Последним, что увидела Лира, был Ли Скорсби, выстреливший из своего длинноствольного пистолета прямо в лицо скального мары. Тут она закрыла глаза и в страхе ухватилась за мех Йорека Бирнисона. Вой, вопли, свист ветра, скрип корзины, стонавшей, словно замученное животное, — все это слилось в жуткую какофонию.
Потом был самый сильный толчок, и Лиру выбросило из корзины. Руки у нее разжались, дыхание пресеклось, и она полетела кубарем, не понимая, где верх, где низ. Лицо ее под низко надвинутым капюшоном облепил сухой, холодный, колючий порошок…
Это был снег; она очутилась в сугробе. От потрясения она почти перестала соображать. Несколько секунд она лежала неподвижно, потом нерешительно выплюнула снег и так же нерешительно несколько раз подула, чтобы освободить пространство для дыхания.
Ничего в особенности не болело; просто нечем было дышать. Она осторожно попробовала пошевелить руками, ногами, поднять голову.
Почти ничего не было видно, потому что капюшон набился снегом. С усилием, словно каждая ее рука весила тонну, она вытряхнула снег и выглянула наружу. Увидела серый мир — светло-серое, темно-серое, черное, и призраками блуждающие среди этого клочья тумана.
Слышны были только далекие крики скальных мар где-то наверху да удары волн, разбивающихся о скалы.
— Йорек! — крикнула она дрожащим голосом. Крикнула еще раз, но никто не отзывался. — Роджер! — Тот же результат.
Можно было подумать, что она осталась одна на свете, но, конечно, она никогда не бывала одна — из ее анорака в виде мыши вылез Пантелеймон.
— Я проверил алетиометр, — сказал он, — цел. Ничего не сломалось.
— Мы одни, Пан! Ты видел этих тварей? И как мистер Скорсби в них стрелял? Не дай бог, они сюда спустятся…
— Может, нам лучше поискать корзину? — сказал он.
— Лучше не кричать. Я сейчас попробовала, но, наверное, зря — эти могут услышать. Хотела бы я знать, где мы.
— А узнаем — нам может не понравиться, — заметил он. — Может, мы на дне ущелья, и отсюда нет выхода, и эти твари увидят нас сверху, когда уйдет туман.
Полежав еще несколько минут, она встала, прошлась и обнаружила, что приземлились они в расселине между двумя обледенелыми скалами. Все было скрыто изморосью; с одной стороны слышался шум прибоя, метрах в пятидесяти от них, судя по громкости, а сверху все еще доносились вопли скальных мар, но они как будто удалялись. Из-за мглы видно было не дальше двух-трех метров, и даже совиные глаза Пантелеймона были бессильны.
Она шла с трудом, оскальзываясь на обледенелых камнях, шла прочь от берега и не видела ничего, кроме камней и снега, никаких следов аэростата и своих спутников.
— Не могли же они просто исчезнуть, — прошептала она.
Пантелеймон в виде кота прошел чуть дальше и набрел на четыре мешка, разорванных, с рассыпавшимся вокруг песком, уже твердеющим на морозе.
— Балласт, — сказала Лира. — Он выбросил их и взлетел…
Она сглотнула, чтобы прогнать ком в горле, или страх в груди, или и то и другое.
— Господи, мне страшно, — сказала она. — Надеюсь, они целы.
Он забрался ей на руки, а потом мышью юркнул к ней в капюшон — спрятался. Она услышала шум, какое-то царапанье по камню и обернулась.
— Йорек!..
И осеклась — это был вовсе не Йорек. Это был незнакомый медведь в полированных латах, покрытых инеем, и с пером на шлеме.
Он стоял неподвижно, шагах в шести, и она подумала, что теперь им действительно конец.
Медведь разинул пасть и взревел. Скалы ответили эхом, а вслед за этим далеко наверху опять раздались вопли. Из тумана появился еще один медведь, и еще один. Лира стояла неподвижно, сжав свои детские кулачки.
Медведи тоже не двигались, и, наконец, один сказал:
— Как зовут?
— Лира.
— Откуда взялась?
— С неба.
— На шаре?
— Да.
— Иди с нами. Ты пленница. Шагай. Живо.
