Увы, уцелело немногое: вынули два небольших не то горшочка, не то глиняных стакана, несколько маленьких кусочков оплавленной зеленоватой бронзы, разбитую формочку для отливки нехитрого браслета и напоследок… наполовину изжеванный окурок папиросы.
Оба в первую минуту опешили.
— Игорь не курит, — уверенно сказал Глеб.
— А Полян и подавно не курил, — недоверчиво отшутился археолог. Он внимательно осмотрел неожиданную находку — «Казбек».
— Игорь папиросы в рот не возьмет, а эта, смотрите, до корня докурена, до ватки… и «Казбека» нет в нашем сельмаге.
— А у отца Игорева?
— Отец его тоже не курит.
— Значит… — и Дмитрий Павлович вдруг засмеялся, — значит, это Заряна курила. Как мы сразу не догадались?
Засмеялся было, но сразу опять стал серьезен. Встал, выпрямился, растер поясницу ладонями.
— Да… Ну давай, Глеб, хорошо осмотрим Тарелочку…
Возле пня, что метрах в трех от раскопа, на земле подняли смятую бумажку от карамельки.
— Игорева? — спросил археолог.
Глеб пожал плечами:
— Не видел, чтобы Игорек конфеты грыз на городище. Вообще-то он любит, только обязательно и меня бы угостил. Он не жадный.
— Опять заступаешься. Верно, и конфеты Зарянины? Ну, а карамельки такие у вас в сельпо есть?
— Есть. Может быть, бумажку эту Вера бросила ещё до ухода? Она сластёна известная.
— М-да… — Дмитрий Павлович сел на любимый свой пенек, вынул табакерку, смастерил самокрутку. — Во всяком случае, папироса попала в печь только что, за эти три-четыре часа. Допустим, Игорек не один разрушал печь… Но с кем? Что он к делу этому причастен, сомнения нет: печь была хорошо закрыта землей, чужим бы и в голову не взбрело. Да в конце концов почти безразлично, один или нет. Жаль. Очень жаль.
— Но ведь можно восстановить.
— Печь? Да. И горшки можно склеить. И склеим. А вот паренька… Ну никак от него не ожидал такого, хоть и взбалмошный он и фантазер… Эх, Игорек, Игорек!..
Чинно плывут под зыбким мостиком величавые белые гуси. Теплый август всё залил вокруг тишиной и солнцем.
Вдруг, как по команде, словно взмахнул палочкой невидимый дирижер — заголосили в камышах неунывающие лягушки. Сразу все. Проквакали, сколько им положено, и смолкли. Тоже сразу все. И опять тихо.
Вертляво извиваясь, переплывает реку большой уж. Весь в воде — видна только умная голова. Черными бусинками блестят живые глаза, а над глазами — ярко-рыжие подпалины, как у породистой охотничьей собаки.
Игорь один на реке. Стоит на мостике, грустно смотрит по сторонам.
Как всё не так опять, и как не хорошо. Ещё недавно было место в жизни, интересная, настоящая работа, маленький, спаянный работой круг друзей, где он, Игорек, был и желанен и нужен… Мысли путаются в голове опечаленного мальчика. Очень ему тяжело. Но сейчас он никого не винит — сам кругом виноват.
Бедный изгнанник оперся локтями на шаткие перила, склонился, машинально глядя, как у самого дна бегают в воде стайки юрких пескариков. Прижался к перилам грудью, почувствовал что-то твердое в кармане блузы, и краска стыда залила лицо Игорька.
В селе Игорь и до десяти часов не усидел — не нашел себе ни дела, ни места. Ушел опять к реке, побродил бесцельно вдоль берега, против воли поминутно посматривая на городище, потом искупался на тихой золотой отмели и лег на песок.
Отсюда хорошо видна площадка, курень, бугры выброшенной из раскопа земли. У костра сидит дед — верно, кулеш варит, Глеб возле раскопа чертит что-то или рисует, Вера, кажется, с веником. Дмитрия Павловича не видно. Но почему никто не копает? Неужели потому, что он, Игорек, не явился на работу?
Вот Вера приложила руку ко лбу, защищая глаза от солнца, — смотрит в его сторону.
— А ну их! Подумают, что нарочно торчу перед курганом и жду, чтобы позвали!
Игорь вскакивает на ноги и, на ходу одеваясь, уходит вверх по реке, дальше от городища.
Долго сидит, полный невеселых дум, у глубокого омута, смотрит, как кружит по поверхности воды и не может никуда вырваться из водоворота легкое утиное перышко.
