выпить бутылку пива с соседом, сразиться в механический футбол, а вечером посмотреть телевизор. В баре всегда оживленно, у каждого есть там свой излюбленный столик.
…Мадлен с нетерпением ждала вечера, когда вернется отец. Уроки уже были давно сделаны. Бабушка, как всегда «на минутку», спустилась к Дюбуа и пропала.
В их маленькой квартире было уютно. Вещи уже давно нашли здесь свои незыблемые места. Все осталось так, как было при жизни матери.
Старый дубовый шкаф хранил костюмы отца и платья Мадлен. Бабушка жила в квартире обособленно. Она это настойчиво и упрямо подчеркивала, — если бы не внучка, которая связывала ее с Густавом, она бы, наверное, после смерти дочери переехала в другой дом.
Больше всего в жизни бабушке хотелось скопить деньги и купить квартиру где-нибудь на Больших бульварах. Она надеялась выиграть крупную сумму в лотерею и покупала билеты, выбирая номера по какой-то особой, одной ей известной системе. Однако ей упорно не везло. Несколько раз она тайком ото всех ездила в Булонский лес на скачки и ставила небольшие суммы на лошадей, которых восхваляли газеты. Но эти лошади почему-то не выдерживали стремительного бега и отставали…
Бабушка искренне желала, чтобы Густав стал владельцем большого гаража и имел по крайней мере десяток своих такси. Она хотела, чтобы Мадлен жила богато.
С тех пор как Мадлен осталась без матери, она очень повзрослела. Она любила отца. И по-своему любила бабушку. Но ей не хватало ощущения семьи.
Поэтому она и стремилась к Шантелье. У них в семье вечерами все собирались вокруг стола и вместе обсуждали свои семейные дела.
Когда отец Жака узнал, что Мадлен с Жаком сочиняют письмо в Одессу, он громко засмеялся.
— Никогда мадам Жубер не иметь этого дома! — сказал он.
Мадлен слушала, но в глубине души она с ним не согласна. Ведь дом остался бабушке по наследству!..
Она просидела на окне до самых сумерек, не отрываясь глядела вниз на вымощенный каменными плитами, почти квадратный двор. Его окружали серые, потемневшие от дождя стены дома. Она знала, кто живет за каждым из его многочисленных окон.
Вот на третьем этаже, напротив, мелькнула тень Марии, она, наверно, сейчас возится со своими малышами; чуть наискосок — четыре окна квартиры Шантелье, — они темны, никого нет дома. Внизу, в первом этаже — широко раскрытое окно. В его сумрачной впадине Мадлен угадывает седую голову Ива, он, кажется, держит в руках газету…
Мадлен упорно ждет отца. Как он поступит? Ведь это так важно, чтобы он решился заявить, что Жака увезли в машине!.. Мадлен не может понять, почему Шантелье должен молчать? Кому он мешает? Почему эти люди так зло отомстили ему? И за что? Эти вопросы мучают Мадлен…
Отец Жака был суров, молчалив, и сыну часто от него доставалось, но Мадлен, с ее острым чувством справедливости, понимала, что Шантелье хочет людям добра.
Но что это?!. В квартире Шантелье вспыхнул свет! Они вернулись!.. Как же она этого не заметила? Ведь весь двор перед ее глазами…
Она только что видела двух, нет, даже трех людей в плащах… Один остановился у подъезда и, кажется, до сих пор почему-то стоит в его тени.
Недоброе предчувствие встревожило девочку. Она перегнулась через подоконник и стала вглядываться в окна квартиры Шантелье. За плотно закрытыми шторами быстро двигались тени. Вот одна из них на мгновение задержалась, и Мадлен увидела очертания мужчины в шляпе.
Грабители?!. Мадлен точно ветром сдуло с подоконника. Даже не накинув плаща, она опрометью бросилась вниз по лестнице. Первой ее мыслью было скорее найти полицейского!.. Ах, если бы ей вдруг встретился отец! Он-то уж быстро бы сообразил, что делать!
Она подбежала к окну Ива. Старик действительно читал газету.
— Дядя Ив! У Шантелье — воры! — тихо проговорила она. — Я сама видела!.. Они вошли в подъезд! А теперь они в квартире!.. Только один остался сторожить в подъезде, вон там!.. Что делать, дядя Ив? Что делать?!.
Ив отложил газету. Его морщинистое лицо помрачнело.
— Не думаю, Мадлен, что это воры, — шепотом ответил он. — Что-то никогда не слышал, чтобы у Шантелье были бриллианты! Я видел этих троих… Может быть, они из полиции?
— Почему же они пришли, когда никого нет дома?!.
— Так им, наверно, удобнее!
— Что же делать, дядя Ив?!.
— Не знаю!.. — вздохнул старик. — Мы с тобой не сможем им помешать!..
Мадлен вглядывалась в человека, который молча курил у подъезда, глубоко засунув руки в карманы светлого плаща. Нет, он не похож на бандита, которого оставили, чтобы он подал сигнал в случае опасности. Он не трусил, не пугался каждого шороха и не смотрел по сторонам…
И вдруг, не давая себе отчета в том, что делает, охваченная порывом злого отчаяния, Мадлен кинулась на середину двора и крикнула громко, во весь голос:
— В квартире Шантелье воры!.. В квартире Шантелье воры!..
Человек, стоявший у подъезда, бросился к ней. Его шершавая, нотная ладонь закрыла ей рот.
Но уже захлопали окна. Десятки встревоженных лиц выглянули во двор. Мадлен отчаянно боролась с цепко держащими ее руками.
Но кто-то уже безнал к ней на помощь.
— Не смей ее мучить, негодяй!.. — она услышала чей-то злой голос.
Еще мгновение, и человек в плаще отлетел в сторону. Мадлен прижалась к окну Ива.
Между нею и человеком в плаще стоял высокий, в разорванной рубашке муж Марии — Шарль.
— Политическая полиция! — резко бросил Шарлю тот, в плаще, держась за ушибленное плечо. — Сейчас же убирайтесь!..
Вдруг вмешался визгливый голос мадам Дюбуа:
— Мадлен! Беги скорее домой!..
В этот момент хлопнула дверь подъезда. Двое вышли, подозвали третьего, погрозили Шарлю и быстро зашагали к воротам.
Мадлен успела заметить, что один из них прячет под плащом какой-то сверток.
Мадам Дюбуа подбежала к ней, схватила за руку и обернулась к Шарлю, который все еще стоял рядом.
— Не забывайте, Шарль, у вас двое детей! Вам только не хватает неприятностей с полицией!..
— Но он же ударил Мадлен, — ответил Шарль.
— Сама виновата!.. Шантелье в ее защите не нуждается!.. Господи, вот что значит, когда у ребенка нет матери!..
Мадам Дюбуа потащила Мадлен в свою квартиру при магазинчике, которая находилась рядом с квартирой Ива.
Покойный муж мадам Дюбуа — Эрнст Шерер — был немцем, и все это еще сказывалось в обстановке комнат. Повсюду висели фарфоровые таблички с нравоучительными изречениями, написанными замысловатой вязью готических букв: «Садясь за стол, думай о господе боге», «Щедрость должна быть скромной», «Дети, любите своих родителей». Даже на пивных кружках, которые давно не
