И вдруг тишину разорвал отчаянный, ни на что не похожий вопль.
Всех охватил ужас. В мрачном подвале, среди дыма и копоти, пронеслась тень неотвратимой трагедии. И вдруг в этом гнетущем, тупом безмолвии раздался веселый смех Габи. Все подумали, что он не в себе, но Габи воскликнул, смеясь:
— Да ведь это собака лает!
Лай перешел в вой.
Дядя Шефчик вскочил и пошел посмотреть, почему это собака так жалобно воет. Габи бросился за ним. Дверь подвала со скрипом отворилась, и Габи увидел у самой двери Пушка. Тот, задрав вверх морду, жалобно скулил. Но какой у него страшный и измученный вид! От маскировки, которую ему сделали Шефчики, осталось одно воспоминание. Он был весь грязный, к свалявшимся клочьям шерсти прилипли кусочки штукатурки, а на носу и передних лапах виднелась запекшаяся кровь.
Пушок, увидев дядю Шефчика и Габи, перестал выть, радостно завилял хвостом, потом ухватил Габи за ботинок, выпустил его и, вцепившись в штанину дяди Шефчика, стал тянуть его за собой.
— Странно! — недоумевал дядя Шефчик. — Чего хочет от нас эта уродливая бродяжка?
— Это не бродяжка, — обиделся Габи, — а Пушок, и он вовсе не уродливый.
Дядя Шефчик с удивлением уставился на грязного урода, с трудом узнавая в нем некогда веселого и красивого щенка.
А Пушок все не унимался. Он то хватал Габи за ботинок, то дергал дядю Шефчика за штанину. Но так ничего и не добившись, Пушок, оглядываясь, побежал к воротам, словно приглашая следовать за ним, а в подворотне остановился и трижды тявкнул: чего же вы, мол, не идете?
— Видать, где-то произошло несчастье, — решил дядя Шефчик. — Эта собачонка куда-то нас зовет. Прямо как человек… Знать бы только, куда и где она была…
— Я знаю, дядя Шефчик! — закричал Габи. — Пушок был у Шмыгала, на улице Реппентю. Он прятался там от зеленорубашечника…
— На улице Реппентю?! — поразился дядя Шефчик. — Кто его знает, что там случилось… Живее, а то и так много времени потеряли.
Они сбежали в подвал. Доктор Шербан мигом организовал спасательную команду, в которую просились все, даже дядя Варьяш. Только Теофил Шлампетер и господин Теребеш не сдвинулись со своих мест, сказав, что никуда не пойдут, потому что кому-то из мужчин нужно и дома остаться возле женщин и детей. Женщины дружно запротестовали, но тем не менее господин Теребеш и зеленорубашечник остались в подвале, заявив, что им, дескать, лучше знать, в чем нуждаются женщины.
Спасательная команда, вооружившись веревками, ведрами, лопатами и ломами, отправилась в путь. Доктор Шербан даже прихватил с собой на всякий случай медицинскую сумку. От труппы в команду вошли Габи и Шефчик-старший.
Когда они поднялись из подвала, Пушок радостно затявкал, устремился вперед, а в подворотне оглянулся, идут ли за ним. Убедившись, что идут, он выбежал на улицу и опять стал там ждать. Когда же люди подошли к нему, он снова бросился вперед, добежал до угла и залаял. Так он довел команду до улицы Реппентю и, сразу подскочив к домику, жалобно и отчаянно завыл.
Увидев бабушкин домик, люди оцепенели. Домик и раньше дышал на ладан, зажатый высокими домами, а теперь распластался на земле, словно окончательно обессилев. Фасад рухнул, черепица разлетелась во все стороны, земля вокруг сплошь была покрыта осколками и щебнем.
В вышине распустила свои сверкающие лепестки красная осветительная ракета, похожая на огромный мак, выросший в облаках. Огненно-красные лепестки цветка медленно опускались вниз, освещая всю округу, затем превратились в крохотные точки и совсем погасли.
Дядя Шефчик снял шляпу и вытер лоб.
— Кто знает, живы ли они? — спросил он неизвестно у кого.
— Не может быть, чтоб все погибли! — вскричал Габи.
Он подбежал к доктору Шербану, вцепился в его руку, поднял полные слез глаза и закричал:
— Ведь этого не может быть, правда? Прошу вас, ответьте мне, господин Шербан! Ой, я так боюсь! Ведь Дуци совсем еще маленькая. И Шмыгало, и Милка тоже. А бабушка? Она же старенькая и добрая… Мне надоело жить в постоянном страхе. Прогоните, господин Шербан, немцев и нилашистов, не поддавайтесь им!..
Пушок перестал выть, подскочил к развалинам и принялся быстро разрывать лапами землю.
— Смотри, Габи, — кивнул головой доктор Шербан в сторону собаки. — Пушок ответил вместо меня. Отчаиваться рано. Надо работать.
— Дыра! Дыра! — крикнул Шефчик-старший, глядя под ноги Пушка.
