Мысли Гриши занимал таинственный ночной пожар. Кто были эти двое и зачем они подожгли дом? В привидения Гриша не верил. Неужели все это останется неразгаданным?
В редких местах, где тропа позволяла, Наташа и Гриша пускали лошадей рядом. Гриша не удержался и рассказал о своем ночном приключении.
— И ты ни слова мне, — упрекнула его Наташа. — А еще говоришь: давай дружить. Друзья ничего не должны скрывать друг от друга.
Гриша не отвечал: упрек Наташи был справедливым.
— Ну хорошо, — решила девочка, — с этого дня мы ничего не станем таить один от другого. Согласен?
— Согласен.
На некоторое время им пришлось разъехаться, но как только появилась возможность, они опять были рядом.
— Ты не боялся пойти один? — возвратилась Наташа к прерванному разговору.
— А чего бояться?
Гриша сейчас сам искренне верил, что вел себя в ту ночь бесстрашно.
— Я бы одна не пошла ночью, — призналась Наташа, — разве с Байкалом.
Чаще Наташа ехала впереди; Гриша с легким чувством зависти смотрел на нее, уверенно сидевшую в седле.
Валентина Гавриловна почти все время держала своего поганого коня неподалеку от Наташиной Гнедухи, и Гриша нет-нет да и перехватывал ее внимательный взгляд. Видимо, она беспокоилась за Наташу, не очень-то полагаясь на ее кавалерийские навыки, но не хотела докучать дочери постоянной опекой.
Оказывается, верховая езда тоже утомляет, особенно с непривычки. В конце дня, соскочив с седла, Гриша едва не вскрикнул: от неожиданной боли у него подкосились ноги. Первые шаги сделал неуверенно, казалось, расслабь немного мышцы — и упадешь на землю, подмяв под себя непослушные, войлочные ноги. Стараясь не показать, как ему нелегко, Гриша делал все, что полагается: разнуздал Воронка, развязал веревки и сбросил на землю спрессованные за дорогу спальные мешки. Седло снимать сразу нельзя, нужно только ослабить подпруги.
Остальные устали, по-видимому, не меньше: все молчат. Один лишь Николай, рабочий, нанятый в Перевальном, бодро покрикивает:
— Живее, Петр! Нашел топор?
Немного погодя, в другой стороне снова слышен его голос:
— А ну, держись, милая! — Это относится к сухой сосне. Мелодично звякнул топор, струнным гулом отозвалась сухостоина, и звонкие удары зачастили в сумеречной тишине.
Через полчаса на высоком сухом берегу речки ряд ком выстроились три брезентовых палатки; в нескольких шагах от них из трескучего костра в звездное небо веером сыпались горячие искры, а в ведрах, подвешенных на тагане, закипала вода.
Спать и есть хотелось почти одинаково, но после ужина отупляющая усталость исчезла, и все задержались у огня. Костер теперь горит ровно, не бросая на ветер искр; жарко тлеют толстые головешки, дрожат синеватые языки пламени, тихо попискивают струйки горячего воздуха, вырываясь из сердцевины поленьев.
Конюх Кузьма Прокопьевич Васильев примостился ближе к огню чинить прошлогодние уздечки. Наташа притулилась головой на колени матери; нагретое жаром костра лицо ее разрумянилось, и все веснушки на щеках погасли. Можно подумать, что она спит: веки опущены, лишь в крохотные щелки поблескивают глаза, отражая нервные взлеты пламени, а на губах, словно забытая, осталась улыбка. Валентина Гавриловна не выглядит усталой, она легонько покачивает голову дочери и тонким прутом щекочет ей шею. Наташа сонно отмахивается рукой и просит:
— Не надо мама. Ну, не надо же.
Рабочие, Николай и Петр, молодые парни, оба из Перевального, сидят напротив Гриши. Петр помогает конюху чинить старую упряжь, Николай пытается выстрогать веселку для повара, но получается она у него неровная, корявая.
Еще сегодня утром в первой ночевке в тайге Гриша только мечтал, рисуя воображением костер, темноту, прохладу, лесные шорохи, однозвучный шум реки… А сейчас все это сбылось наяву, и уже нельзя представить себе, как все могло быть иначе.
От первого костра не хочется уходить.
— Завтра раненько тронемся в путь, — предупреждает Павел Осипович. Он снова стал похож на того человека, каким Гриша знал его в городе: те же серые глаза с морщинистым прищуром, подвижные брови, глубокие пролысины, отходящие ото лба в волосы, и знакомая улыбка на сухих губах.
— Дедушка, ты бы про рудаковский клад рассказал, — предложил Николай, обращаясь к Васильеву.
