— А ты будешь отвечать мне на письма? — осведомился с надеждой Ральф.
— Ну да. Конечно, — кивнула она. — Только о чем же мне тебе рассказывать в них? Со мной ведь никогда не случается ничего особенного. А про школу, шитье и всякие там домашние дела ты, наверное, и читать не захочешь, — с сомнением в голосе произнесла Мэри, представив, как бледно и неинтересно будут выглядеть ее письма в сравнении с полными ярких событий письмами Ральфа.
— Пиши о себе и обо всех остальных, кого я знаю. Ведь бабушка уедет из города и не сможет сообщать мне местные новости, а мне бы хотелось быть в курсе всего, что здесь происходит, — убежденно проговорил молодой человек, и Мэри пообещала ему это.
Из дома Грантов доносился лязг молочных бидонов и струился запах жареного бекона с яичницей. Мэри поморщилась. Очень уж это в ее представлении не вязалось с прекрасным закатным небом и разговором, который они сейчас вели с Ральфом. Уходить, похоже, не хотелось ни ей, ни ему.
— Так что пиши мне просто о чем захочется, — облокотившись о калитку, продолжал Ральф. — Вот уж не думал, что ты считаешь свою жизнь неинтересной. Мне-то, наоборот, казалось, счастливей тебя никого нет в мире. Семья у тебя обеспеченная. Тебя любят и балуют. Тебе не нужно заниматься ничем неприятным, чтобы обеспечивать себя. Подумай, в каком исключительном положении ты находишься. Это же счастье — не знать ничего о нужде и тяжелой работе, когда, сколько бы ты ни бился, все равно не получаешь того, что хочешь. Именно так я и живу.
— В таком случае ты прекрасно скрываешь свои проблемы. Никто из нас даже не догадывается, что они у тебя есть. Но ты прав: мне грех жаловаться, ведь у меня все есть. Очень надеюсь, что и у тебя скоро будет то, о чем ты так долго мечтал.
Мэри протянула ему руку, словно бы для прощания, но на лице девочки читалось столько удовольствия от разговора с Ральфом, что он никак не решался выпустить ее пальцы из своей ладони.
— Прежде чем это случится, мне придется серьезно поднапрячься. Дэвид сказал — меньше чем на четыреста — пятьсот долларов в год там не прожить, даже если поселиться в мансардах и сидеть на хлебе и воде, как делают все бедные художники. Впрочем, меня и это вполне устроит. Главное, чтобы с бабушкой все было в порядке. Кстати, ее сейчас нет дома, иначе мне уже давно следовало бы вернуться, — поспешил он добавить, словно хотел что-то объяснить.
Мэри, однако, не требовалось никаких объяснений. Описанная Ральфом картина предстоящей ему жизни как ножом пронзила чуткое сердце девочки, и она вдруг почувствовала радость оттого, что на кухне готовится бекон и яичница, ведь это значило, что она могла бы хорошенько накормить Ральфа хотя бы раз, прежде чем он уедет и станет питаться так же скудно, как все художники.
— Раз уж ты здесь, заходи. Братья с удовольствием послушают твою новость. И папа, уверена, тоже.
Ну разве мог он отказаться от приглашения, о котором так мечтал! И они с Мэри вошли в дом, к великой радости Рокси, при виде гостя немедленно кинувшейся в кладовку, откуда она торжественно принесла самый красивый и сложный из всех испеченных утром пирогов. Мэри поспешила украсить стол вазой с цветами, стремясь таким образом сгладить вульгарность пончиков, но кто-то из братьев неловким движением почти тут же ее опрокинул, что, впрочем, ни в коей мере не омрачило уютного ужина. Ральф поглощал его с азартом голодного мальчика, одновременно любуясь Мэри, которая с большим изяществом ела из старомодной плошечки густые сливки с хлебом, — картина, которая представлялась ему завораживающей и немыслимо живописной.
Отужинав, молодые люди сгрудились вокруг столика с лампой, чтобы обсудить планы Ральфа, который всем здесь очень нравился, а мистер и миссис Грант прислушивались и приглядывались к ним издали, от камина. Глаза родителей часто останавливались на Мэри. Девочка выглядела сейчас словно юная королева в окружении более взрослых своих подданных, всей силы власти над которыми она пока еще до конца не осознает. Мистер и миссис Грант покачивали головой, а затем кивали друг другу так выразительно, что легко было прочесть их мысли: «Боюсь, время уже на подходе, мать». — «Ну, отец, все еще не так страшно, пока она этого сама не поймет».
