– Недоразумения? - переспросил лейтенант удивленно.
– Так точно. Лагерник принял рядового Лужина за немецкого шпиона.
– Ясно, - кивнул лейтенант, хотя по лицу его было видно, что ничего ему не ясно. - Вы, товарищ рядовой, побудьте в коридоре до подполковника. А вы пройдите пока вниз. - Он показал пальцем на лестницу в подвал.
Вайсман отшатнулся и съежился, словно от внезапного удара.
– Чего это он? - спросил Яковлев, обращаясь к Петру.
– Ты чего? - спросил Петр по-немецки.
– Там… Там господин комендант пытал…
Петр перевел.
Лейтенант нахмурился.
– Ясно. Пусть посидит в другом конце коридора. - Он махнул рукой.
– Иди туда, в тот конец, - сказал Петр по-немецки.
Вайсман кивнул и побрел по коридору, по-стариковски подволакивая ноги. Сидеть там было не на чем, он пристроился на полу у стены.
– По-немецки говорите? - спросил лейтенант хмуро. - Дайте-ка ваш автомат.
Петр посмотрел на Яковлева и отдал автомат лейтенанту.
– Вам его вернут, - сказал лейтенант и ушел.
– Разберутся. - Яковлев похлопал Петра по плечу. - Догоняй роту.
– Есть, товарищ гвардии сержант!
В коридоре под потолком плавал синий махорочный дым. Сквозняк от двери к окну не успевал вытягивать его. Приходили и уходили заключенные, с потемневшими худыми лицами, в разбитой разномастной обуви, а то и босые, в полосатых лагерных куртках, некоторые успели разжиться солдатскими гимнастерками. Все были возбуждены, еще не верили, что пришла Красная Армия, что они свободны, что кончились пытки и перестала дымить труба крематория. Стоял разноголосый, разноязыкий шум. Хлопали двери. Петр давно не спал по-человечески, от махорочного дыма, шума и мелькания полосатых курток закружилась голова, он закрыл глаза и задремал, прислонясь к стене.
Когда его встряхнули за плечо, он не сразу смог понять, где находится, сознание возвращалось медленно. Подполковник сердито глядел на него. Откуда подполковник? Ах, да…
– Простите, товарищ подполковник. Заснул.
– Подходящее местечко. Идемте.
Петр пошел за подполковником наверх, на второй этаж. Здесь было потише, часовой у лестницы не пускал посторонних. Подполковник открыл одну из дверей и пропустил Петра вперед. В тесной комнатенке стоял канцелярский стол и несколько стульев.
– Садитесь, - сказал подполковник, указывая на стул возле стола.
Петр сел, сняв пилотку.
Подполковник сел напротив, достал из полевой сумки лист бумаги, тонкую желтую ручку с металлическим перышком. Заглянул в чернильницу.
– Ваша фамилия, имя и отчество?
– Лужин Петр Иванович.
– Год рождения?
– Тысяча девятьсот двадцать седьмой.
– Как же вы в армию попали?
– Из партизанского отряда "Смерть фашизму". Был подрывником.
– Но вам же всего семнадцать.
– Фашисты убивают, не спрашивают, сколько лет.
– Родители есть?
– Мама. Она сейчас в Москве.
– А отец?
– Отец погиб в сорок первом. Герой Советского Союза младший лейтенант Лужин Иван Александрович.
Подполковник посмотрел на Петра внимательно.
– Вы что ж, извещение о его гибели получили?
– В газете было написано - "посмертно".
– Как маму зовут?
– Лужина Гертруда Иоганновна.
Подполковник все записывал. Буковки были маленькие, строчки ложились ровно, словно чистый лист разлинован.
– Откуда вы этого немца знаете?
– Я его не знаю.
– А он вас знает. Называет Паулем Копф.
– Копф - это девичья фамилия мамы. А Пауль - это Павлик, мой брат. Мы - близнецы. Его увез доктор Доппель, еще когда мама была владелицей гостиницы для офицеров в Гронске.
– Для советских офицеров?
– Для немецких. Если бы для советских, то была бы не владелицей, а заведующей гостиницы. Или директором.
– Послушайте, Лужин, вы утверждаете, что ваша мать была владелицей гостиницы для офицеров во время оккупации?
– Да.
– А вы в это время были в партизанском отряде?
– Нет. Мы с Павликом были при маме. Помогали ей.
– А как же вы попали в отряд?
– Это уже после того, как Павлика увезли. Меня вместе с мамой захватили партизаны.
– И маму тоже?
– Да. Она была переводчицей. В штабе бригады.
– И фамилия ее Копф?
– Лужина.
– Только что вы сказали, что фамилия мамы Копф.
– Это девичья ее фамилия. А когда она вышла замуж за отца, она стала Лужиной.
Ну и непонятливый этот подполковник!
