Однажды мы задержались в школьной мастерской, размечали доски для кузова. Толстые, звонкие доски мы тоже добыли на заводе. Пообещали, что весной отработаем, на всей территории посадим цветы. Вышли вчетвером: я, Алеша, Венька и Генка. Как случилось, что он пошел с нами, ума не приложу — Генка избегает нас и даже работать уходит в дальний угол мастерской.
Вечерело. Ветер гонял по тротуару колючие снежинки. Всем нам было по пути. Ребята шли быстро, я на своей коляске держался рядом с ними. Все четверо молчали: при Генке ни о чем говорить не хотелось.
Генка свернул на углу. Даже не попрощавшись. Мы уже к этому привыкли. Мы помнили все: как он ни за что обидел меня, как потребовал переизбрать Веньку, как обманул Глафиру Филипповну и чуть не превратил нашу машину в груду металлолома. Мы все помнили, и даже то, что он перестал быть председателем совета дружины и получил за машину выговор, не могло нас с ним помирить. Помнил это и Генка. Он почти не разговаривал с нами. Так, процедит что-нибудь сквозь зубы, и все. В мастерскую он ходил только потому, что доски для кузова мы подготавливали на уроках столярного дела и за это ставили отметки. Двойка даже по труду была для круглого отличника Генки страшней всего на свете.
Он свернул, а мы облегченно вздохнули: больно уж неуютно было с ним рядом. И вдруг мы услышали пронзительный Генкин крик. Какой-то здоровенный пьяный парень ни за что ни про что сбил его с ног. Покачиваясь, парень стоял перед Генкой и примерялся, куда бы еще его ударить.
Венька и Алешка бросились к пьяному. Венька изо всех сил толкнул его в грудь, он зашатался и отступил. Алешка подхватил Генку под мышки и помог ему встать на ноги. И тут парень ударил Веньку в лицо.
Спустя несколько минут прохожие оттянули пьяного от Веньки. Какой-то военный сжал ему руки и повел, сразу присмиревшего, в милицию. А Венька встал с тротуара и выплюнул на снег вместе с кровью выбитый зуб. Потом набрал горсть снега и прижал к правому глазу, вокруг которого набухал огромный синяк.
Генкин портфель валялся на снегу, но он даже не посмотрел на него. Он подошел к Веньке и неловко стал отряхивать с его пальто снег.
— Не надо, — криво улыбнулся Венька. — Пошли, ребята.
— Постой, — схватил его за руку Генка. — Я должен тебе сказать… Я должен…
Слова застревали у него в горле, он сглатывал слюну и весь дрожал.
— Что ты должен мне сказать? — в упор спросил у него Венька, вытирая с подбородка узенькую полоску крови и моргая правым глазом, который с каждой минутой заплывал все больше и больше. — Что ты подложил мне в портфель эти проклятые детали?
Генка молча кивнул.
Мы с Алешкой замерли.
— Ты это знал? — наконец хрипло выдохнул Генка.
— Знал, — облизнув губы, ответил Венька. — Когда Сашка сказал, что нашел детали в моем портфеле, я вспомнил, как ты возле портфелей крутился, когда мы ящики на склад понесли.
— Чего ж ты сразу ребятам не сказал?
— Доказательств не было. К тому же я верил, что раньше или позже ты сам им об этом расскажешь. Расскажешь?
Венька вплотную подошел к Генке и взял его за отвороты пальто. Генка посмотрел на его синяк и угрюмо ответил:
— Скажу…
Он рассказал обо всем утром, незадолго до звонка. Стоял у стола, как всегда, аккуратный и чистенький, и крошил в пальцах расческу. Он хотел тогда отомстить Веньке за то, что тот ударил его. Ударил за меня.
— Ты мерзавец! — крикнула Тома, когда он замолчал. — Тебе надо влепить выговор и выгнать из школы. Я не хочу с тобой учиться в одном классе.
— Можете дать мне выговор, — глухо сказал Генка и сунул поломанную расческу в карман. Ни кровинки не было в его лице, но глаз он не прятал, смотрел прямо на нас. — Можете дать мне выговор, но не выгоняйте. Я учился с вами шесть лет, ребята…
Генка прикусил губу и отвернулся. Тогда поднялся Венька.
