— Вот здесь вы и посидите, пока не решите рассказать мне всю правду. Как два дурака, на потеху потомкам Катерины.
Ирина ненавидела себя. Если бы можно было, она бы отправила себя в ГУЛАГ. Ледяной холод, никаких теплых вещей и гнилая репа. Вот чего она заслуживает сейчас больше всего на свете. Как она могла упустить двух малолетних дилетантов?
И если она съест хотя бы еще один фалафель, ее стошнит. В этой сумасшедшей стране нельзя найти самой обычной вареной картофелины.
Все, пора заканчивать с этой заграничной едой. Она с отвращением сняла с себя майку «Я ЛЮБЛЮ СВОЮ МУ-МУМИЮ» и осталась в черной гэповской футболке. Это был ее маленький секрет — ее американский «Гэп». Сколько там маек, и всех цветов! Сидя у окна в своем номере дешевой гостиницы, она смотрела вниз на сумасшедшее движение. Она прижала палец к глазу. Опять нервный тик. Надо сосредоточиться.
Эти дети почти были у нее в руках. Два раза. И оба раза она теряла их. Что с ней такое?
Ей хотелось на родину. В Каире она была уже не один раз, со спецоперациями КГБ. Здесь ей было некомфортно. Люди какие-то слишком дружелюбные. Ни у кого нельзя просто спросить дорогу. Тебя обязательно проводят до самого места. И еще эта жара.
А в России скоро пойдет снег и покроет все степи. А тут сорок градусов. Она включила вентилятор на полную мощность.
Плюс эти бездельники — Иан и Натали Кабра. По идее, они должны были работать вместе, но эти умники все время старались перехитрить ее. Теперь они в Кыргызстане, и у них выключены мобильные. Все-таки ей придется звонить их родителям. А она терпеть не могла иметь дело с Кабра Она знала их всю жизнь и доверяла им еще меньше, чем их отпрыскам.
Хороша парочка. Оба вундеркинды, но при этом полные болваны.
Все в своих родителей.
Их родители… Она тряхнула головой, чтобы избавиться от неприятных воспоминаний.
Она привыкла не думать о вещах, которые нельзя изменить. О прошлом, например. Но почему-то здесь, в Каире, она поймала себя на том, что постоянно думает о Грейс Кэхилл.
Это было много лет назад. Люциане собрали Высший совет, чтобы решить, что делать с Грейс Кэхилл. Им было известно, что Грейс собрала много ключей. У нее был настоящий дар. И с этим нельзя было поспорить, даже Люцианам. Ее необходимо было остановить.
Тогда именно Ирине пришла в голову идея объединиться. Конечно, это была просто уловка. Но это позволило бы ей приблизиться к Грейс и кое-что выведать. Она предложила себя в качестве посредника. Быть этаким сыром в мышеловке.
Они встретились с Грейс. Один на один. Разговор их был коротким. С самого начала было видно, что Грейс не верит ни единому ее слову.
«Ты хочешь сделать из меня идиотку, но это ты, Ирина, идиотка. Ты просто сумасшедшая, если полагаешь, что можешь лгать, глядя мне в глаза. Ты утверждаешь, что мы союзницы, заведомо зная, что этот союз — чистейшей воды мошенничество. Эта ваша люцианская самонадеянность обернется для вас когда-нибудь проклятием».
Ирина ушла, затаив злобу. Никто еще не смел называть ее сумасшедшей. Никто.
Начались новые переговоры по поводу Грейс. Одни за другими отвергались всевозможные планы. Потом обсуждались новые. Возникали очередные союзы для решения общей проблемы. Все было замечательно. Кроме того, что план, наконец, согласовали, и все пошло наперекосяк. Совершенно ужасно. В том пожаре погибли дочь Грейс и ее муж.
Она никогда не сможет забыть их похороны. Ирина понимала, что ей там не место, но все же не могла не пойти туда. Она не испытывала никакого злорадства, что бы там ни думала Грейс. Лицо Грейс было совершенно белым и неподвижным. На нее свалилось все — потеря любимой дочери, ее драгоценного зятя, внуки, оставшиеся круглыми сиротами. Она постарела сразу на несколько лет. Движения ее стали немощны, как у старухи, а глаза выражали бесконечное горе. Руки ее тряслись, когда она бросала в могилу розы.
Ирине хотелось подойти и сказать: «Я знаю, что такое горе». Но она не сказала. Ей хотелось крикнуть: «Я, как призрак, бродила по улицам Москвы. Сердце мое было разбито, и душа опустела». Ей хотелось сказать: «Все думают, что горе громкое, Грейс. Все думают, что ты будешь лить слезы и рыдать во весь голос. Но я-то знаю, что настоящее горе безмолвно. Как снег. Я тоже потеряла всех».
Но она ничего не сказала. Она никому ничего не сказала. Ни разу. Она запретила себе говорить об этом. И с тех пор, когда она нервничала, у нее начинал подергиваться глаз.
В тот день она не могла простить Грейс того, что та невольно напомнила ей о ее собственном горе. Она была суха и холодна с ней. Она сказала Грейс:
— Такова судьба. Это бывает.
«Это бывает», — сказала она матери, только что потерявшей ребенка. В ту минуту она будто со стороны слышала свои слова и была поражена, каким ледяным холодом от них веет. Ей хотелось вернуться. Ей хотелось выразить сострадание.
Но она не смогла. У нее не было сердца. И в ответ Грейс только обдала ее презрением. Ледяным, словно Берингов пролив. И не замедлив, это презрение перелилось в подозрение.
Ирина так и не смогла посмотреть ей в глаза. Но как бы там ни было, Ирина поначалу удивилась, получив приглашение на похороны Грейс. И только когда она узнала, что и другие Кэхиллы тоже приглашены, она решилась пойти туда. Грейс собрала их всех. Всех в одном месте. И, как незримый кукловод, властвовала над ними.
А может, это ловушка? И кто в этой игре был сыром, а кто — мышью?
«Чего же ты задумала, Грейс? Что ты на этот раз замышляешь?»
Эти внуки. Зачем Грейс включила их в список? В этой схватке они ни за что не смогут обойти Кэхиллов. Ведь у них нет ни опыта, ни подготовки. Слишком поздно. Пока им просто везло. Вот и все. Двое беспомощных детей, бегущих без оглядки от страха и потерь.
«Страх».
«Потери».
«Все это мне давно знакомо. Все это я уже пережила».
У нее снова начался тик. Она прижала руку к лицу, пытаясь успокоиться.
Прошлого не вернешь.
Впрочем, здесь, в Египте, куда ни кинешь взгляд, всюду прошлое дает о себе знать, воспоминания оживают, и слышится зловещий шепот былых времен.
Когда-нибудь это должно было случиться. Всю жизнь ненавидеть музеи, чтобы самому стать музейным экспонатом. Дэн уперся ладонями в стену.
— Помогите! — прошептал он.
— Как ты думаешь, он нас тут долго будет держать? — спросила Эми.
— Пока мы не расколемся, — ответил Дэн.
— А как мы расколемся, если мы и сами ничего не знаем?
— Я знаю, что хочу есть. Если Оу принесет пиццу, я ему что-нибудь придумаю.
— Нелли скоро начнет волноваться, — сказала Эми.
— Да она никогда не найдет нас.
— Она скажет консьержу. И они вызовут полицию…
— Ты что, не поняла еще? Это его отель. Они ничего не сделают.
— Но он же не бросит нас здесь навсегда, — голос ее задрожал. «Бывало и хуже», — уговаривала она себя. Но что-то в этом пластмассовом кубе наводило на нее настоящий ужас. Словно она была не человеком, а каким-то неодушевленным предметом, выставленным в витрине. Она попыталась сделать глубокий вдох. — Интересно, здесь надолго хватит воздуха?
— Понятия не имею, — ответил Дэн. — Может… может быть, нам лучше не разговаривать.
Ну вот, молодец. Теперь она напугала своего брата. Для него вопрос о дыхании был более чем серьезным. Она расправила плечи. Стоп. Однажды она уже устроила здесь истерику. Больше она не будет так распускаться. Никогда. Надо держать себя в руках.
— Думаю, нам хватит, — сказала она и подумала: «Надолго ли?»
Она быстро отогнала эти мысли и немного успокоилась. У нее получилось. Она теперь знала, чтобы не бояться, нельзя думать о самом плохом, что может произойти. Это странная вещь. Если делать вид, что не боишься, тогда и правда, почти не боишься.
Ей просто надо еще чуть-чуть над этим поработать. И она постарается.
— Детки? — позвала из ванной Нелли. — Для вас же будет лучше, если еда уже на столе!
Нет ответа.
— Чуваки? — Она завязала пушистый халат. — Жевуны?
Они ненавидели это слово, но ответа все равно не последовало.
Нелли открыла дверь. В комнате никого не было. Рядом со сломанным зонтиком на полу лежал махровый халат. Все ясно. Побег из курятника.
Ну, что ж, их можно понять. Это пятизвездочный отель, им захотелось посмотреть его. Нелли с размаху плюхнулась на диван и предалась изучению меню.
Спустя двадцать минут перед ней стояло блюдо с коллекцией всевозможных маленьких закусок, называемых «мезе». Но, доедая последний кусок шпинатного ролла, она вдруг осознала, что в ее животе тревоги больше, чем шпината.
Кажется, что-то случилось. Почему она не почувствовала этого раньше? И как же она не расслышала никаких тревожных звоночков внутри себя? Слишком уж она расслабилась. Или это последствия голода и смены часовых поясов. Да что бы там ни было, это она во всем виновата! «Придумай что-нибудь, Нелли, пока твой мозг не взорвался!»
