— Отель «Развязка»? — уточнила Солнышко. — Г. П. В. ?
— Клаус, — сказала Вайолет, — ты же знаешь, к каким выводам пришёл Куигли. Скажи, эти два рукава где-нибудь ещё встретятся?
— Не знаю, — покачал головой Клаус. — Карты рисовал Куигли, а не я.
— Годо, — подтвердила Солнышко, что означало «Нам неизвестно, куда идти, и нам неизвестно, как туда добраться».
— Но кое-что нам всё-таки известно, — утешил её Клаус. — Мы знаем, что кто-то оставил сообщение для Ж. С.
— Жака? — вопросительно произнесла Солнышко.
Клаус кивнул.
— И ещё мы знаем, что в сообщении говорится о встрече, назначенной в четверг в последнем убежище.
— Матахари, — сказала Солнышко, и Клаус с улыбкой усадил её поближе к середине санок, чтобы она не упала в воду.
— Да, — сказал Клаус. — Благодаря тебе мы знаем, что последнее убежище — это отель «Развязка».
— Но где он, мы не знаем, — печально отозвалась Вайолет. — Мы не знаем, где искать волонтёров и остались ли вообще в живых какие-то члены Г. П. В. Мы даже не знаем в точности, что же означает Г. П. В.
и действительно ли погибли наши родители. Куигли был прав. Нам удалось раскрыть громадное количество тайн, но мы всё равно ещё многого не знаем.
Её брат и сестра грустно кивнули, и если бы я был тогда с ними, а не опоздал настолько, что не застал Бодлеров, я бы тоже кивнул. Даже писатель вроде меня, посвятивший жизнь расследованию тайн, окружающих дело Бодлеров, многого не знает. Например, я не знаю, что случилось с двумя женщинами с напудренными лицами, которые решили покинуть Графа Олафа и уйти в самостоятельное путешествие вниз по Мёртвым Горам. Одни говорят, что они и по сей день белят лица и поют печальные песни в самых унылых концертных залах. Другие полагают, что они поселились в окрестностях гор и пытаются выращивать ревень на сухой неплодородной почве. А третьи утверждают, что спуск по Мёртвым Горам стоил им жизни и что в одной из пещер в странных квадратных скалах покоятся их косточки. И хотя я терпеливо сидел в зрительном зале, одну за другой выслушивая душераздирающие песни, и ел самый гадкий ревень на свете, и носил специалистке по скелетам косточку за косточкой, пока эта дама не заявила, что моё присутствие лишает её радости жизни, и не попросила больше не приходить, мне так и не удалось выяснить, какая участь постигла этих двух женщин. И, как я вам уже говорил, я не знаю, где искать останки фургона. И вот, добравшись до последней статьи словаря рифм и выяснив, какие слова рифмуются с «ящуром», я начал подумывать о том, что стоит прекратить поиски разбитого транспорта и отказаться от этой части расследования. И я не нашёл ни следа холодильника, служившего, как догадались Бодлеры, Главным Противопожарным Вместилищем, несмотря на упорные слухи, гласящие, что он находится в пещере в Мёртвых Горах или участвует в представлениях в самых унылых концертных залах.
Но хотя я столь многого не знаю, несколько тайн мне всё же удалось разгадать, и, в частности, мне достоверно известно, куда отправились бодлеровские сироты, когда покрытые пеплом воды Порченого Потока унесли их сани с Мёртвых Гор, в точности как сахарницу, которую один волонтёр выбросил в окно, чтобы спасти от пожара. Но хотя я точно знаю, куда отправились Бодлеры, и даже могу проложить их маршрут на карте, которую нарисовал один из самых одарённых юных картографов нашего времени для того, чтобы описать этот маршрут, были писатели и получше меня. Я знавал писателя, который сумел бы рассказать о пути троих сирот изысканно и точно, но он мёртв, как и автор «Другой дороги». Однако ещё при жизни он прославился как очень хороший поэт, хотя некоторым представляется, будто его религиозные произведения не отличаются гуманностью. Звали его Алджернон Чарлз Суинберн, и последнее четверостишие одиннадцатой части его «Сада Прозерпины» прекрасно описывает чувства детей, когда эта глава их жизни подходила к концу и начиналась новая. Первая часть четверостишия гласит:
Отжив, смежим мы веки,
Чтоб не восстать вовеки,
и действительно, те взрослые, которых Бодлеры знали и которые погибли, например Жак Сникет или их отец, никогда не восстанут. А во второй части четверостишия говорится, что
Всё, как ни вьются, реки —
Вольются в океан.
Эти стихи несколько сложнее, ведь многие стихи вообще похожи на тайные коды, и чтобы разгадать их подлинный смысл, приходится очень внимательно их изучать. Разумеется, настоящий поэт вроде сестры Куигли Айседоры сразу понял бы, что означают эти строчки, но у меня на эту разгадку ушло некоторое время. Однако в конце концов мне стало ясно, что под словом «реки» здесь подразумевается Порченый Поток, который действительно «вьётся», раздваиваясь на извилистые рукава, а слово «океан» обозначает последнее убежище, в котором могут встретиться все волонтёры, в том числе и Куигли Квегмайр. Но, как верно подметила Солнышко, Бодлерам было неизвестно, куда идти, и неизвестно, как туда добраться, хотя поток, в котором они оказались, неизбежно принесёт их туда, и это единственное, в чём я по-настоящему уверен.
Моему любезному издателю.
Приношу глубокие извинения за столь мокрое, водянистое письмо. Боюсь, что и чернила, которыми я пользуюсь, тоже разведены.
В данном случае это означает, что «они целиком пропитались солёной океанской водой и горючими слезами автора». Мне трудно вести расследование на борту повреждённой подводной лодки, где так же пришлось некоторое время провести и Болдерам. Теперь мне остаётся лишь только уповать на то, текст письма не будет размыт водой до неузнаваемости.
Остаюсь
Гр. Гром.