— Рудаковский клад? — переспросил Братов с явным интересом.
— Нет, нет, — решительно воспротивилась Валентина Гавриловна, — пора спать.
В палатке ночевали четверо. Николай, Петр, коллектор Прагин и Гриша. Виктор Прагин, несколько полный для своих двадцати двух лет юноша, широкий в плечах, круглолицый. Сочные мясистые губы, крупный нос и всегда немного припухшие подглазья и веки придают ему вид добродушного покладистого парня. Светлые волосы, голубые глаза, редкие белесые брови и ресницы лишают его лицо выразительности. В движениях он медлителен и мастерски умеет находить предлог увильнуть от работы: то начнет переобуваться, когда остальные вьючат лошадей, то станет разыскивать потерянную вещь, тогда как другие ставят палатки и заготовляют дрова на костер. Этому никто не удивляется: леность Виктора всем известна и давно вошла в поговорку.
Про него рассказывали такой анекдот. Однажды около костра сидел один Виктор и, по обыкновению растопырив пальцы, грел руки над огнем. Рядом сушилась одежда маршрутчиков. Кто-то из сидящих в палатке почуял запах гари.
— Виктор, посмотри, кажется, чьи-то носки горят.
Через минуту послышался спокойный ответ:
— Это не носки, а портянка.
Виктор так и не пошевелился, чтобы спасти горящую вещь.
Если кто-нибудь делал ему замечание: «Ох, и ленив же ты», коллектор не обижался, только отшучивался: «Это не единственный мой недостаток».
Настоящее приключение случилось нежданно скоро.
На второй день пути место для ночлега выбрали на высоком лесистом островке, отделенном от крутого склона долины сухой каменистой протокой. До ужина не успели натянуть палатки, а в темноте не хотелось.
— Переночуем так, — предложил Виктор. Остальные согласились. Небо было ясное, звездное и не предвещало ненастья.
Заметив, что они располагаются спать у костра, Павел Осипович спросил:
— Что, решили без палатки ночевать?
— Да. Так переспим — ночь теплая.
— Вот что, дорогие мои, — серьезно и, как показалось Грише, сердито сказал начальник. — Сейчас же поставьте палатку, и впредь без подобных фокусов. Знакомая затея, — заключил он, глянув на Виктора.
— Какое ему дело? — ворчал Виктор, когда они в темноте начали разбирать брезентовую палатку. — Ночь теплая — где нравится, там и спим. Я назло лягу не в палатку.
…Среди ночи Гриша пробудился от осторожного шороха, который примешивался к непрерывному шуму реки. Лежа с открытыми глазами, он долго вслушивался в эти мягкие звуки, напоминающие невнятный шепот, и наконец понял: шелестят капли дождя, ударяясь о натянутый брезент. Скоро в палатку заполз Виктор и тяжело, сонно дыша, расстелил сбоку свой мешок.
— Кто думал, что будет дождь. Вечером так ясно было, — проговорил он.
Сквозь сон Гриша слышал, как капли все звонче и чаще ударяли по брезенту.
Уже под утро обитателей палатки разбудил встревоженный голос Павла Осиповича:
— Подъем!
Это было несколько необычно — раньше начальник сам не будил. Дождь неистово хлестал по крыше палатки. Не хотелось расставаться с уютным теплом спального мешка.
— Кой черт надумал такую рань будить? Неужто он и в дождь думает ехать? — проговорил Виктор, не вылезая из мешка.
Петр, Николай и Гриша, не торопясь, начали одеваться. Выходить под ливень никому не хотелось. За палаткой слышались голоса. Кто-то запнулся о веревку натянутую перед входом, быстро раздвинул полы брезента и заглянул внутрь.
— Это что за лежебоки? — услышали они сердитый голос начальника. — Живо встать всем и сейчас же снимать палатку. Будем перетаскиваться с острова на берег.
Все остальные были уже на ногах и в сумеречном свете раннего утра, под проливным дождем, перетаскивали вещи с острова, где разбит лагерь, на крутой каменистый склон. В горах, видимо, тоже прошел сильный дождь, и вода в реке начала выходить из берегов, угрожая затопить остров. Там, где вчера была сухая протока, тихо поплескивала вода, медленно закрывая гальку и валуны, и на первый взгляд не казалась опасной.
Всюду на кустах и на траве висели крупные стеклянно-прозрачные дождевые капли. Одежда промокла до нитки сразу, как только Гриша вышел из палатки. Струйки холодной воды текли по спине, скатывались на лицо с волос; в разбухших ботинках хлюпала вода.
