любовь.
— Я столько стрессов пережила, пока не попала в Индию, — болтала она, подливая в стакан красного вина. — Но там я узнала, что стрессы — источник всех зол. Не будь у людей стрессов, не было бы войн и бедствий. Все, кого я встретила в монастыре, были приветливы, все улыбались. Шрим-Шрим Акхар научил меня расслабляться. Оказывается, это совсем просто… — Гудрун простерла руки вверх, глубоко вдохнула и пропела: — Вдо-о-ох! — Потом опустила руки, снова набрала в легкие воздуха (при этом на стол с ее губ посыпались крошки хлеба) и сказала: — Выдох!
Закончив эту демонстрацию, она безмятежно взглянула на наши хмурые лица и прощебетала:
— Расслабьтесь! Это проще простого. Чтобы стать счастливыми, не нужно ничего, кроме воздуха. С тех пор, как я это узнала, я стала совершенно другим человеком!
Я постаралась справиться с собственным дыханием. Другим человеком? Как по мне, так перед нами все та же Гудрун, которая появилась у нас весной вместе с Энцо. Она тогда тоже набросилась на еду, а потом ее и след простыл.
«Убирайся, — подумала я. — Возвращайся к своему гуру и приветливым людям в монастыре. Оставь нас в покое, потому что источник наших зол — ты!»
Но вслух я ничего не сказала, только покосилась на Пенелопу. Та облизала губы, — верный признак того, что она в боевом настроении.
— Неужели твой индийский гуру питается только воздухом и всеобщей любовью? — язвительно спросила она. — Мы вычитали в Интернете, что его курсы правильного дыхания стоят недешево.
— Ах, сердце мое! — покачала головой Гудрун. — Деньги — это средство, и ничего больше. Такие люди, как я, о них не думают. Уже не думают. — Она торжественно окинула взглядом собравшихся: — На свете существуют гораздо более важные вещи — и это открыл мне Шрим-Шрим Акхар. Он увидел во мне родственную душу и избрал меня, чтобы я распространяла его учение по всему миру.
Гудрун подняла бокал и изложила нам свои планы. Они были просто величественными! В ближайшем будущем у граждан Германии тоже появится возможность дышать во имя мира и любви во всем мире. Этим они смогут заняться в специальном центре в Шварцвальде [6], который лично возглавит Гудрун. Да-да, в Шварцвальде, на другом конце Германии, среди горных елей и сосен!
На вопрос Пенелопы, не понадобятся ли деньги, чтобы построить такой центр, Гудрун только рассмеялась:
— Не забивай себе голову, Пенни. У меня есть все, что нужно. — Она с нежностью посмотрела на Энцо: — И прежде всего — ты, мое сокровище. На этот раз ты, само собой, поедешь со мной!
— Само собой? — взвилась Фло, которая так и не сумела испепелить эту женщину взглядом.
Пенелопа вертела пуговицу на блузке, и та в конце концов не выдержала и оторвалась, упав на пол. Единственным, кто сохранял невозмутимый вид, был Энцо. Он молча стоял рядом с Фло, и я видела, что его мысли далеко отсюда. Я бы отдала половину индийского княжества со всеми ашрамами, чтобы узнать, что у него на уме.
— Гудрун, ты должна выслушать меня, — проговорила Пенелопа. — Твой сын привык к Гамбургу. Ему хорошо в школе, и места в новой квартире у нас вполне достаточно. У него даже есть своя комната. Почему бы тебе не заняться созданием своего центра, а Энцо пока останется у нас? Я о нем позабочусь, не тревожься.
— О, не хочу даже обсуждать это, — замахала руками Гудрун. — Я совершенно уверена, что мой сын принес вам много радости. Энцо — настоящий подарок. Он приносит людям счастье и удачу, такой уж у него дар. И он будет развивать этот дар в моем центре! — Она крепко прижала руки к груди. — Знаешь, в Индии мне очень не хватало моего мальчика, но пришлось налаживать собственную жизнь, и делала я это, в первую очередь, ради него. Я ведь такая же любящая мать, как и ты.
Любящая мать? Ну, это уж слишком! Она ни разу не спросила, как жил здесь ее обожаемый сын, пока она обретала душевный покой. Ни разу не поблагодарила Пенелопу, приютившую мальчика. Любящая мать! Даже в квартире Крысолова Энцо был в большей безопасности, чем в ее руках. Но почему он молчит? Просто — стоит и молчит…
— Но нельзя же вот так просто увезти его в лес, — возразила я. — Он же должен… — я запнулась, подбирая слова. — Он должен… ходить в школу!
— Мое дорогое дитя, — посмеиваясь, возразила Гудрун. — Шварцвальд — не пустыня. — Она повернулась к Энцо: — Собирай вещички, золотце мое. Завтра в десять тридцать наш поезд!
23. Черная полоса в субботу не кончается
Энцо меня пугает.
Пока Пенелопа в гостиной пыталась переубедить Гудрун, мы с Солом и Фло пошли в комнату Энцо. И там стали растерянно наблюдать, как он достал из шкафа чемодан и начал складывать в него свои вещи.
— Что ты делаешь? — не выдержала я.
— Собираюсь, — ответил наш друг. — Разве не видно?
— Прекрати немедленно! — Фло схватила кулинарные книги, которые Энцо только что положил поверх футболок, и отшвырнула их от чемодана. — Ты не должен смиряться!
— Может, и не должен, — буркнул Энцо и принялся подбирать книги.
— Почему бы тебе просто не остаться? Твоя мать не имеет права распоряжаться тобой. Пенелопа найдет решение, мы не позволим…
— Нет никакого решения, — вздохнул Энцо. — Права или нет моя мать, это не важно. Она имеет полное право поступать, как хочет. Именно поэтому за свою жизнь я переезжал девять раз. Если мама вбила что-нибудь в голову, она не отступит.
Он подошел к письменному столу и взял картинку, которую нарисовала для него тетя Лизбет в честь переезда: синий домик под смеющимся солнцем.
— Моя мать может сколько угодно говорить о мире и счастье, — продолжил он, — но поверьте, если понадобится, она увезет меня в наручниках. Поэтому даже не напрягайтесь. — Он обернулся к Солу: — Эй, дружище, моя камера все еще у Лолы?
Сол кивнул.
— Я оставил ее на записи, — сказал он. — Когда позвонила Лола, Крысолов как раз говорил с этим типом Тимо. Мы хотели посмотреть позже, но… — голос у него задрожал, и он стал кусать губы. — Поверить не могу, что завтра этого всего уже не будет…
Фло сглотнула. Меня душили слезы.
— Можете оставить камеру, — сказал Энцо. — Только будьте осторожнее и присматривайте за тетей Лизбет.
Он поднял голову и обвел нас взглядом. Японский домовой тревожно подрагивал у него в ухе. Ох уж эти мне домовые! Они приносят в дом счастье и благосостояние, но если
