— Да может, и ищут, только ты не догадываешься. Фамилия у тебя какая?
— Найдёнов.
— А у родителей твоих?
Николай посмотрел на генерала растерянно. О прежней своей фамилии он как-то не задумывался.
— Как же ты можешь о родителях судить, если даже их фамилии не знаешь. Бабушка и деду тебя люди очень хорошие, ты им опорой должен стать. Но может, и отцу с матерью тоже твоя помощь пригодится? А если погибли они, так память о них надо сберечь. О каждом человеке на земле должна сохраниться память.
Простился генерал с Николаем и скоро уехал из полка. А попугаю с этого дня была обеспечена постоянная и спокойная жизнь в роте.
Правда, спокойная жизнь длилась не долго. О том, что в воинской части появилась удивительная птица, узнали школьники. И Николай с попугаем по выходным стал часто ездить на выступления — всем хотелось послушать, как разговаривает Орлик и рассказы Николая Найдёнова о жизни в партизанском отряде.
Разговоры в музее
В первый день знакомства в музейной комнате у Матвея Петровича Максим прочитал только предисловие к книге Нансена.
Там была подпись: «В. Ю. Визе».
Максим не знал тогда, что это был тоже известный полярник, спутник Седова, научный руководитель экспедиций Отто Юльевича Шмидта.
Пройдёт много лет, и Максим пожалеет, что не запомнил ни числа, ни месяца, когда случилось его первое знакомство со смотрителем музея. Он отмечал бы тот день как праздник, как ещё одну дату своего рождения.
Пока Максим читал предисловие, смотритель несколько раз заходил в комнатушку, усаживался, вздыхал, покашливал, снова выходил. В тот дождливый ветреный день экскурсантов было немного. Да и вообще, как Максим потом понял, в Музей Арктики заходили редкие люди. Зато уж если они заходили во второй раз, то увлекались полярной жизнью навсегда.
— Ты эту книгу бери домой, не стесняйся, — предложил Матвей Петрович, когда Максим отсидел у него часа четы ре и собрался уходить. — Только чтобы честно было — скажи точно, когда её принесёшь.
— В воскресенье через неделю, — ответил Максим.
— Буду ждать, — проговорил смотритель серьёзно. И Максим пришёл точно через неделю, ведь его впервые всерьёз ждал взрослый человек.
Потом Максим приходил в музей чаще. А летом бывал там ежедневно.
Матвей Петрович сам проводил с ним экскурсии.
— Видишь столб? — говорил он, останавливаясь у почерневшего деревянного креста. — Лет восемьсот ему, со Шпицбергена доставлен. Древний русский мореход был захоронен под ним. Теперь смотри сюда: видишь, сбоку вырезаны знаки? Их пока никто не сумел расшифровать. Я тоже пробовал… Может, ты сумеешь?
В другой раз Матвей Петрович рас сказывал о голландском мореходе Беренце. Потом — о плавании Амундсена на шхуне «Мод».
Казалось, все эти знаменитые исследователи были хорошими знакомыми смотрителя. Он осуждал их за ошибки, хвалил за находчивость и мужество.
Однажды он остановился около большой фотографии:
«1929 год, Земля Франца — Иосифа, установка советского флага».
— Не узнаёшь? — спросил он, усмехнувшись. И показал на весёлого совсем молодого парня, который стоял сбоку.
— Нет, — ответил Максим, вглядываясь в фотографию. Тогда он уже мог узнавать многих известных полярников. Они и на этой фотографии были с большой бородой — Отто Юльевич Шмидт, со светлыми добрыми глазами капитан Воронин.
— А ты не вглядывайся, всё равно не узнаешь. — Смотритель продолжал усмехаться, но лицо его стало грустным. Это я. Долго мы тогда искали могилу Седова, да так и не нашли…
Только тут Максим сообразил, откуда у смотрителя столько книг с личными подписями авторов-полярников — он же сам был вместе с ними в экспедициях.
— А как ноги поморозил, так стали они опухать, — объяснил Матвей Петрович. Сначала их вовсе хотели отпилить, боялись гангрены. Да спасибо хирургу, поверил в меня, решил рискнуть. Так я здесь валенками и шлёпаю. Предлагали другую работу, а мне здесь интереснее. Таких как ты, арктическим тайнам учу…
После армии (Или то, что было)
После армии Николай приехал в родную деревню к деду Андрею Степановичу и бабушке Анюте. Соскучился по ним за три года.
Сначала он ехал в поезде, потом на автобусе, а потом шёл по лесной дороге пешком.
Орлика он выпустил из клетки. Но Орлик оробел в лесу, забрался Николаю на плечо и сидел тихо.
Наконец Николай увидел свой дом на краю деревни. Дом так и остался стоять на краю.
