Бахчи, к сожалению, нет. Зато есть большой колхозный сад.
«Го-го-го! Живем!» - Воинственно закричал в Котькиной душе отчаянный похититель яблок.
Где в Киеве на улице Саксаганского икнулось Игорю Дмитрусь.
Так за разговорами не заметили, как прошли сосняк, и восторженным Котькиным глазам открылись Капустяны - настоящую деревню его мечты: дома под крышами, заборы, колодцы с журавлями... По телевизору такого не увидишь. Один из последних уголков отмирающей давности.
Проведя Свету до самого двора, Котька попрощался с ней и вприпрыжку направился назад. Он весь дрожал от нетерпения. Немедленно, немедленно подложить в штаны досточку и - в колхозный сад...
Воровать яблоки, таиться, замирать, вздрагивать, убегать от сторожа, переживать всем своим существом (особенно этим, уязвимым, по утверждению Игоря Алейников, местом) щемящее мужественное чувство опасности... В Котька уже и сейчас словно сидят брюки. Будто туда уже посыпались соли. Защипало, задергали, закололо...
Котька бросился искать досточку. И тут понял, что был несколько опрометчивый. Одно дело - найти досточку дома, в городе. Совсем другое - здесь, на «бережку». Надо было запастись заранее.
Кирпичей повсюду валялось много, досточки не было нигде. Не подкладывать же в штаны кирпич. Шифер тоже не подходил. Во-первых, волнистый и шершавых, жестко, да и в штаны не влезет. Во-вторых, хрупкий, от выстрела мог рассыпаться, и это было опаснее, чем сама соль.
Котька сбился с ног. Он был уже в отчаянии. И вдруг...
Все гениальные идеи приходят в голову неожиданно и поражают своей простотой.
Он стоял в домике посреди комнаты и оглядывался по сторонам. Родителей шляпа?.. Не подходит, не влезет. Матери сумочка? Тоже не подходит... И вдруг взгляд его упал на собственную кровать. Из-под подушки торчал корешок книги. «Старик Хоттабыч». Старый верный Хоттабыч. Любимая книга всей семьи. Еще папа и мама в детстве увлекались. Теперь Котька увлекается.
«А что, если подложить «Хоттабыча»? Он даже толще досточку».
Не раздумывая, Котька засунул «Хоттабыча» сзади под плавки. «Хоттабыч» держался хорошо, не выпадал. Порядок!
Правда, ходить не очень удобно. Но ничего, можно выдержать.
И то, что «Старик Хоттабыч» будет участвовать в увлекательной опасной операции, вдруг развеселило Котька.
«Здорово! Будет поддерживать меня своими чарами».
Котька пока вытащил его (успеет засунуть перед самой операцией). И поехал из дома.
Шел ли ты, дорогой читатель, когда-нибудь что-то воровать? Впервые. И не в группе, а сам. О-о-о!.. Как не шел, то не ходи, милый! Не ходи никогда! О-о-о!.. То ужасное, ни с чем несравнимое чувство! Поджилки у тебя дрожат, колени подгибаются, сердце колотится так, что как те бедные ребра выдерживают? Выдерживают, и не разламываются, и не выпустят на волю это сумасшедшее сердце, и не выскочит оно, и не поскачет вприпрыжку по дороге впереди тебя. А в глазах мерцает, а по спине мурашки, мурашки, мурашки...
Миллионы холодных мурашек бегут, бегут вниз в пяти и вовсю тащат тебя за пятки назад. А волосы на голове топорщится и поднимает вверх фуражки (если ты в фуражке) или просто себе шевелится (если ты без фуражки). А голова горит! А в животе холодеет, стынет, стынет, словно туда набросали льда, - и ворчит... тоненько-тоненько и жалобно...
Эх, читатель, мой дорогой читатель! И как тот бедный Котька дошел до колхозного сада, я и сам не знаю.
Сколько раз он останавливался и говорил себе: «Нет, не пойду!.. Пусть они горят, те яблоки, и тот сад, и та погоня, и все на свете!..»
Но каждый раз он вспоминал насмешливый взгляд Игоря Алейников и его презрительный голос: «Тот, кто не воровал арбузов на бахче, кто не испытал чувство опасности, - пигмей и больше ничего!.. Размазня!..» И в воображении всплывал размазня, красный, с глазами, полными слез.
И Котька тяжело вздыхал и шел дальше.
Но вот и колхозный сад.
Куда ни глянь - деревья, деревья, деревья. А на них - яблоки, яблоки, яблоки. И нигде - ни живой души. Котька засунул «Хоттабыча» сзади в штаны и замер, весь превратившись в сплошное огромное оттопыренные ухо.
Нигде - ни одного подозрительного звука. Только тихо шелестят на деревьях листья и где гудит в траве шмель.