Усталая и напуганная, Лира побрела за медведем, спотыкаясь о камни и раздумывая, как ей из этого выкрутиться.
Глава девятнадцатая
ПЛЕН
Медведи повели Лиру вверх по ложбине между скалами, где туман был еще гуще, чем на берегу. Вопли скальных мар и шум прибоя постепенно удалялись, и теперь был слышен только нескончаемый крик морских птиц. Вместе с медведями Лира карабкалась по камням и сугробам, вглядываясь в серую мглу и напрягая слух в надежде, что откуда-то появятся друзья; но казалось, она — единственная душа на Свальбарде, да и Йорек, возможно, уже убит.
Медведь-начальник ничего не говорил ей, пока они не вышли на ровное место. Там они остановились. По шуму прибоя Лира догадалась, что скалы остались внизу; бежать она не решалась — на каждом шагу ее могла ждать пропасть.
— Посмотри наверх, — сказал медведь. Порыв ветра отогнал на время туманную пелену, и, хотя света все равно было мало, Лира увидела, что они стоят перед громадным каменным зданием. Вышиной оно было не меньше самых больших домов Иордан-колледжа, но гораздо массивнее и все покрыто резьбой с изображениями военных сцен: медведи побеждают, скрелинги сдаются, тартары в кандалах и за рабским трудом в огненных шахтах, цеппелины слетаются со всего света с дарами и подношениями королю медведей Йофуру Ракнисону.
Так, по крайней мере, объяснил ей смысл изображений медведь — командир патруля. Пришлось поверить ему на слово, потому что каждый выступ и карниз этого резного фасада был занят бакланами и поморниками, а другие кружили над головой, беспрерывно крича, и все здание было заляпано их грязно-белым пометом.
Но медведи как будто не замечали этого безобразия, они провели ее под огромной аркой на обледенелый двор, тоже загаженный птицами. Там были высокие ступени, ворота, и на каждом шагу медведи в броне останавливали вошедших и спрашивали пароль. Броня у них была полированная и блестящая, у всех — перья на шлемах. Лира невольно сравнивала каждого с Йореком Бирнисоном, и всякий раз сравнение было в его пользу: он был мощнее, грациознее, и броня его была настоящей броней, цвета ржавчины, в пятнах засохшей крови, с боевыми вмятинами и щербинами, не нарядная и разукрашенная, как у этих.
Когда они вошли, на Лиру пахнуло теплом — и кое-чем еще. Запах во дворце Йофура стоял отвратительный: прогорклого тюленьего жира, навоза, крови, всяких отбросов. Лира откинула капюшон, но не могла с собой справиться и все время морщила нос. Она надеялась, что выражение человеческого лица медведям непонятно. Через каждые несколько шагов на стенах были кронштейны с жировыми светильниками; при их неверном свете трудно было понять, куда ее ведут.
Наконец остановились перед тяжелой железной дверью. Медведь-часовой отодвинул массивный засов, а командир патруля внезапно толкнул Лиру головой, и она кубарем влетела в дверь. Раньше чем она успела встать на ноги, дверь у нее за спиной захлопнулась. Здесь было совсем темно, но Пантелеймон превратился в светляка, и Лира смогла оглядеться. Они находились в узкой камере с запотевшими стенами, из мебели здесь была только каменная скамья. В самом дальнем углу лежала куча тряпья, которую она приняла за постель, и больше ничего не было видно.
Лира села, Пантелеймон опустился ей на плечо, и она нащупала в одежде алетиометр.
— Ему сильно досталось, Пан, — прошептала она. — Надеюсь, он еще работает.
Пантелеймон подлетел к ее руке и уселся там, чтобы осветить шкалу. Лира сосредоточилась: с одной стороны, ей казалось удивительным, что, находясь в такой опасности, она способна привести себя в состояние покоя, необходимое для общения с алетиометром; с другой стороны, это настолько стало ее частью, что самые сложные вопросы раскладывались по нужным символам так же естественно, как двигались ее руки и ноги: она о них почти не думала.
Она поставила стрелки и задала вопрос: «Где Йорек?»
Ответ пришел немедленно: «На расстоянии дневного перехода, его отнесло туда на шаре после аварии; но он спешит сюда».
«А Роджер?»
«С Йореком».
