— Это правда, чем они там занимаются? — спросила девочка.
— Да, — сказала Лира. — Никогда не думала, что увижу человека без деймона. Но по дороге сюда мы нашли мальчика, одного, без деймона. Он все спрашивал о нем, где он, вернется ли. Его звали Тони Макариос.
— Я его знаю! — сказал кто-то, и другие откликнулись:
— Да, его увели неделю назад…
— Вот, они отрезали его деймона, — сказала Лира, понимая, как это подействует на ребят. — Мы нашли его, и он скоро умер. А всех деймонов, которых они отрезали, их держали в клетках, в том квадратном доме позади.
— Это правда, — сказал Роджер. — И Лира выпустила их во время пожарной тревоги.
— Ага, я их видел! — сказал Билли Коста. — Сперва не понял, кто они такие, они улетели с гусем.
— А зачем они это делают? — спросил какой-то мальчик. — Зачем отрезают деймонов? Это пытка! Зачем это делают?
— Пыль, — неуверенно произнес кто-то. Мальчик презрительно рассмеялся.
— Пыль! Нет никакой пыли! Они ее выдумали! Я не верю.
— Эй, — крикнул кто-то еще, — смотрите, что с дирижаблем!
Они оглянулись. За яркими фонарями, где еще продолжался бой, длинное тело дирижабля не парило свободно в воздухе возле причальной мачты; его задний конец опустился, а из-за него поднимался шар…
— Шар Ли Скорсби! — закричала Лира и в восторге захлопала варежкой о варежку.
Остальные ребята были озадачены. Лира подгоняла их, а сама удивлялась, как удалось аэронавту залететь в эту даль. Ясно было, что он делает, и как хорошо он это придумал: наполнить свой шар газом из их дирижабля, самому улететь, а преследователей лишить такой возможности!
— Давайте, двигайтесь, иначе замерзнете, — сказала она, потому что кое-кто из них уже стонал и дрожал от холода, а их деймоны тоже подняли писк.
Пантелеймона это раздражало, и, приняв вид росомахи, он рявкнул на деймона-белку которая лежала на плечах у девочки и попискивала.
— Полезай к ней в шубу! Стань большой и согрей ее! — прорычал он, и деймон девочки испуганно юркнул в ее анорак.
Беда была в том, что их анораки не так теплы, как настоящий мех, сколько бы ни набивали в них полого искусственного волокна. Некоторые ребята выглядели, как ходячие грибы-дождевики, но одежду их придумывали и шили в лабораториях и на фабриках вдали от холода, и она себя не оправдывала. Мех на Лире выглядел клочковатым и вонял, зато удерживал тепло.
— Если быстро не найдем цыган, ребята недолго протянут, — шепнула она Пантелеймону.
— Так заставляй их двигаться, — шепнул он в ответ. — Если лягут, им конец. Помнишь, что Фардер Корам сказал…
Фардер Корам много рассказывал ей о своих странствиях по Северу, и миссис Колтер тоже — если только она рассказывала правду. Но в одном они определенно сходились — что надо двигаться.
— Нам далеко идти? — спросил маленький мальчик.
— Она заставляет нас идти, чтобы мы умерли, — сказала девочка.
— Лучше уж там, чем тут, — сказал кто-то.
— Не хочу! На Станции тепло. Там еда горячая, и все такое.
— Но там горит.
— А тут что будем делать? Умрем от голода… Лиру осаждало множество мрачных вопросов, проносившихся в сознании, как ведьмы, стремительно и неуловимо, но где-то в глубине, куда не достигала мысль, жил восторг, предчувствие счастья.
И это придавало ей сил — она вытащила одну девочку из сугроба, пихнула приунывшего мальчика и крикнула всем:
— Не останавливайтесь! Идите по следам медведя. Он пришел с цыганами, следы приведут к ним. Только не останавливайтесь!
Пошел крупный снег. Скоро он засыпет следы Йорека Бирнисона. Фонари Больвангара скрылись из виду, от пожара осталось только слабое зарево, и, если бы не тусклое свечение снега под ногами, они шли бы в полной темноте. В небе, затянутом плотными тучами, не было ни луны, ни Северного Сияния; но, наклоняясь к снегу, дети еще могли различить глубокие следы медведя. Лира подбадривала ребят, покрикивала, била, ругалась, поддерживала, подталкивала, тащила чуть ли не волоком, ласково поднимала с земли, смотря по тому, что требовалось, — а что требовалось, подсказывал ей Пантелеймон, следивший за состоянием их деймонов.
«Я доведу их, — твердила она себе. — Я приехала, чтобы вывести их, и выведу».