В десять часов братья Мэри собрались что-то проверить в амбаре. Мистер Грант принялся заводить часы с восьмидневным запасом хода, а миссис Грант пошла проверить, как чувствуют себя бобы и индийский пудинг, которые она готовила на завтра. Ральф взял в руки шляпу и начал прощаться.
— До чего же она ярко светит, — кинул он напоследок взгляд на высокую настольную лампу. — Всегда ее вижу, когда возвращаюсь домой. Она для меня как свет маяка. Особенно если устал или чем-то расстроен. Гляну, проходя мимо, — и мне становится веселее.
— В таком случае я тем более рада, что достала ее с чердака, — откликнулась Мэри. — Мне понравилась ее форма, а братья надо мной смеялись. И из-за этого тоже, — указала она на камыши, стоявшие в банке из-под имбирного печенья. — А теперь здесь всем хорошо и уютно. Я ведь прежде, чем что-то сделать, довольно много прочла про искусство домашнего очага.
— И овладела им в лучшем виде, — подхватил убежденно Ральф. — Потому что ты умеешь делать дома красивыми, а людей — счастливыми. И выходит у тебя это без всякой натуги и суеты. Каждый раз вот вхожу сюда и удивляюсь. Здесь становится все красивее и красивее, хотя иногда даже и не понимаешь, что именно изменилось, кроме цветов, — указал он на пышно расцветшую каллу, склонившую свою белоснежную чашу над головой девочки.
— Да, она так прекрасна, но скоро уже отцветет, — вздохнула Мэри. — А мне так хотелось бы сохранить ее каким-то образом навечно. Я даже пробовала нарисовать ее, но у меня ничего не вышло. Жаль, что красота цветов такая мимолетная.
— Что ж, если хочешь, я попробую сохранить ее для тебя, — предложил молодой человек. — По-моему, в гипсе калла будет недурно смотреться.
— Было бы замечательно, — обрадовалась Мэри. — Тогда пусть этот самый цветок и станет тебе моделью.
У меня скоро распустятся новые, а он еще дня два будет украшать твою комнату.
Срезав стебель, она добавила к нему пару крупных зеленых листьев и вручила букет Ральфу. Лицо юноши просияло, будто он получил драгоценный подарок.
— Ну, доброй ночи, — произнес он с такой благодарностью, что рука Мэри затрепетала в его ладони.
А потом он ушел, и пока дом Грантов не скрылся из вида, то и дело оглядывался, ловя взглядом яркий свет лампы, который горел для него, как маяк Геро для Леандра, [84] готового ради встречи с любимой переплыть пролив.
Глава XVII
Внизу у Молли
— Теперь, мои дорогие, я должна рассказать вам кое-что интересное. Поэтому слушайте и не перебивайте, а потом уж я накормлю вас обедом, — обратилась Молли к девяти своим кошкам, когда они вошли следом за своей хозяйкой в сарай, жадно поглядывая на миску с молоком в одной руке девочки и тарелку с объедками в другой. В преддверии близкой трапезы глаза кошек горели, хвосты трепетали, но Молли приучила их вести себя вежливо, и, когда, поставив еду на высокую полку, она уселась в большую корзину, те с покорностью приготовились ее слушать. Пятеро котят по молодости еще проявляли некоторую несдержанность и, запрыгнув к ней на колени, старались шалостями приблизить желанный момент еды, но взрослая часть компании держалась с безукоризненным тактом.
К старшему поколению принадлежали Бабуся, Тобиас, Обида, Патока и Малышка. Бабуся, старая киска серого окраса, приходилась матерью и бабушкой всем остальным. Тобиас был ее старшим сыном, а младшим — Обида, получивший свое имя по причине утраты на заре жизни хвоста, утраты, которая самым пагубным образом сказалась на состоянии его духа и отравила ему молодые годы. Патока, светло-рыжая кошка, произвела на свет нынешний выводок из четырех котят, а ее сестра Малышка, несмотря на свой совсем юный возраст, отличалась не по возрасту спокойным, ровным нравом. Стан малышей, обожаемых Бабусей, представляли застенчивая черно-белая Мисс Маффет, [85] названная так из-за того, что безумно боялась пауков, Красотка, хорошенькая кошечка мальтийской породы, с умильной мордочкой и ярко-розовым носиком, презабавный Растрепа, чья шерстка вобрала в себя, кажется, все цвета из тех, что встречаются в окрасе у кошек, и Проказник, которого мисс Бат считала мучением своей жизни, а Молли, наоборот, обожала. Сейчас он сидел у нее на плече, то самым нахальным образом заглядывая ей в лицо, то легонько покусывая за ухо, в то время как остальные либо лежали у нее на коленях, либо прогуливались взад-вперед по борту корзины.