— Ты не права, — жестко сказал он Томе, потирая черно-лиловый синяк. — Он учился с нами шесть лет, даже шесть с половиной, и мы тоже виноваты, что он стал таким. Мы всегда восхищались им: ах, какой вежливый, какой хороший… А что этот «хороший», кроме себя, никого знать не хочет, этого как будто и не замечали. Теперь что ж, он уйдет в другую школу, а мы умоем руки, да? Пусть он остается в классе и в школе тоже. Я во всяком случае буду голосовать, чтобы не исключать его. Пусть он запомнит сегодняшнее утро. И мы…
…И все-таки двое ребят подняли руки за то, чтоб Генку исключить из школы. Это были Тома и Алеша. Остальные поддержали Веньку.
Фарфоровая кошка
Это была сумасшедшая весна. Шел апрель, началась четвертая четверть. Нужно было заниматься, готовиться к экзаменам. Тогда еще экзамены сдавали в седьмом классе. А тут массу времени отнимали машина, работа на заводе, занятия автокружка. Мы совсем запарились. Однажды даже Алешка не выучил стихотворения и получил двойку. Правда, на другой день исправил, но после уроков Леня оставил нас и сказал, что занятия автокружка нужно свертывать. Есть машина, завод и подготовка к путешествию, — достаточно.
— И вообще, — он покосился на Алешу, — одна двойка — и больше никакой самодеятельности. Потому что грош нам будет цена, если кто-нибудь останется на второй год. А мы еще за звание «отряда-спутника» соревнуемся…
Разговор о машине и о походе отошел на второй план. Теперь на переменках мы разбирали правила, формулы, теоремы. Тома начала готовить уроки вместе со Славой Кирильчиком: он по-прежнему отставал по химии и немного по физике.
Алеша и Венька занимались со мной.
На завод мы ходили работать, как обычно, два раза в неделю, но Леня строго следил за тем, чтоб мы не задерживались там больше двух часов. Да еще два часа уходило на установку кузова.
Делать кузов нам помогали ребята из 7-го «Б» и из шестых классов.
Вначале Алешку это страшно обидело. Наша машина, машина 7-го «А», и вдруг стала общей, всей школы.
— Слушай, Леня, — ехидно спросил он, — а почему с первого дня вся дружина над ней не работала? Почему только на готовое хозяева находятся? Несправедливо это.
— Нет, справедливо, — отрезал Леня. — Справедливо, Алеша. Кто-то должен был это дело начать. А сейчас его поддержат все. Ну, а вам, поскольку вы поработали больше всех, будет предоставлено почетное право первыми поехать на этой машине в поход. Устраивает?
Нас это вполне устраивало. Алешу, наверно, тоже, хотя он и надулся. В конце концов, не все ли равно, будет принадлежать машина 7-му «А» или всем ребятам? Так даже лучше: может, удастся как-нибудь выйти из положения с резиной.
Резина тревожила Алешу с первых дней, когда мы только начали собирать машину. Сын шофера, он знал, что если и можно выпросить в каком-нибудь гараже или даже найти среди металлолома немаловажную запасную деталь, то резина на свалках не валяется. И действительно, сколько мы ни пытались вместе с Леней что-нибудь сделать, наша машина (теперь уже ее смело можно было назвать машиной) по-прежнему стояла на колодках. Даже директор, искренне сочувствуя нам, ничем не мог помочь: у школьной трехтонки было всего одно запасное колесо, не отдавать же его нам.
Вся наша затея повисла в воздухе. Алешка совсем пал духом.
«Где достать резину?» Теперь этот вопрос уже занимал не только нас: ведь даже первоклассники нет-нет да и подходили к машине и по-хозяйски похлопывали ее по радиатору.
В классе мы обычно собирались минут за тридцать до начала уроков. Это Венька такое правило ввел. Светало рано, а полчаса до занятий приносили всем пользу — вместе мы успевали разобраться во всех непонятных вопросах, сверить домашние задания. У нас был уговор: кроме уроков, в эти полчаса ничем больше не заниматься.
И все-таки Алеша всякий раз умудрялся вставить словечко о резине, хотя ругал его Венька за это беспощадно. Правда, после того как Алеша получил двойку, он стал снова хорошо учиться, но мы с Венькой знали, чего это ему стоит: он просиживал над учебниками чуть не до ночи. Весь день, несмотря ни на какие запреты, у него отнимали поиски этой проклятой резины.