Роджер старался подражать ей, а первым шел остроглазый Билли Коста. Вскоре снегопад усилился, и им пришлось идти вплотную друг к другу, чтобы не потеряться. Лира подумала: если лечь рядом и друг об друга греться… Вырыть норы в снегу…
Ей чудились какие-то звуки. Будто шум мотора — не тяжелый рокот дирижабля, а более высокий звук, как жужжание шершня. Он то слышался, то пропадал.
И вой… Собак? Ездовых собак? Бесконечно далекий, заглушённый миллионами мягких снежинок, то и дело уносимый порывами ветра… Кто там мог выть? Цыганские собаки, или какие-нибудь дикие духи тундры, или это освобожденные деймоны звали пропавших детей?
И что-то мерещилось во тьме… Ведь не могло ничего светиться за пеленой снега? Разве что призраки… Или сами они сделали круг и бредут обратно к Больвангару?
Но это были желтые лучи фонарей, а не белое сияние антарных ламп. И они приближались, и громче становился собачий вой, и раньше, чем Лира успела сообразить, сон это или явь, ее окружили знакомые фигуры, и люди в меху не дали ей упасть. Могучая рука Джона Фаа подняла ее в воздух, Фардер Корам радостно смеялся, и, сколько видно было сквозь метель, цыгане повсюду сажали детей в сани, закрывали мехом, давали им тюленье мясо. И Тони Коста был тут, обнимал Билли, толкал его кулаком и снова обнимал, и восторженно тряс. И Роджер…
— Роджер едет с нами, — сказала она Фардеру Кораму. — Я ведь его поехала выручать. Мы с ним вернемся в Иордан… Что это за шум?
Это было жужжание того же мотора, словно разом взвились в воздух десять тысяч осатанелых жуков-шпионов.
Внезапный удар свалил ее в снег, и Пантелеймон не мог защитить ее, потому что золотая обезьяна-Миссис Колтер…
Золотая обезьяна тискала, кусала, царапала Пантелеймона, который видоизменялся с такой быстротой, что невозможно было уследить, и не сдавался, жалил, драл, хлестал. Миссис Колтер — напряженное, застывшее лицо в меху, — тащила Лиру к моторным саням, и Лира сопротивлялась так же упорно, как ее деймон. Валил густой снег, и они словно были изолированы внутри своей отдельной маленькой метели, а лучи фар утыкались в белую пелену уже через какие-нибудь несколько сантиметров.
— Помогите! — кричала Лира цыганам, которые были совсем рядом и ничего не видели из-за снега. — Помогите! Фардер Корам! Лорд Фаа! Господи, помогите!
Миссис Колтер пронзительно выкрикнула команду на языке северных тартар. Из снежного вихря вынырнул отряд с винтовками и рычащими деймонами-волками. Командир, увидев, что миссис Колтер борется с девочкой, поднял Лиру одной рукой, как куклу, и швырнул в сани; оглушенная ударом и самой внезапностью случившегося, она затихла.
Грохнул выстрел, потом другой — цыгане сообразили, что происходит. Но стрелять, когда не видишь своих, опасно. Тартары, сомкнувшись вокруг саней, могли стрелять наугад сколько вздумается; цыгане же не решались ответить огнем, боясь попасть в Лиру.
Как же ей было горько! И до чего она устала!
В голове стоял звон, мысли путались, но она заставила себя сесть и увидела, что Пантелеймон продолжает отчаянно драться с обезьяной. Он был росомахой и больше не менял вида, намертво вцепившись зубами в золотую руку. Но кто там еще?
Не Роджер?
Да, это Роджер молотил миссис Колтер кулаками и ногами, бодал ее в голову — но тут подскочил тартарин и одним движением руки смахнул его, как муху. Все смешалось перед ее глазами: белое, черное, какая-то летучая зелень, угловатые тени, и с железным лязгом и скрежетом в просвет ворвался Йорек Бирнисон. Огромные челюсти разили налево и направо, лапа вспорола кольчужную грудь, белые клыки, черное железо, окровавленный мех…
А потом что-то с силой потащило ее вверх, вверх, и она схватила Роджера, вырвав из рук миссис Колтер. Их деймоны-птицы, пронзительно крича и хлопая крыльями, взвились следом среди летучих теней, а потом Лира увидела рядом с собой ведьму, — одну из тех изящных угловатых фигур, которые прежде носились в вышине, и в голых белых руках у нее (на этом морозе!) был лук; она оттянула тетиву и пустила стрелу в мрачную глазную щель шлема, появившегося в каком-нибудь метре от нее…
