— Я и на краю света тебя разыщу! — крикнул Павлик громко, чтобы Хромоногий мог его услышать. Ведь, если он остался жив, то вероятно забился в кустарник где-то неподалёку.
— Ты что, убил его? — Услышал Павлик знакомый голос. На пороге, с ножом в руке, стоял Белобрысик.
— Убил? О, нет! — растерянно произнес пришедший в себя Павлик. Он ещё раз выглянул в окно и без всякой видимой надобности вытер себе лоб и губы.
— Но почему же ты молчишь? Что случилось? — подошёл к нему Белобрысик.
— Нет, нет, он не убит! — как бы отвечая сам себе, очнулся Павлик. — Ты спрашиваешь, что случилось? Идем! — Он положил руку на плечо Белобрысика и повел его в комнату старика. — Скорее! Мы должны ему помочь…
Радан лежал без движения в углу, куда его отбросил Хромоногий. Они прибрали кровать, заботливо уложили его и в нерешительности остановились у изголовья. Глаза старика были закрыты, как у покойника. Только по едва заметному колебанию груди можно было заключить, что жизнь в нем ещё не угасла. У него было крупное скуластое лицо и орлиный нос. Давно нечёсанная и нестриженная густая седая борода покрывала всю его грудь. Белоснежные волосы спадали на плечи. На фоне этих волос, светлым ореолом окружающих его измождённое и бледное лицо, он казался святым, сошедшим со старинной иконы.
Через некоторое время он зашевелился и открыл глаза. Но эти глаза были совершенно мутны — они были покрыты старческими бельмами. Он повел ими из стороны в сторону, поднял руку, потрогал постель, провёл пальцами по лбу и глубоко вздохнул.
— Ты у меня, господи, отнял зрение, так уже лучше бы отнял и жизнь. Что случилось? Светлана!.. Нет её… Так, пожалуй, и лучше, — еле слышно прошептал он.
В это время снаружи донёсся крик, напоминающий звук сирены. Кто-то пробежал по двору и поднимался по лестнице.
Павлик и Сашок сразу сообразили, что это бежит их сегодняшняя знакомая — сборщица целебных трав.
— Дедушка, дедуся мой! — с воплем припала она к старику. — Успокойся, он ушёл, я сама видела. От злости он выл, как волк. Из руки его текла кровь…
Мальчики переглянулись и облегчённо вздохнули. Хромоногий, значит, не убит, но понес заслуженное наказание. Его хорошо проучили.
— Светлана, опомнись, помоги мне, деточка. Если он ушёл, значит, стал вором… Ему это нетрудно… Но он расхитит…
— Луга цветут, всё в цвету, — перебила его старуха. — Вот! — И она ткнула ему в лицо пучок цветов, рассыпала их по его груди, по всей кровати. — Они приносят здоровье… Слышишь, как пахнут…
Старец что-то невнятно пролепетал. Глаза его наполнились слезами, лицо вытянулось. Его длинные худые пальцы коснулись цветов. Подбородок его задрожал, и грудь начала быстро вздыматься.
— Жизнь уходит, милая Светлана. Цветы распускаются и благоухают, но только для тех, кто может на них радоваться. — Он стал задыхаться, но всё же продолжал глубоким, нежным, тёплым отцовским голосом: — И в будущем году они будут цвести, и через сотню лет, а мы, дорогая моя, превратимся в прах, из наших сердец вырастут цветы… Круг жизни бесконечен… — Он привлёк к себе её голову и погладил её волосы. — Приподними тюфяк, посмотри, на месте ли кошель?
Светлана как будто его не слышала. Она уставилась взглядом на ноги обоих мальчиков. Глаза её замигали, она как бы старалась что-то вспомнить, потом подняла голову, окинула их с ног до головы расширенными удивлёнными глазами и любезно сказала:
— Бог вам воздаст за ваше добро! — Что-то сверкнуло в её глазах. — Это вы перебили из ружья его грязную руку, да? — воскликнула она.
Старец вздрогнул. Он приподнялся на постели и стал прислушиваться, подняв глаза к потолку.
— С кем это ты говоришь, Светлана?
— С мальчиками! — весело ответила она.
— Ма-а-альчиками? — Радан сделал усилие, присел на кровати, пригладил бороду, волосы, брови. Подбородок его дрожал, слёзы катились по впалым щекам.
— Ма-а-альчики! — чуть не разрыдался он с оживившимся лицом и протянул к ним обе руки. — Ма-а-альчики…
— Да, да, мальчики, мальчики, — повторяла обрадованная старуха.
— Будьте гостями в моём доме. Добро пожаловать, — выговорил старик с особой внутренней силой и достоинством, но тут же закашлялся, побледнел и с трудом перевёл дух.
— Привет! — поспешил сказать Павлик.
— Привет, дедушка! — добавил Сашок.
