Владислав Крапивин - Бриг «Артемида»

Ознакомительная версия.

Разные искусствоведы строят догадки и спорят меж собой: откуда в туренской резьбе, в сибирском городе, пальмовые листья, гирлянды южных фруктов, неведомые цветы и хитрые, нездешние какие-то узоры (будто кто-то подсмотрел рисунок на заморских островах). Кое-кто доказывает: это пришло от мастеров, которые резали богатые церковные алтари, покрывая их позолотою. А узорам для алтарей учились они у мастеров Москвы и Киева, к которым это умение пришло из Византии и западных стран… Наверно, так и есть. Но… может быть, не только так. Не приложил ли к этим узорам руку мальчик с Антильских островов?

Интересно и вот что. Нет-нет, да и промелькнет среди чудом сохранившейся резьбы – на пересохших и покривившихся столбиках дверных и оконных украшений – тонкий деревянный стебель с мелкими хрупкими цветами. Повилика?…

А между тем шла война, которую впоследствии назовут Крымской. Отчаянно бился Севастополь. Газеты хотя и приходили с опозданием, но все же приносили вести с героических бастионов. Порой прямо кулаки сжимались. И Гриша… кабы не Павлушка, так взял бы он, Григорий Булатов, и рванул на южные берега посчитаться с нахальными англичанами и с французами, с которыми один раз чуть уже не сошелся носом к носу в настоящем бою. Но Павлушка ведь наверняка рванется следом! А ему-то воевать еще не время. Ему бы подготовиться в городское училище – это важнее всего…

Вот и оставалось одно – вести войну на берегах лога. Городищенские были, конечно, всякими там зуавами, британцами и турками, а ляминские – русскими (хотя городищенская братия считала, что наоборот). Глинистые, заросшие полынью откосы были не менее крутыми и высокими, чем на Малаховом кургане. Сильные, с пружинами из накрученных веревок и длинными шестами «орудия» ухитрялись перебрасывать через лог начиненные песком и рыбьими головами бомбы. Иногда случались и вылазки – без большой крови, но с громкими «ура» и захватами пленных. Попадал в плен и Павлушка, но его отпускали быстро и со смехом – взявши вместо выкупа несколько деревянных фигурок.

А однажды Гриша, Илюшка Маков и Ефимка Грач смастерили пушку. Из двух тележных колес на оси и мятой самоварной трубы. Одно колесо было больше другого, и пушка, если ее катили, норовила то и дело скрутить поворот. Но тем не менее Ефимка Грач сказал:

– Будто правдашная… Знать бы только, чем стрелять.

Но Гриша с Илюшкой знали. Из набранных у пристани серых комков, которые назывались «селитра», и толченого угля они изготовили пушечное зелье (потом рецепт был утерян, не пытайтесь повторить). Подожгли щепотку – пыхнуло огнем.

– Небось жахнет знатно, – с уважением сказал Грач. – Городищенские в штаны накладут…

– А это не для них, – объяснил Гриша. – Для иного дела…

– Для какого еще? – удивился Маков, потому что он тоже думал: для войны.

Гриша рассказал, что есть у некоторых моряков такой обычай. В день летнего солнцестояния (самый длинный то есть) ровно в полдень моряки дают выстрел из пушки. Это добрая примета: потом будут случаться удачи весь год, до следующего лета…

Может, и не очень поверили, но отчего не выпалить, если есть причина? Тем более что городищенские все равно струхнут, когда увидят с того берега…

Появился Павлушка, который до того был целые сутки у Луковых. Малость обиделся, что его раньше не позвали, но тут же обижаться перестал, включился в работу. Труба была чахлая, поэтому внутрь засунули старый татарский кувшин из меди, проделав для запала дырку. Начинили…

Выкатили пушку на берег лога. Там, на песчаной проплешине, Гриша заранее начертил полуденную черту – выбрал направление по церковному кресту, чьи концы смотрели на север и на юг. Поставил на линию тонкую палку.

– Вот глядите: когда тень ляжет прямо на отметку, тогда и время палить…

Тень подбиралась неторопливо. Разведчики с той стороны с интересом наблюдали из бурьяна. Гриша взял очень длинный (на всякий случай) фитиль, зажег его стеклом, которое подарил ему Пако.

– Ну-ка, отойдите…

Отошли послушно. Никто не просил фитиль. Павлушка, правда, не отошел, стал вплотную. Гриша, будто случайно, прикрыл его собой от пушки. И поднес к ней огонь.

Жахнуло изрядно! Заорали и разлетелись бродячие куры. Хорошо, что поблизости были только пустыри и огороды. Кувшин выбросило с тыльной стороны ствола, он, испуская дым, покатился в траву.

Правда, городищенские испугались лишь на полминуты. А потом вскочили, заплясали там у себя, замахали руками и завопили. Из воплей следовало, что врага с его «ржавой пукалкой» они не боятся и завтра же сделают себе орудие пострашнее. Правда, не сделали. Чем стрелять-то, они не знали…

Да и не очень-то хотелось делать. Потому что в ответ на угрозы городищенских вдруг выступил вперед Павлушка. Держась за обвитые повиликой стебли бурьяна, он звонко сказал через лог:

– Ребь-ята… не надо!