Котька мог бы спокойно нарвать яблок с первого же дерева, и уже бы операция прошла успешно. Но... Хотя Котька и считал себя вполне папиным сыном, со всей папиной легкомыслием и другими прекрасными недостатками, но где все же, видимо, была у него в характере капелька маминой расчетливости и практицизма. Ибо, вкусив яблоко с первого дерева и морщась, как среда на пятницу («Ну и кислятина!»), он поплелся к другой яблони, затем к третьей, четвертой... и везде пробовал, морщился и шел дальше («Если воровать, то что-то путное, а не невесть что !..»).
Челюсти сводило, язык стал, как напильник, - все яблоки были зеленые и кислющие невероятно. Видно, здесь рос поздний зимний сорт.
Наконец - то Котька потерял вкус, привык к кислятины, - около одной яблони он остановился. Откусил единственное, к которому смог дотянуться снизу, - вроде ничего. Яблоки были довольно крупные, красные, но висели высоко над землей. Надо было лезть на дерево. Котька оглянулся. Нет никого. Вздохнул, как перед прыжком в воду, и царапин. «Хоттабыч» в штанах мозолил, словно выражал протест. Но Котька не обращал внимания. Неведомая доселе решительность толкала его вверх. И сквозь весь огромный ледяной холод страха вдруг проклюнулось то маленькое и теплое. Проклюнулось и запищал:
- Ну, Дмитруха! Берегись! Кто говорил, что я пигмей, что я размазня?.. Какой же я пигмей, какой же я размазня, когда я лезу на дерево и краду колхозные яблоки! Нет, я вам не размазня! Я - молоток! Я... Ну, будет, будет теперь что рассказывать в классе! Ух, какой же я! Ух, какой же я... Ух, я - так я! Не то, что размазня.
Царапая об ветки руки, Котька одна другой рвал яблоки и совал себе за пазуху. Некоторые вырывались из рук и глухо стучали на землю. И Котька не считался и поспешно тянулся за другими.
И вдруг...
- Кахи-кхе, - послышалось снизу.
Котька словно затянули за шею - перехватило дыхание. Он посмотрел вниз. Видно было только сапоги - все остальное заслоняло листьев.
- Кахи-кхе! - Повторили сапоги.
Листья вдруг зашевелилось, и прямо на Котька нацелилось дуло ружья!..
- Ввай! - Взвизгнул Котька и резко повернулся, подставляя под выстрел «Хоттабыча». «Хоттабыч» мелко задрожал в штанах и безнадежно замер в обреченном ожидании.
- Н-не с-стрелять... - плаксиво пропищал Котька.
- Как это - «не стреляйте»? Не имею права. Сейчас выстрелю!
Котька зажмурился.
«Хоттабыч» в штанах похолодел.
- Ну! - Насмешливо сказали снизу. - Излазь!.. Ты застреленный.
Голос был очень знакомый.
Котька повернулся.
Под деревом, раздвигая палкой листья, стоял дедушка Дикая природа.
Одним движением Котька выдернул рубаху из штанов, и яблоки посыпались на землю. Затем, едва шевеля ватными непослушными конечностями, начал слезать.
- О! А что это у тебя в штанах? - Удивленно спросил дедушка (слезая с дерева, Котька повернулся к нему спиной).
И не успел Котька среагировать, как дедушка вытащил у него из брюк «Хоттабыча».
- Эва!.. Вот ты именно так книжки читаешь? А головой уже не получается?
Котька покрылся красными пятнами.
- И чего это тебя туда потащило? Ту зелень рвать... Зачем оно тебе? Хочешь весь отпуск бегать?
Эх, лучше бы тот дед был уже выстрелил... Но у деда, кроме палки, никакого оружия не было. То Котьки с перепугу палку сдался дулом ружья.
А вообще старичок был совсем не страшный. И Котька уже подумал, что он сейчас посмеется над ним и отпустит. Вдруг тот строго взглянул на него и сказал:
- Пойдем!
И повел Котьку.
Котька покорно шел, опустив голову. И в той голове испуганными зайчиками прыгали беспорядочные мысли:
«Чего это я иду? Чего я не бегу? У деда же нет оружия. И бегать он, видимо, на длинные дистанции не мастак. Не догонит. Я же мечтал, я же мечтал о побеге, именно о побегах и погони... Так чего же я... иду теперь, как теленок... как размазня... Что же я скажу Игорю Дмитрусь? О чем же я в классе рассказывать?»
Но ноги сами собой, без приказа председателя, механически переставляясь, шли вслед за дедом.
- Дед, - решился наконец Котька. - Куда это вы меня ведете?
- Как это куда? - Повернулся старик. - В тюрьму! А куда же... В тюрьму, в тюрьму... А куда же у нас воров сажают?
- Жа-шутите, - дрожащим голосом сказал Котька.
- Вот интересно мне шутить с тобой.
- Кто же это за пару кислых яблок в тюрьму сажает?
- Это не кислые яблоки. То колхозное добро. А тот, кто посягает на колхозное добро, - вор и преступник. Вот так!
Дед уже вывел Котька из сада, и они направились мимо какие длинные каменные.
- Дед, а... а вы меня разве не узнаете? - Жалобно скривился Котька.
