— Ишь ты, поддали жару-то.
— Бегут. Лучше, чем от пули!
— Побежишь за землей-то! На свободу от Байзака!
Будай обнял Марианну, подошел и весело проговорил:
— Ты благополучно закончил экспедицию, ты забил все склады конторы опием и разгромил контрабандистов!
Он протянул руку своему другу, но лицо Кондратия омрачилось.
— Я разорил главу контрабанды, но это только половина дела. Я должен как-то воспользоваться нашей победой. Теперь Байзак нищий. Помнишь, ты сам говорил, что, если он обеднеет, все его враги подымутся против него, но это пока не так. Контрабандисты все равно будут группироваться вокруг него, и я не знаю как, но я должен разрушить его авторитет.
Кондратий замолчал и вместе с Марианной пошел посмотреть на Алы. Юноша был бледен от боли, но улыбался и не стонал. Калыча и несколько джигитов не отходили от него. Недалеко в больших котлах варилась баранина для отряда. В медных кунганах кипятили чай, и вкусный горьковатый дым тянулся далеко по пастбищу. Пригревшись на солнышке, один из пограничников достал иглу и тщательно штопал штаны.
Глава I. СОСТЯЗАНИЕ ПЕВЦОВ
Снова потянулись дни в непрерывном конном беге. Всадники Джантая шли впереди. С утра до вечера слышался говор в тесной толпе, которая где-то внизу словно перебирала в быстром беге конскими ногами. Следом рысью шли носилки, в которых лежали раненые. На двух лошадях плавно покачивались гибкие длинные шесты. Бледный Алы, потом Марианна с перевязанными руками и гигант Юлдаш. Длинные носилки колыхались вереницей, а по бокам ехали всадники. Они поили раненых кумысом и угощали последней карамелью, которую выискал Саламатин в недрах «чихауза». Кондратий шел только по благополучным долинам. Он избегал даже незначительных перевалов.
Высокие холмы из сплошной глины дышали жаром, вызывая испарину по всему телу. Желтая пыль клубилась под копытами коней и покрывала желтым налетом одежду и лица. Потом приходила молчаливая душная ночь.
С каждым днем отряд спускался все ниже и ниже. Люди томились в тяжелом сне, а с первыми лучами солнца возобновлялся бег вниз, и опять носилки плавно покачивались и, как будто скользя, сворачивали за холмы. Кони шли легко, не сбавляя рыси. Пологие спуски открывались за каждым холмом, и перед путниками развертывались красные, желтые пространства глины с зелеными пятнами пастбищ. Предстояло около восьмисот верст пути, и Оса рассчитывал покрыть все расстояние в две недели. Будай словно вернулся к жизни за эти дни. Он все время был около Марианны. Целыми часами, пока она спала, убаюкиваемая плавным качанием носилок, Будай рядом покачивался в седле. Он поправлял покрывало из легкого шелка, закрывавшее ей лицо, подавал ей кумыс, когда она просыпалась, и, не отрываясь, глядел на ее бледное лицо. Пограничники сочувственно перемигивались и держались поодаль, чтобы не мешать. Но если встречались родниковая вода или кислый щавель, который едят от жажды, кто-нибудь из них догонял и со словами: «Товарищ командир!» — протягивал Будаю.
Через несколько дней топочущая толпа в триста человек спустилась версты на полторы. Лица горели от солнечного жара, как будто после зимы сразу пришло жгучее лето. Ненужные кожухи и чапаны завьючили позади седел, и неуклюжие фигуры всадников стали тонкими и гибкими. Снеговые горы проходили в стороне, и ледники далеко вверху, казалось, поворачивались на одном месте. Теперь их прохладному ветерку были рады, как свежей воде. Бесконечные ручьи и речонки беспрестанно пересекали дорогу. Небо стало темно-синим и теплым. Когда спустились еще ниже, ущелья стали глубокими и начались звериные тропы. На карте они были обозначены как большие проезжие дороги. Оса злился, часами выгадывая путь. Он не хотел ни малейшего риска и в то же время торопился. Мерный топот коней тянулся до конца дня. На пологих местах пестрая перемешанная орда пограничников и джигитов шла развернутым строем: на тропах вытягивались гуськом, не останавливаясь и не замедляя бега.
Перед вечером по черно-синему небу разливалось кровавое зарево и плыли золотые облака с расплавленными краями. Косые лучи солнца на поворотах над пропастью касались всадников, а кони оставались в тени. Темное ущелье от мрака казалось бездонным провалом, а над ним на повороте вдруг ярко выступала фигура всадника в цветном халате пли в зеленой гимнастерке. Один за другим они мелькали, освещенные до мельчайших подробностей, и мгновенно за поворотом исчезали в темноте. За каждым слышался только лязг копыт. Продольные тени снизу все гуще закрывали расщелины скал. Тогда Оса выбирал безопасную лужайку над пропастью и разбивал лагерь.
