– Мы нашли границу краевого прогиба, – прервал его Андрей.
– Но ведь мы не геологи, – сказал Валентин. – Мы сделали все, что требовалось от нас. И никому в голову не придет обвинять нас в том, что мы вернулись.
– Но мы нашли границу краевого прогиба, – повторил Андрей.
– И что из этого? – почти крикнул Валентин. – Зачем мы попрем на рожон? И кому в конце концов это нужно?
– Мне нужно, – раздельно сказал Андрей. – Да и вам, думаю, тоже.
Наконец-то он поднял голову. Николай попытался разглядеть выражение его глаз, но это не удалось – пламя костра отсвечивало в стеклах очков.
– Послушайте меня, – сказал Андрей. – Мы прошли самую тяжелую часть пути. Если мы повернем назад, все полетит к черту. А для чего мы тогда делали все это? Почему мы должны вернуться с полпути? И почему в жизни каждого из нас должно остаться еще одно незаконченное дело? И дело необыкновенно важное и большое, вы же отлично знаете это. Может быть, самое большое и самое важное из всех дел, которые были у нас. Я плохо знаю вас, но уверен, что это так, потому что не настолько часто нам представляется возможность делать большие дела. Ведь ясно же, что если гипотеза шефа подтвердится...
– Вот именно, – прервал его Валентин. – Гипотеза шефа. И шеф получит благодарности, премии, а мы – все те же сто семьдесят целковых. Впрочем, ты получишь двести пятьдесят. Да если шеф прослезится в приступе благородства, еще сотню накинет.
Андрей отозвался не сразу.
– Очевидно, мы говорим на разных языках. Ты в этой экспедиции видишь возможность получить сто семьдесят целковых, а я – нечто большее. А потому прекратим дебаты. А на Сосьву все-таки пойдем – это ненамного труднее, чем вернуться назад, в Приуральский, – мы уже слишком далеко ушли. А так как я не могу заставить тебя работать больше, чем на сто семьдесят целковых, то можешь не ходить на измерения. Это будет по меньшей мере справедливо – ведь я получаю на целых восемьдесят рублей больше, чем ты.
– Решил глоткой взять? – усмехнулся Валентин.
– Нет, – сказал Андрей, – просто вношу ясность.
– Смотри не промахнись...
– Хватит, доктор, наговорились, – Андрей поднялся.
– Ну-ну, – протянул Валентин.
А когда укладывались спать, он сказал Николаю:
– И все-таки надо идти назад. Завтра мы заставим его сделать это. Я не собираюсь уродоваться здесь ради его прекрасных идеалов. Ты-то как?
– Посмотрим, – сказал Николай.
Ночью ушел Харлампий. Ушел тихо, воровато, вытащив из рюкзака Валентина банку тушенки и десятка полтора сухарей. Утром на его месте нашли записку – несколько неровных корявых строчек: «Ухожу домой. Подыхать здесь не хочу, а если вы пойдете дальше – пропадете как пить дать. Пока не поздно, возвращайтесь».
Андрей внимательно прочел записку, негромко сказал:
– Так...
Бережно расправил смятую бумагу, спрятал в карман и спокойно, словно ничего не произошло, сказал:
– Давайте собираться. Позавтракаем на Толье.
Валентин хотел что-то сказать, но только махнул рукой и стал сворачивать палатку.
Они довольно быстро спустились к Толье. Речонка эта оказалась узенькой, словно ручеек, но бурливой и злой. О том, чтобы идти по ней на плотах, нечего было и думать.
После завтрака Андрей и Олег ушли с гравиметром на перевал, а Валентин отправился на охоту. Вернулся он скоро, с пустыми руками, даже ни разу не выстрелив.
– Что так быстро? – спросил Николай.
– А, – в сердцах махнул рукой Валентин и зябко поежился. – Ни одного голоса птичьего даже не слышал. Попрятались все, что ли? Или вообще здесь ничего не водится? Да и не удивительно, если так, тайга здесь как тюрьма, черным-черна. Вроде преисподней, и болота кругом. Уходить надо, Колька, – тоскливо добавил он. – Прав Харлампий – пропадем здесь. Вот-вот холода начнутся – тогда совсем загнемся.
– Ты прав...
– Слушай, я вот что надумал. Этого фанатика не переубедишь. Надо уйти, и все.
– Бросить их? – сердито сказал Николай. – Не выдумывай.
– Да не бросить. Уйдем и скажем, что будем день ждать их на перевале. Вот увидишь, придут как миленькие.
– А если нет?
– Да куда они денутся?! Вдвоем же не пойдут. К тому же им придется бросить магнитометрию, тогда поневоле придется вернуться.
– Андрей говорил, что магнитометрия не так уж важна, главное – гравика.
– А чего там, главное, не главное. Не пойдут они одни, не сумасшедшие же они в конце концов? Вернутся сразу же, потом еще и спасибо скажут.
Николай подумал и согласился:
– Ладно. Только если не вернутся, пойдем обратно.
– Хорошо, хорошо, – с облегчением сказал Валентин; он явно не верил в то, что Андрей пойдет дальше.
На следующее утро Валентин сказал Андрею:
– Разговор есть, Шелест.
– Опять? – прищурился Андрей.
– Да, опять, – зло сказал Валентин. – Дело слишком серьезно. Ты не имеешь права один решать судьбу отряда. В таких случаях каждый волен решать сам за себя, если уж ты не хочешь прислушаться к голосу благоразумия; так вот – или мы уходим все вместе, или...
– Что – или? – жестко глядя на Валентина, спросил Андрей.
– Или мы уйдем вдвоем.
– А-а, – протянул Андрей и спокойно добавил: – Ну что ж, идите. Забирайте одну палатку, спальный мешок, разделите продукты и валяйте.
Он отвернулся и стал укладывать рюкзак.
На Николая он даже не взглянул. Валентин миролюбиво сказал:
– Слушай, Шелест, брось валять дурака...
– Я же вам сказал – идите, – бросил Андрей, не оборачиваясь. – Что еще?
– Будь хоть ты поумнее, Олег.
– Может быть, потрусливее? – насмешливо сказал Олег.
– Вот как?..
– Да, так, – отрезал Олег.
В глазах Валентина сверкнуло бешенство. Он взял свой рюкзак, бросил Николаю:
– Собирайся.
Тот не пошевелился.
– Ну, ты идешь или нет?! – заорал Валентин, выходя из себя.
– Да, – ответил Николай.
В гнетущем молчании они собрали свои вещи. Постояли.
– Мы уходим, – отрывисто сказал Валентин. – Будем ждать вас на перевале до двух часов завтрашнего дня.
– Не стоит терять время, – сказал Андрей.
– Ну, это мы еще увидим, кто потеряет больше времени. А теперь пока.
– Пока, – безразлично отозвался Олег. – Привет супруге.
Валентин передернул плечами и пошел вперед, Николай – за ним.
Непривычно тяжелым казался Николаю рюкзак, пригибавший его к земле, и каждый шаг давался с неимоверным трудом. То, что они делали сейчас, было похоже на предательство. Они оставляли двух человек, которые пойдут вперед. Оставляли только потому, что не могли понять, почему они делают это.
Почему?
«Хотел бы я знать, о чем ты сейчас думаешь, Валька, – размышлял Николай. – Жаль, что я не вижу твоего лица – ведь ты идешь впереди. Ты всегда шел впереди меня – все двенадцать лет, что мы знакомы с тобой. Ты считаешь, что так и должно быть, и даже меня ты почти убедил в этом. Я молчаливо признавал твое превосходство и не часто возражал тебе. Я знаю – ты умнее, талантливее меня, и характер у тебя посильнее. И в общем ты хороший друг. Но признаться тебе, Валька? Я начинаю жалеть, что у меня так много общего с тобой, а не с этими двумя парнями. Может быть, они слишком безрассудны и я плохо понимаю их, но мне нужно было остаться с ними, а не идти с тобой. Ведь они не повернут назад, и тогда то, что мы сейчас делаем, окажется настоящей подлостью. Но этого, к счастью, не будет. Я пойду с тобой до перевала, но мы не будем ждать до двух часов, а отправимся завтра утром и уже к вечеру встретимся с ними. И мы пойдем вместе, хотя ты очень самолюбив и не привык проигрывать. Но эту партию ты уже проиграл; когда Андрей сказал „идите“, он объявил тебе мат. Тебе остается только убедиться в этом... Ты проигрываешь в любом случае – и если пойдешь со мной и если отправишься один к Илычу. Впрочем, один ты не пойдешь – ты достаточно умен, чтобы не делать таких глупостей. И ты не настолько смел, чтобы одному отважиться на такой путь. Ты мог бы сделать это сгоряча, но у тебя будет достаточно времени, чтобы подумать. А о чем ты думаешь сейчас? Наверное, о том, что вечером они придут на перевал и мы все вместе вернемся к Илычу. Ты уже готов праздновать победу. Но они не придут. Я понял это, когда услышал, как Андрей сказал это слово: „Идите“. И если я все-таки пошел с тобой, то только потому, что мне стало жаль тебя. А ведь раньше мне и в голову не приходило, что тебя можно жалеть. Ведь ты сильный, и здесь, в тайге, я еще раз убедился в этом. Тебе не хотелось идти вперед еще там, в устье Илыча, – ты понял, что прогулка не получается, а тяжелый труд вовсе не входит в твои намерения, ведь ты ехал отдыхать. Но ведь ты шел... А сейчас ты мог сделать большую глупость и уйти один, и поэтому я пошел с тобой. Ведь ты дьявольски самолюбив. Тебе надо свыкнуться с поражением. Что ж, для этого у тебя будет время. Почти целый день и целая ночь. Но если и завтра утром ты будешь настаивать на своем – берегись! Тебе придется одному выбираться отсюда. Я предпочитаю...»