Дядя Шефчик опустился на колени и крикнул в темноту дыры:
— Ого-го-го! Есть там кто-нибудь?
— Помогите! Помогите! — глухо донеслось из-под земли.
— Живы, господин Шербан! Живы! — радостно воскликнул Габи.
Он схватил первую же попавшуюся лопату и принялся проворно ею орудовать, отбрасывая в сторону мерзлую землю и расширяя отверстие.
Вся спасательная команда принялась за дело. Со скрипом врезались в землю лопаты. Работали молча, ожесточенно, лишь изредка бросая ободряющее слово в темную глубину бреши. Яма все углублялась, все расширялась. Иногда, когда что-то со свистом проносилось над ними, все бросались на землю и, прижавшись, ждали взрыва, потом сразу же вскакивали на ноги, отряхивали снег и продолжали работу. Наконец из-под щебня показались контуры оконца рухнувшего подвала. Пушок не стал дожидаться, пока брешь расширят, и вскочил в оконце: видимо, хотел дать знать о подоспевшей помощи и ободрить заживо погребенных людей.
Габи крикнул в темноту:
— Бабушка! Мы сейчас придем!
Оттуда послышались сразу четыре ликующих голоса, даже пять, если считать за голос радостный лай Пушка.
Когда же спасатели сочли брешь достаточно широкой, то привязали Габи за пояс и спустили в подвал. Темнота там была такой густой, что казалась чуть ли не ощутимой. Вверху сквозь проделанную брешь видны были приветливо подмигивающие звезды.
Бабушка с тремя малышами сидела скорчившись в углу. Габи прижал к себе поочередно каждого из четверых и сказал дрогнувшим голосом:
— Ой, бабушка, вам, наверно, было так страшно!
— А я совсем не боялась, — послышался из темноты голос Дуци. — Я знала, что ты придешь за нами. Потому и не боялась.
— Давайте же скорее! — поторопил их сверху доктор Шербан.
Габи быстро отвязал веревку и собрался было обвязать ею бабушку, но та не согласилась, сказав, что первыми нужно поднять ребят.
— Бабушка! — воскликнул Габи. — Да вы прямо настоящий капитан! Ведь это он последний покидает тонущий корабль.
Ловким движением он обвязал веревкой Милку, дернул за конец веревки, и спасательная команда вызволила Милку из заточения.
За ней подняли Дуци. Пока Дуци покачивалась на веревке между небом и землей, Габи сказал Шмыгале:
— Послушай, Эмануэль, что я тебе скажу.
— Говори, — потянув носом, ответил Шмыгало.
— Не шмыгай носом. Ужасно противно…
— А я и не шмыгаю, — возразил Шмыгало и опять шмыгнул.
Спор пришлось прервать, потому что веревка опустилась вниз. Одного из спорщиков подняли наверх, и он скрылся в лазе. Четвертой освободили из подземелья бабушку, и, наконец, из темноты появился Габи.
— А теперь и в путь можно трогаться, — сказал доктор Шербан.
Дуци спрятала на память в карман кусочек кирпича. Милка прижимала к себе тряпичную куклу и тихонько хныкала. Шмыгало тоже готов был расплакаться, но все-таки сдержался: пусть, мол, Габи не думает, что он плакса. Бабушка своей морщинистой натруженной рукой ласково погладила рухнувшую стену домика.
И они двинулись вперед, прижимаясь к стенам домов.
Путь им освещали лучи прожекторов, обшаривавших небо, и далекие вспышки зарева. На вспоротом, изрытом тротуаре громоздились на почерневшем снегу обломки стен. Черные глазницы выбитых окон подслеповато поглядывали на следы разрушений. Наполовину сорванные с петель ворота жалобно поскрипывали. Оборванные на фонарях провода со звоном извивались у них под ногами. Вырванные из пазов железные жалюзи магазинов тоже валялись на улице. В магазинах царил мрак и запустение.
У витрины пекарни стоял, словно в очереди за хлебом, подбитый танк. На пороге парикмахерской торчала углом вывеска: «Красим одежду в черный цвет в течение суток». На занесенном снегом подоконнике одной из квартир на первом этаже блестели чьи-то горящие глаза, и, когда люди подошли ближе, серая кошка, мяукнув, прыгнула в пустоту комнаты, единственными жильцами которой были теперь зимняя стужа да гулкое эхо.
На Сегедском шоссе им преградила путь какая-то темная масса. Дядя Шефчик прошел вперед посмотреть, что там такое, и замахал руками: дескать, можно идти смело. Поперек тротуара лежала убитая лошадь. В ее больших, мутных глазах блекло отражался мерцающий свет звезд и прожекторов. Едва прошли еще несколько шагов, как перед ними с тихим ржанием метнулась огромная тень. Это была, видимо, подруга убитой лошади. Еще совсем недавно они вместе тащили груженую подводу. Теперь она одиноко и беспомощно брела куда-то в лютую стужу, не понимая, что произошло с ее подругой и почему это она лежит безмолвная и неподвижная на тротуаре.