Близко и мирно звенел ручей. Пока успевали развьючить лошадей и уложить раненых, наступала полная темнота. Зеленоватый свет луны стлался белыми полотнами по ребрам скал, дрожал бронзовым туманом над пропастью и делал мертвенно-бледными лица людей. Отрывистые голоса, фырканье коней, пущенных на траву, — все казалось необычайным и таинственным. Марианна и Калыча шли и усаживались около Алы. Потом вспыхивал костер, грели чай и жадно пили его, обжигая рот и наслаждаясь запахом дыма, который напоминал жилье.
Марианна ожила. Вокруг были такие близкие, родные люди! И улыбающийся на носилках Алы, и хмурый, грозный Джантай, сидевший по целым часам у изголовья сына, и смутные, таинственные фигуры часовых, скользившие над бездной по опасной тропе. Джанмурчи пел о подвигах молодого батыра, о блестящих глазах Калычи, о Кок-Ару, который чуть не погиб на Черном Леднике, и про злого Ибрая, который погубил трех бойцов.
Жильные струны тосковали и радовались, грозили и тут же начинали колыбельную детскую песенку, а Марианна лежала в стороне и смотрела на огонь костра, на двигавшиеся фигуры людей. Иногда слышался лязг стремян и воркотня, когда кто-нибудь копался в сложенных седлах, стараясь найти махорку. Рядом сидел Будай и вздрагивал, слушая рассказы Марианны о пережитом, а недалеко в темноте одинокий Кок-Ару посапывал трубочкой, которая вспыхивала как огненный глаз.
Он часами сидел один и думал о Байзаке. Пограничники долго с перебранкой расстилали потники и одеяла, которые поднимались буграми от упругой гривы. Марианна и Калыча старались лечь клубочком, чтобы камень не давил бок. Марианна лежала, боясь пошевелиться и потревожить соседей, прищурив глаза, замечала над собой озабоченное, сочувственное лицо Джантая. Потом забывалась крепким сном и, открыв глаза от предутреннего холода, видела, что костер уже догорал. Около него еле было видно людей, которые лежали вповалку.
Белый дым протягивался и клубился над пропастью. Потом туман подымался и горел зеленым и оранжевым золотом под лучами луны. Перед самым рассветом наступала холодная тьма и тишина. Только по тропе были слышны тихие голоса или покашливание часовых. Серый холодный рассвет, сырость от крупной росы будили всех. По окрику часового мужчины просыпались как один. Полуодетые джигиты в белье и пограничники перебрасывались шутками и седлали коней.
Марианна просыпалась, когда уже весь лагерь был в движении. Она выпивала горячий, дымный чай, терпеливо переносила перевязку и через минуту снова спала в качающихся носилках. На двенадцатый день с утра джигиты перевалили небольшой гребень.
За ними рассыпанной лавой с гиком и свистом помчались бойцы. Далеко внизу стало видно черно-синее пространство Иссык-Куля. Теперь все знали, что они дома. Джантай, ехавший рядом с Кок-Ару, вдруг тронул его ногу стременем и показал вперед. Снизу мчались всадники, рассыпанные по полю. Они держались в одну линию и летели прямо навстречу. Джантай испугался и торопливо заговорил, обращаясь к Кондратию:
— Кок-Ару, победитель должен петь свою победу!
Оса ничего не понимал, но лицо его стало тревожным и озабоченным. Он знал, как много значит обычай в Азии. Джантай продолжал:
— Они выставят певца, который будет смеяться над нами. Если мы не победим их в песне, они отвернутся от нашей славы. Таков обычай. Они будут помогать контрабандистам. Если аллах даровал победу воину, то уста его открыты и так же грозны, как и меч в руке.
Оса внимательно слушал и пыхтел трубкой. Он решил быть любезным и выиграть время, чтобы осмотреться и выйти из затруднения. Всадники приближались головоломным карьером, растянув поперек пути длинную веревку.
— Кок-Ару, не переходи аркана, — сказал Джантай.
И Кок-Ару на всем скаку осадил коня.
Какой-то молодой человек в вывороченной меховой шапке весело приблизился. За ним ехал другой, постарше. Передний всадник оскалился во весь рот так, что его узкие глаза заплыли. Он ехал, приветливо протянув правую руку вперед для рукопожатия. Оса незаметно глянул на Джантая. По сморщенному лицу старика мелькнул испуг. Оса понял. Выпрямившись в седле, он проехал мимо протянутой руки, глядя вперед перед собой. Потом он так же проехал мимо второго приветствовавшего его всадника. Оглянувшись, он, к своей великой радости, увидел, что Джантай сделал то же самое. Сзади раздались крик и одобрительный хохот встречавших.