– Чего не надо, Ножик? – спросил с того берега один из городищенских вожаков, тощий Штырь. Звали его, кстати, Пашка. Может, поэтому у них с Павлушкой случалось иногда что-то вроде взаимопонимания.

– Вой-евать не надо… сье-водня… И потом. В тот день, когда выстрелит пушка, нье надо вой-евать… и никого объ-ижать…

Это было, кажется, первое самостоятельное суждение Павлушки в делах уличной войны и мира. Раньше в серьезных вопросах он всегда советовался с Гришей. Гриша удивился. Но не испытал досады, наоборот. В Павлушкиных словах было что-то… такое. Сильнее привычной вражды.

– А чего… делать-то? – спросил Штырь. Громко, но неуверенно.

– Ну, чье-во… Давайте мельницу построим на Туренке. Из досок!

– Зачем? – спросили сразу несколько голосов.

– Ну, зачь-ем… Будет вертеться коль-есо. И брызги будут… Крась-иво…

Стоявший рядом со Штырем чернявый маленький Николка по позвищу Жук спросил:

– А сделаешь деревянных человечков? Чтобы прыгали на колесе!..

– Конь-ечно!

В тот день и правда не воевали, строили мельницу. Да и после не было уже прежних оголтелых войн. Конечно, случалось всякое – городищенские есть городищенские, ну да Бог с ними… Главное, что соблюден был славный обычай, о котором Гриша Булатов узнал на бриге «Артемида».

Тайные мечты Гриши – чтобы Павлушка Григорьев, когда вырастет, женился на Лизоньке или Катюшке – не сбылись. Тот с первых дней, раз и навсегда, выбрал для себя конопатую Сонюшку Лукову. Ну, что ж, тоже неплохо. Сестры Максаровы, так или иначе, не остались без женихов. Среди них оказался и Григорий Булатов, женился-таки на Танюшке (Татьяне Платоновне), к которой с детства тянулась душа. Старшие Максаровы не противились, хотя, быть может, главе семейства и хотелось для Татьяны жениха пообстоятельней и с капиталом. Ладно, как говорят, от добра добра не ищут. По крайней мере, был Григорий человек свой и надежный.

Да, он не стал морским офицером. Но капитаном стал. Правда, не на океанских судах, а на речных пароходах. У автора нет достоверных сведений, где Григорий учился после Тобольской гимназии, чтобы сделаться сначала речным штурманом и помощником капитана, а потом и самому занять капитанский мостик. То ли в Тобольске было в ту пору такое училище, то ли при Туренском судостроительном заводе какие-то курсы, то ли в одном из больших сибирских городов… Так или иначе, капитан Булатов в семидесятых годах девятнадцатого века командовал крупными пароходами на многих реках Западной Сибири и спускался на этих судах по Обской губе до самого океана… Однажды он стал даже известен среди географов и судоводителей тем, что открыл новый путь по одному из протоков в дельте Оби, который раньше считался непроходимым. Об этом писали в журналах…

Сибирские реки в низовьях, особенно в пору разливов, похожи на моря. Там не бывает ураганов, как в тропиках, однако штормы случаются нешуточные. И не раз капитану и его экипажу (заодно с пассажирами) приходилось попадать в разные переделки. Но Григорий Васильевич об этом не сокрушался – наоборот, вспоминал детство.

О том, что не пошел в моряки, он никогда не жалел. Считал, что нашел свою дорогу. Жене, двум дочерям и сыну любил объяснять:

– Я ведь по натуре домосед. В детстве еще понял: отрываться от родных мест – для меня тяжкая мука. А на наших реках я везде, будто дома. Всюду родные края. Знакомые, привычные, впитанные в кровь. Будто все тот же разлив под Туренью, только чуть пошире, чем обычно…

О капитанской службе, да и вообще о взрослой жизни Григория Булатова автору известно мало. Оно и понятно – автор ставил задачу рассказать о первом плавании туренского мальчика Гриши и о том, как тот нашел в заморских краях названого братишку. А дальше – уже другая жизнь, другие сюжеты. Совсем другие «картинки для волшебного фонаря». Их немного…

Известно, например, что, принимая под свое начало новый пароход (скажем, «Ермакъ» или «Тобольскъ»), капитан Булатов обязательно стремился украсить его салон и свою каюту деревянной резьбой известного мастера Григорьева. Говорил, что эти узоры помогают ему еще больше чувствовать себя дома, в каких бы широтах ни оказался. А Павел Кондратьевич Григорьев (фамилия – от Гриши, отчество – от крестного) резал наличники, двери и карнизы для городских домов, иконостасы для храмов, рамы для картин местных художников (кстати, весьма даровитых). Постепенно становился во главе хозяйства стареющего Кондрата Алексеевича и учил мастерству двух своих сыновей, внуков славного мастера.

Ознакомительная версия.