— Лучше бы посадили десять, да сберегли! — выдохнул я. — Ты когда была последний раз у чайханы, где мы деревья эти сажали?
— Я чай не пью.
— То-то же… А надо было посмотреть — там сейчас не деревья, а дровишки растут — в самый раз на растопку огня под казаном чайханщика Азима-ака. Он бы и сам уже давно поломал их на прутья, да только стыдно ему, пионеров обижать не хочет. Забыли мы про деревья, не поливали — они и вымерли подчистую.
— Да разве это я виновата? — всхлипнула Стелла. — За трудовые десанты… у нас… Воронов отвечает. У него спроси.
— Может, Воронов, около этих деревьев произношение по инглишу отрабатывал, коли они засохли? — хохотнул Васька Кулаков. — Тогда и удивляться незачем.
Алла Сергеевна подошла и тронула Юрку за плечо:
— Давай, Воронов, тебе слово.
— А я не просил! — удивился Воронов.
— А тебя товарищи просят. Сбор отряда ведь. Ты скажи — прав Балтабаев или напраслину на актив отряда возводит? Что с деревьями?
— Засохли деревья… — уронил Юрка. — Чего выкручиваться — недоглядели… Весной посадили, а летом про них начисто забыли. Хлипкие они, деревья-то… Месяц не польешь — вот уже и готовы. Тю-тю!..
— Так надо было осенью новые посадить, — миролюбиво подсказала Алла Сергеевна, будто этот совет мог сейчас иметь какое-нибудь значение.
Воронов опустил голову:
— Подходить к чайхане стыдно. Там на тахтах аксакалы сидят и чай пьют — засмеют нас. Они в свои древние времена руками тень добывали, колодцами всю землю чуть ли не насквозь сверлили, чтобы у противоположного океана воду взаймы брать. А мы… вот… арычной воды натаскать не сумели… Эх! — Юрка уныло махнул рукой. — Жалко деревья.
Все подавленно молчали: каждый чувствовал вину и за собой.
— Стелла, ты садись, — сказала Алла Сергеевна. — Разговор, похоже, долгим будет.
Я тряхнул головой, будто бодая воображаемого противника, и задиристо спросил:
— Можно продолжать?
— Давай уж, — уныло махнула рукой Стелла.
— Старушки — и вовсе особая статья. Наши уважаемые тимуровцы Замира и Костя, действительно, окружили старушек теплотой и заботой, забежали разочек
к бабусям и попили у них чаек со сливовым вареньем.
— Неправда! — гневно выкрикнул Костя, решительно поднимаясь. — Сливового варенья не было.
— А какое было?
Захлопав ресницами, Костя выронил:
— Урюковое… У обоих…
В классе — хохот.
— Дела не меняет, — продолжал я. — Это вы, если честно, себя, а вовсе не их охватили.
— А мы не виноваты, что так получилось, — пробубнил Костя. — Сами посудите — газ у них есть, воду из колодца насос качает. Беда — не знаешь, чем помочь.
Вздохнула и Замира. Мудро, дескать, толкует Костя — плохо, что такие нынче благоустроенные дома у старушек, совсем негде тимуровцам развернуться, — самих впору выручать…
— Нашли бы, да не захотели дела искать, — отрубил я. — А вам и искать-то не нужно было. У бабки Натальи во дворе своих четырнадцать урючин… Так она, думаете, варенье из своего урюка варила? Как же — на базаре покупала. Анекдот…
— А почему? — удивленно протянул Костя. — Разве ей не хватает?
— А ты хотел, чтобы она сама на дерево полезла? Вот и падает урюк, пропадает. Вот так-то, товарищи любители варенья. Могли бы подумать, как собрать урожай…
— Зато у бабушки Ханифы урючины не растут! — торжественно объявил Костя. — У нее вообще сада нет. — Зато у нее есть внук Рафаэлька! — в тон ему сказал я. — Родители Рафаэлькины сейчас по морям плавают, договор у них такой — консервы прямо в море на плавучем заводе делают… А бабушка Ханифа внука Рафаэльку со своими-то больными ногами за километр в детсад водит. И обратно столько же… Что, скажешь — не дело?
— Даешь ты сегодня жару, Балтабаев, — заворочался за партой Васька Кулаков. — Прокурор! Всех уложил наповал, — и Васька противно засмеялся.
— Погоди, Кулак, сейчас твоя очередь отчитываться, — успокоил я его.
— А я чо?.. А чо я?… — пожал плечами Васька. — я не активист, я простой смертный — с меня и спросу нет.
— Погоди увиливать. Сейчас выясним, с кого спрос за игрушки.
— Это какие еще? — сморщился Кулак.