Увидел деда. Дед вышел из избы, потянулся и стал смотреть на закат, потом позвал бабушку Анюту. Бабушка встала рядом. Теперь они смотрели на закат вместе. Николая они пока не видели.
— Орлик, это наши дедушка с бабушкой, неужели не узнаёшь? — радовался Николай.
Но Орлик продолжал сидеть тихо.
И лишь когда он увидел коров, идущих по деревенской улице, затоптался по плечу, а потом замычал:
— Му-у-у!
— Узнал, Орлик! — засмеялся Николай.
Никогда раньше Орлик по-коровьи не мычал.
А потом из будки выскочил пёс с ушами врастопырку, и Орлик крикнул ему голосом бабушки Анюты:
— Уймись, Шарик! Уймись!
Орлик принял его за старого знакомого Шарика. Хотя и не Шарик это был, а сын его.
Теперь и дед с бабушкой уже спешили к ним навстречу.
На другой день
(Или то, что было давно)
На другой день Николай встал рано, надел свою солдатскую одежду и пошёл на сенокос, помогать ставить стога.
Орлик летал по дому, словно и не уезжал никогда в город и не служил вместе с Николаем в армии. Только слов у него прибавилось.
— Рота, подъём! — будил он теперь хозяев.
Через несколько дней Андрей Степанович повёл Николая на Никишкину заимку.
— Это место нельзя забывать, — говорил дед дорогой, — место историческое.
Вдвоём с Николаем они починили землянку на заросшей опушке. Ту, в которой жили два партизанских года. А вечером на костре вскипятили чай и пили его возле землянки по-партизански.
Над ними шуршали от ветра лепестки молодой сосновой коры, поскрипывала невдалеке старая ель, крутились комары, густой стаей прилетевшие с болота.
— Ты всё-таки в городе отца с матерью поищи, — наставлял дед. — Это твой корень! А ну как найдёшь?! Будут у тебя два корня: деревенский и городской. Крепче в жизни станешь держаться.
Николай и сам понимал правоту деда.
Только как искать? Ведь по-прежнему ни фамилии своей настоящей, ни имени он не знал.
Прошла ещё неделя.
Стали бабушка с дедом собирать Николая в город.
— Ты бы зимой приехал, а? Зимой я люблю на санях с крыши кататься, - говорил на прощание Андрей Степанович. — Снега доверху навалю, крутая получается горка!
— Полдеревни собирает смотреть на катание! — смеялась бабушка.
И пошёл Николай знакомой дорогой на станцию.
Оглянулся он в последний раз на родной дом, поднял клетку с попугаем Орликом и двинулся к станции, как когда-то, несколько лет назад.
Почему исчез Максим
В тот вечер, когда Максим, Оля и собака Айка встретились с тремя бездельниками, Максим шёл из музея.
— Попросил для тебя у Михаила Ивановича, профессора по Северу, записки Де Фера, спутника Баренца. Книга редкостная, сам понимаешь, я даже брать боялся, — говорил в музее Матвей Петрович. — Но Михаил Иванович говорит: пусть юноша познакомится с историей Арктики полнее.
Баренц плавал по полярным морям четыре с половиной века назад, и Максим давно мечтал прочитать записки его спутника. Он завернул книгу в газету, перед тем как идти домой на свою улицу Рубинштейна.
Когда один из бездельников наступил на книгу, Максиму страшно стало. Нет, за себя он не боялся. Подумаешь, нос бы разбили или синяк поставили. Страшно ему стало за книгу. Её могли разорвать в драке или просто испачкать грязью. Ведь никто не знал, какая она редкостная. Что бы сказал он потом Матвею Петровичу? Как пришлось бы оправдываться перед знаменитым профессором Михаилом Ивановичем? Уж он-то наверняка перестал бы давать свои книги после такого позорного случая.
Оля с собакой появились в тот страшный момент и спасли Максима.
Но оказалось, что отец и мать возвращались из кино и увидели его. Отец взял сына за руку и сказал, что детям нельзя гулять, когда уже стемнело, и что он сам отведёт его домой. Мать же заспорила: осенью темнеет рано, а ребёнку необходим свежий воздух, и чем раз в году хватать парня среди бела дня за руку и тащить домой, лучше бы в магазин с ним сходил и купил ему новые ботинки.
— А ты …..…. — сказал ей отец.
— А ты ……….. — ответила ему мать.
Через минуту они забыли о сыне. Максим видел, как возвращается Оля с книгой, что ищет его глазами.
Позориться перед ней он не хотел. Он осторожно вынул свой рукав из отцовской руки, отец этого даже не заметил, заскочил в парадную, которая была рядом, и захлопнул за собой дверь. Отец с матерью спорили около этих дверей минут пять или десять, потом затихли, принялись оглядываться. Возможно, они хотели вспомнить, с чего начался спор, но им, как обычно, это не удалось.