Захватило… Затянуло…
Встал и ушел ещё дальше… Эх! Велика река, а тесно. Не найти спокойного места, когда на сердце неспокойно. Зол. На кого? На себя и на «тех».
И как раз «те» свой голос опять подали: снова загремели взрывы где-то в стороне городища.
Сразу вспомнил Игорек, как сам же показывал глушителям рыбный Сомий омут. Верно, они сейчас там, там, где только что кружило перышко.
Внезапно мальчик вскакивает с места и бежит что есть сил на взрывы.
Вот и омут. «Они» действительно здесь, те самые. Один, долговязый с длинным носом, плещется поодаль омута — складным сачком на короткой ручке собирает полуживую рыбу. Другой стоит у омута в светлой рубашке в полосочку. При галстуке даже, а колени голые. Ноги противные, волосатые, а большие пальцы на ногах как-то глупо оттопыриваются. Стоит — одной рукой за ствол прибрежной ивы ухватился, в другой — зеленая ветка, загребает ею по поверхности омута к себе: подгоняет к берегу рыбу.
Рыбы глушеной в омуте десятка два колесом кружит… Есть и довольно крупная. А мелочи загубленной вокруг — и не счесть.
На высоком берегу над омутом лежит два новеньких велосипеда и одежда незнакомцев. Около — два кирпичика тола.
Полуодетый мужчина поворачивает к мальчику полное коротконосое лицо. Смешно топорщатся куцые усики, углы рта в довольной улыбке:
— А! Старый знакомый. Помогай, паренек, забегай пониже, перехватывай. Много сегодня возьмем! Удача сегодня!
Да, Игорь и сам видит — удача. Рыбы набили против вчерашнего вдвое.
Мальчик поднимает вдруг с травы желтый, похожий на мыло кусок взрывчатки и, размахнувшись, с силой швыряет им в человека с веткой. Тот шарахается в сторону и летит в воду.
Игорь рассвирепел. «Что ещё им сделать? Поломать велосипеды? Или вот… утоплю их барахло!»
Он сгребает руками одежду, поднимает её высоко над головой, но вдруг срывается с места и мчится по лугу напрямик к городищу.
Сзади крики, брань, угрозы… Игорь некоторое время бежит не оборачиваясь. Потом, остановившись на миг перевести дух, оглянулся.
Рано ещё торжествовать! Глушители гонятся за ним на велосипедах. Маху дал! Надо было бы бежать в обход, кустами!
До городища еще с полкилометра. С раскопа его никто не увидит — заслоняют кусты по краю мыса. Преследователи отстали шагов на двести, но они на велосипедах. Догонят!
— Глеб! — зовет Игорь надежного друга. — Глеб! На помощь! Выручай!
Далеко ещё. И ветер от городища — не услышит друг. А бежать тяжело, и преследователи близко…
— Глеб! Глеб!
ГЛАВА XXIV. БЫЧКИ НА ВЕРЕВОЧКЕ
Не случайно Игорь не увидел с отмели Дмитрия Павловича — археолога с утра не было на Кудеяровом стане: на рассвете ещё примчалась из сельсовета рассыльная — ученого требовали в Колодное на переговорную.
Вернулся только к полудню, но вернулся «сам-двадцать восемь», как точно подсчитал дед. Приехали на двух машинах: человек пятнадцать взрослых мужчин и женщин, остальные ребята, ученики ремесленного училища.
— Экскурсия! — догадался Глеб.
Ребят очень заинтересовал древний старик.
— Откуда вы, дедушка? — спросил один из ремесленников.
Дед глянул поверх очков (очки были только что надеты для солидности).
— Тут меня вчера выкопали, — буркнул он, впрочем совсем не сердясь, — я тут и есть главная древность.
Гостеприимный дед решил угостить приехавших чудесной водой из подгородищенского источника.
Хочешь не хочешь, пришлось Глебу взять ведро и отправиться по воду.
Если от раскопа взять на юг и пройти шагов тридцать, выйдешь на тропинку. Тропинка неторопливо спускается вниз, выбирая, где положе и обходя крутые склоны, — по ней спокойно сойдешь с городища.
Но это не обязательно — это для взрослых. Почему не махнуть сразу по прямой на восток по крутизне через орешник, молодые стройные клены, дубки да рябинки? Почему не спуститься здесь по откосу, хватаясь руками за гибкие верхушки лесного молодняка и ныряя вниз, в зеленую чащу, как в пучину.
Здесь из щели между плитами темного камня течет светлый холодный ключ. Ребята уже осматривали его вместе с Дмитрием Павловичем и сообща пришли к убеждению, что ключ этот очень древний и, видимо, сюда ходила ежедневно за водой Заряна.