— Да те самые, как сейчас доложила Стелла, которые починили мы в саду… Ну так вот, Васенька, игрушки мы чинили по твоей милости. И качели тоже. Ведь угораздило же тебя взгромоздиться на них. Покататься захотелось крошечке! Ясное дело — треснули качели, как спелый орех. А когда заведующая позвонила в школу, пришлось уже нам всем идти в детсад — ликвидировать, так сказать, последствия твоего там пребывания. Ты ведь качели сломал, а заодно еще и через песочницу прошел и игрушки потоптал. Так было дело? Сознавайся, Гулливер несчастный!
Кулак молчал. Стелла Хван нервно теребила косички.
— Алла Сергеевна, — робко выдавила она. — А может, Балтабаев прав — плохая я председательница… Переизбрать меня надо.
— Не знаю… Отряду решать.
— Правильно, Алла Сергеевна! — подхватил я, и нахально продолжил: — У вас, наверное, и без нас дел хватает. Мы вас задерживать не будем, сами разберемся, вы не сомневайтесь!..
Она растерялась:
— Это что же, Балтабаев… Прогоняешь, что ли?
— Да нет, Алла Сергеевна… Просто я считаю, что мы сами должны во всем разобраться.
Мама нетвердой походкой подошла к столу, взяла журнал и согласилась:
— Что ж, правильно, люди вы взрослые, — сами и разбирайтесь.
И вышла из класса.
Ребята зашумели:
— Ну, даешь, Володька, мать спровадил…
Вскочил Сервер:
— Балтабаев прав: отчет у Стеллы гладкий, да только ухабов в нем столько, что все ноги-руки переломаешь. Что будем делать?
— А я знаю! — уверенно сказал я и все повернули ко мне головы. I
— Переизбрать отцов отряда нельзя. Их промахи — им и исправлять. Это проще всего свою работу на чужие плечи перекладывать…
Пошумели, поорали, но решили: совет отряда оставить в прежнем составе. Все же, что ни говори, были у нас и добрые дела. Только так уж получилось, что не о них у нас разговор пошел, а об этих… как их… об отдельных недостатках — вот о чем.
Домой шли молча. И только Васька всю дорогу подтрунивал над всеми сразу. Мне сказал:
— Слушай, Вариант, а я знаю, отчего ты у нас такой приставучий да въедливый. Всех ведь заклевал сегодня. А из-за фамилии твоей все это! Из-за фамилии. Ты ведь — Балтабаев. А «балта» по-узбекски значит топор. Вот, получается, ты и рубишь напропалую, сплеча, — щепки вокруг себя сеешь. Все засмеялись. А я сказал: — Если на то пошло — у тебя фамилия куда моей пострашнее.
Домой я пришел поздно. Калитка была заперта. Стучать не стал — перелез через невысокий заборчик. Мама проверяла тетради. Я долго стоял позади нее, не решаясь заговорить. Потом глухо пробубнил:
— Мам… Ты не обижайся… Просто скованные мы очень, когда не одни… Я это давно заметил. Нам и спорить не хочется, когда взрослые в классе — будто и не наш сбор вовсе, а мероприятие, порученное учителю… Ты не обижайся…
Мама подняла голову, сняла очки и со вздохом привлекла меня к себе.
— Я-то что… А как ребята — не разозлились на тебя за правду?
— Не думаю, чтобы обрадовались… Но только за правду, если она несладкая, можно лишь на себя сердиться. Так ведь, мама?…
Мать вдруг резко оттолкнула меня:
— А сам-то хорош! Всех раскритиковал, а сам где, спрашивается, был, когда вся эта ерунда у вас происходила?
Я молчал. Крыть было нечем.
Сколько раз убеждался в великой мудрости пословиц… Очень скоро после того сбора пришлось мне со вздохом припомнить такую: «Любишь кататься — люби и саночки возить». Вот ведь как получилось: раскритиковал я работу совета отряда в дым, а мне ребята по справедливости сказали:
— Куда же раньше-то глядели твои глаза, где отлеживался сердитый твой язык?
А в результате теперь я не только редактор сатирической стенгазеты «Улыбка», но еще и в учебный сектор избран. А это значит, мимо Васьки Кулакова мне теперь не пройти. Он теперь, оказывается, на моей совести. А у него в журнале двоек больше, чем урюка в садике нашей подшефной бабки Натальи. И стряхнуть их совсем не просто — они за Ваську как припаянные держатся.
А тут у нас в школе новое соревнование объявили — на правофланговый отряд. Приуныли мы не на шутку. С нашим Кулаком далеко не уплывешь. Если к нему еще и Аркадия Дворянского пристегнуть — и вовсе наш корабль на якорь станет. Стал совет отряда думать, как жить дальше. Стелле Хван дали первое слово — отец отряда как-никак. Хоть и девчонка, а отец…
— А чего тут думать, — обреченно вздохнула Стелла. — Кулаку свою голову не пересадишь.
— Это твою-то, с косичками? — усмехнулся я, пытаясь хоть немного рассеять общее уныние.