— Охо-хо-хо, — хотел воскликнуть старец, но снова зашёлся кашлем, покраснел от натуги, и голова его устало опустилась на подушку. Расстроенный своим бессилием, он робко и грустно попросил: — Дайте мне ваши руки и сожмите, сожмите, соколы. Хочу померяться с вами силами.
Сухими, костистыми руками он взял руки Павлика и Белобрысика, попробовал сжать их, но только еле пошевелил пальцами.
— Кончено! Со мною кончено! Светлана, Светлана… ох, в груди у меня… Приготовь вещи, доченька… в дальний… этот злодей…
Старуха стала посреди комнаты. Её тощее, сухое тело выпрямилось, морщинистое лицо разгладилось, в голубых глазах засветилась какая-то непонятная радость.
— Деды давно уже нас поджидают, — тихо промолвила она.
Старец услышал её и недовольно нахмурил брови.
— Меня дожидаются, а ты-то… что…
Он отвернулся к стене и долго шевелил губами.
— Вот уже полвека, как я жду этого часа, — обратился он потом к своим гостям. — Чувствую, что теперь он наступил.
Скорбно закрылись его залитые слезами глаза. Глубокие борозды прорезали высокий белый лоб и кровь забилась сильнее в распухших голубых венах. Грудь начала быстро подниматься и полуоткрытый рот с усилием и хрипом стал жадно глотать душный воздух.
Неслышно ступая на кончики ног, Павлик раскрыл окно и вернулся на своё место у постели умирающего. В комнату ворвался внешний шум, далёкое блеяние овец, песни птиц и лёгкое веяние горного ветерка.
— Надо ему помочь, он умирает! — в страхе прошептал Сашок.
Павлик остановил его рукою.
Теперь оба они, стоя на страже у старой деревянной кровати, могли рассмотреть убранство комнаты. Как ни странно, оно так захватывало своим своеобразием и красотой, что мальчики, начав разглядывать, уже не могли отвести глаз от окружающей их обстановки. Она была особенно удивительна в такой глуши. Украшением служила прекрасного стиля медная утварь, которую уже нигде, кроме как в этой области найти нельзя. Известно, что именно здесь вырабатывались самые красивые на Балканском полуострове медные сосуды. Родопская школа этого редкого и трудного ремесла отчасти обязана своим успехом тому, что в этом краю встречаются залежи медной руды. Опытный глаз сразу мог заметить, что старый дом стоял как раз на медной горе. С Чёрной скалы и началась добыча меди в этих местах. Около таких скал возникали маленькие мастерские, в которых шла выплавка меди.
В комнате умирающего медные сосуды были расставлены по тянувшимся вдоль стен полкам, стояли в открытых резных шкафчиках, на полу в двух углах, и все они были как бы созданы точно для занимаемого ими места и служили украшением, а не для хозяйственного употребления. Сосуды были покрыты слоем пыли и красивый металл мутно блестел, как угасающий взор старика, но, так же как и он, имел свою особую прелесть. Тут были узорные медные котелки, низкие и широкие белые ведёрца для ношения воды, а также высокие и стройные пастушьи ведёрки, служащие для хранения мамалыги. Тут стояли и низкие медные столики, на них были красивые рисунки, выбитые плоскими молоточками, протравленные кислотой или наколотые шилом. В Родопском краю такие медные столики заменяли традиционную «софру» — низкий круглый деревянный столик, встречающийся по всей Болгарии. Были здесь и красиво разукрашенные медные большие подносы. Разрисованные медные миски с крышками и несколько кувшинчиков и кружек для воды дополняли эту богатую коллекцию и художественную сокровищницу забытого теперь художественного ремесла.
Старец задвигался в постели.
— Слушайте, соколы, — сказал он, — откройте ящик с медной посудой! Подайте мне шкатулку с украшениями!
Белобрысик кинулся к ящику и быстро вынул из него большую медную шкатулку.
— Эта, дедушка? — спросил он, став на колени перед кроватью.
Радан медленно ощупал шкатулку. Он едва мог согнуть пальцы, чтобы взять её в руки. Слёзы навернулись на его глаза.
— Эта самая… эта самая! Помогите мне! Поставьте её около меня! Эх, время, времечко! Как ты быстро летишь! Сколько уже сомкнулось глаз! Бренность… человеческая!..
Он, по-видимому, забылся, гладя дрожащими пальцами свою шкатулку. Быть может, перед его взором проносились воспоминания, то дорогое каждому сердцу, что мы обозначаем безличным именем — прошедшее! Быть может, в этот миг перед ним раскрывалась книга минувших дней, в которой одна только человеческая память умеет читать и видеть, и он увлёкся её чтением. Если бы кто-нибудь мог видеть то, что в этот момент видел он, то перенёсся бы в мрачные дни полного превратностей прошлого рокового столетия и познакомился бы с нерадостной судьбой простого человека. Когда старик очнулся, он утёр влажный лоб, провёл рукой по волосам и с усилием сказал:
