!.. Ух, теперь-то во что бы то ни стало надо дойти до Хулимсунта и привязаться к опорной точке! Иначе нельзя будет ручаться ни за одно измерение, все будет филькина грамота... Ты понимаешь?
– Да.
Целую неделю мы уточняли границы краевого прогиба. Шесть дней ходили попеременно я или Сергей, а на седьмой день мы пошли с ним вместе.
Это был самый тяжелый рейс из всех, и мы очень устали, но Сергей был оживлен и по дороге весело рассказывал полуанекдотические истории о своих сослуживцах. Ходили мы всегда след в след, и в это время я как раз шел впереди, огибая выступ скалы, вдвинутой почти до самой середины реки. Я уже выходил на берег, как Сергей вдруг замолчал. Что-то тяжелое упало на землю, и железо незвонко ударилось о камень. Я обернулся – Сергей лежал, неестественно подвернув руку под себя; ноги его были в воде. Я позвал его, но он не ответил.
Серебряников пришел в себя вечером, когда его несли в лагерь. Открыв глаза, он увидел качающиеся сосны, между ними тусклое небо и, вспомнив, что случилось, негромко выругался.
В лагере Николай и Валентин осмотрели его, он нехотя отвечал на расспросы, не веря в знания новоиспеченных врачей.
– По-видимому, легкое сотрясение мозга и трещина в берцовой кости, – наконец сказал Валентин. – Страшного ничего нет, но здесь, конечно, оставаться нельзя.
– Ну да, – язвительно протянул Сергей и на вопрос Валентина: «А чего же вы хотите?» – сердито ответил: – Спать.
Однако уснуть он не мог и до полуночи пролежал в палатке, перебирая в памяти цепь событий, последнее звено которой – сегодняшнее падение – словно подчеркивало всю тщетность и абсурдность его отчаянной попытки перейти Шантымский хребет.
Неприятных мыслей было много, и все они складывались в одну определенную: экспедиция не удалась. Остается только один выход – повернуть назад. Ясная мысль эта приводила ко многим неприятным последствиям, о которых сейчас и думать не хотелось, но Серебряников думал как раз об этих последствиях.
Рядом неспокойно ворочался Олег – он тоже не спал и изредка протяжно вздыхал.
Андрей долго просидел у костра и только в полночь полез в палатку.
Сергей тяжело приподнялся, стараясь не потревожить больную ногу.