– Значит, вы утверждаете, что не были в Берлине, не учились там в школе и не знаете Курта Вайсмана.
– Утверждаю.
– А мать была владелицей гостиницы для офицеров в оккупированном гитлеровцами городе Гронске.
– Да.
– Темно, темно, Лужин.
– Чего ж тут темного, товарищ подполковник? Мы выполняли задание.
– Чье задание?
А верно, чье задание они выполняли? "Дяди Васи"? Алексея Павловича?
– Советской власти, - неуверенно сказал Петр.
– Как, говорите, зовут вашего отца?
– Иван Александрович Лужин. Он погиб в сорок первом.
– Вот именно. А что делал ваш брат в Берлине?
– Учился в школе.
– Откуда вы знаете?
– Он писал нам.
– Кому "нам"?
– Маме и мне.
– Из Берлина?
– Да.
– А еще что он писал?
– Что жив и здоров. Что скоро мы победим. Хайль Гитлер.
– Как?
– Хайль Гитлер. Для камуфляжа. Он ведь из Берлина писал.
– Так.
– Еще передавал приветы Фличу.
– Кому?
– Фличу. Настоящая его фамилия Фличевский. Фокусник.
– Фокусник?
– Мы же в цирке работали. На лошадях. До войны. А Флич - это наш старый друг, фокусник.
– Значит, в Берлине был Павел?
– Павел.
– Вот Вайсман и утверждает, что вы - Павел.
Петр засмеялся.
– Ничего удивительного. Мы ж близнецы. Нас всегда путали.
– Прямо шекспировский сюжет! - усмехнулся подполковник. - А я вам не верю!
– Почему?
– Путаете много… Фокусника приплели… Мамина фамилия то Копф, то Лужина…
– А как ваша фамилия, товарищ подполковник?
– Боровский.
– А я вам не верю! - четко сказал Петр и голос его сорвался по-петушиному.
– То есть…
– Не верю и все. Может, вы не Боровский и не подполковник. И вообще вас нету.
Подполковник рассердился.
– Ну знаете, Лужин… Много себе позволяете. Мы здесь не шутки шутим! Вот прикажу вас арестовать.
– За что?
– За грубость. За то, что путаете тут, вместо того чтобы…
– Извините, товарищ подполковник. Обидно. Вы ж мне не верите!
– Подпишите.
– Что?
– Ваши показания, - подполковник протянул Петру ручку, макнув перо в чернильницу.
Петр аккуратно вывел: "Петр Лужин".
– Разрешите идти?
– Куда?
– В свой полк.
– Нет, Лужин. Побудете пока здесь. Поработаете на кухне. Вон народу сколько кормить надо!
– А как же…
– А так же. Приказания не обсуждаются, устава не знаете!
– Есть остаться работать на кухне!
– Найдете внизу дежурного лейтенанта. Он вас определит.
– Есть! Разрешите… Разрешите обратиться, товарищ подполковник?
– Обращайтесь.
– Можно мне с Вайсманом поговорить?
– О чем?
– Он же Павла видел!
– Успеете, Лужин. Идите.
– Есть.
Петр ушел, а подполковник Боровский перечитал его показания, сложил бумагу пополам и сунул в полевую сумку. До войны он был инструктором райкома партии, любил и понимал людей. В армию попал по партийному набору. Стал политработником. Потом его направили в Особый отдел. Нелегкая это работа, ох нелегкая. В бою враг вот он, целься, бей. А враг, с которым он борется сейчас, может принять любую личину, надеть любую форму, предъявить любые документы, враг - оборотень, перевертыш. Его надо найти, распознать, обезвредить. Очень много он вреда может принести, очень.
4
Работа на кухне начиналась затемно. Угрюмый ефрейтор Егги, не то латыш, не то эстонец, расталкивал Петра, который спал на тонком матраце возле остывшей кирпичной плиты. Плита сложена еще немцами, в нее вмазано несколько больших чугунных котлов с мятыми железными крышками. В них варили баланду из подгнивших овощей для заключенных. Теперь только кипятят воду. А пищу готовят в походных кухнях.
Петр был убежден, что в голове Егги спрятан часовой механизм: когда бы ни лег спать ефрейтор - просыпался ровно в пять утра. Быстро умывшись, они шли на дровяной склад. Дров немцы запасли, ведь круглые сутки работал крематорий. На складе они сбрасывали гимнастерки и брались за двуручную, отлично отточенную и разведенную пилу. Наточил и развел ее ефрейтор. Часа полтора, не останавливаясь, пилили они швырок на колобашки. Егги не любил остановок, не любил остывать. Петр был убежден, что руками ефрейтора тоже управляет какой-то скрытый механизм. Он считал себя крепким, тренированным парнем, привычным к нагрузкам. Но руки у него деревенели, а ефрейтору хоть бы хны!
