Его невесомый и изящный мир
Трудно однозначно определить творческую профессию автора этой книги.
Наверное, потому, что всюду — и в литературе, и в театре, и в журналистике — Владимир Сисикин был прежде всего блистательным философом.
При жизни неповторимым. После — незаменимым.
Причину этого можно определить примерно так. Когда-то (похоже, еще в ранней юности) Владимир Степанович Сисикин понял, что полнота жизни терпит ущерб не столько от незнания, сколь от неумения осознавать многообразие путей добра и зла. И после такого открытия ему уже ничего не оставалось, как всю дальнейшую жизнь искать эти пути. И в этом своем нескончаемом поиске он умудрился задать такой уровень интеллектуального общения, который, как правило, неведом большинству нынешних авторов. Но, с другой стороны, тот, кому посчастливилось попасть в интеллектуальную ауру Владимира Сисикина, уже никогда не мог оставаться банальным лудильщиком от творчества.
И еще очень важный момент.
Всю свою жизнь этот человек устраивал фантасмагорическую дуэль со смертью, снижая пафос реквиема иронией городского романса. Его спектакли, книги, статьи низводили трагедию человеческого ухода в мир иной до уровня коммунального конфликта между ушедшими и оставшимися. Чтобы так относиться к смерти, требовалось мужество быть выше ее. Это мужество духа мудрый и отважный человек Владимир Степанович Сисикин черпал в детском фольклоре доброты и жизнелюбия, который он коллекционировал, собирал, издавал в виде, на первый взгляд, наивных, но — по сути — очень мудрых книг.
При этом он упорно отказывался признавать себя детским писателем. В одном интервью Владимир Сте-панович объяснил почему: «Детские писатели — это Льюис Кэрролл, Эдвард Лир, Корней Чуковский, Борис Заходер, создавшие целые детские Вселенные. А я — лишь литератор, то есть человек, который может гармо¬нично и с ненавязчивой пользой поговорить с детьми о том — о сем и чтобы при этом им не было скучно».
Лично я уверен: эти его «гармоничные» разговоры с детьми «о том — о сем» привели-таки к созданию если не Вселенной, то вполне своеобразного сисикинского мира. Мира тонкого, невесомого и изящного, о котором сам автор написал так:
Бабочка лесная —
Книжечка складная.
Две странички бисерных,
Строчек пять.
Тайна там записана:
Как летать.
Собственно, этот очаровательный мир описан и в книгах о Сыщике Шарике. Его профессиональная гениальность — это не гениальность «взрослых» Шерлока Холмса или Эркюля Пуаро. Это гениальность детства, в котором все мы владели некой обезличенной тайной цельности. С годами это проходит, и возвращение того детского ощущения гениальности является уже результа¬том большого труда, Его Величества Случая и дара Господня.
…Однажды автор Сыщика сказал: «Мои читатели будут жить в третьем тысячелетии. И, может быть, кое-кто из них вспомнит и обо мне…».
Не ошибся. Вспомнили.
Дмитрий ДЬЯКОВ
«Он только что здесь был»
Котя, Кутя, Катя, Кетя, Кытя, Китя и Захар — котята-близнецы гуляли во дворе.
Котя и Кутя занимались в песочнице японской борьбой джиу-джитсу.
Катя трогала лапкой свой хвост и думала, какой он красивый. И еще она думала: не привязать ли на хвост бантик? Только вот где его взять? Кетя пытался спуститься с дерева вниз головой. Кытя снизу подавал брату советы.
Китя пробовал взлететь на самодельных крыльях из двух петушиных перьев. Китя хотел догнать воробья Кольку, который сегодня утром клюнул его в нос. Глядя с карниза на то, как котенок, разбежавшись, в очередной раз тыкался головой в землю, Колька безумно хохотал.
— Все равно поймаю! — крикнул ему Китя и заплакал.
Тотчас на балконе выросла мама близнецов — Марья Васильевна Муркина. Она пристально посмотрела на воробья красивыми раскосыми глазами и ласково мурлыкнула:
— Ты зачем маленьких дразнишь, а?
Затем облизнула ложку, которой только что помешивала на кухне кашу, и этой ярко сверкнувшей лож-кой погрозила воробью.
Увидав кошку-маму, обидчик полетел куда подальше, рыская из стороны в сторону. Полет был таким неровным потому, что Марья Васильевна на днях вырвала Кольке полхвоста за разные шалости.
Тем временем мама окинула взглядом двор и, мгновенно пересчитав котят, крикнула:
— Ребята, где Захар?
Котя и Кутя прекратили бороться и огляделись.
— Он только что… — тяжело дыша, сказал Котя.
— …здесь был, — закончил Кутя. — Он у нас судьей был.
— Он сходил в магазин?
— Да, — ответили хором Котя и Кутя, — мыло принес. Вот оно. Он только что здесь был.
— Он только что здесь был, — подтвердила Катя. — Я его попросила найти бантик для хвоста.
— Не мог же он сквозь землю провалиться! — встревожилась мама и прыгнула во двор прямо со второго этажа. В развевающемся фартуке она выбежала на улицу и спросила милиционера Аиста, не случилось ли, не дай Бог, какого-нибудь происшествия, виновником которого мог быть рыжий котенок по имени Захар.
Постовой козырнул и ответил, что несколько минут назад рыжий котенок с мылом под мышкой перешел улицу на зеленый свет и благополучно проследовал во двор.
Кое-что из биографии. — Экипировка. — Нет преступления.В это время к дому № 1 на улице Дружбы, где произошло таинственное исчезновение, приближался Всемирно Известный Сыщик.
То есть нельзя сказать, что это был на самом деле Всемирно Известный Сыщик. Справедливее было бы сказать, что это был еще никому не известный сыщик, который намеревался стать Известным в ближайшие дни или даже часы. Только все не было подходящего случая.
Звали этого Известного неизвестного Шарик. То, что он сыщик, могло подтвердить удостоверение, сделанное из двух кусочков картона. На обложке этой маленькой книжки без листков он написал: Удаставиренье Дакумент.
Раскрыв книжечку, он на левой стороне вместо фотокарточки нарисовал свой портрет. На портрете, так же как у Шарика в жизни, одно ухо торчало выше другого. Как известно, главное в документах точность!
Под портретом, чтобы никто не ошибся, он сделал надпись: Личнасть.
С правой стороны нацарапал: Шарик Сысчик.
Шарик шел из специальной Школы служебно-розыскных собак. Он уже целый год учился в этой школе на Великого Сыщика. Хотя, конечно, то, что делал там Шарик, в полном смысле учебой назвать было нельзя. Собственно, в Школу его на порог не пускали. Он из-за проволочной ограды ежедневно смотрел, как учатся другие. Он смотрел, как крупные породистые курсанты делают разминку, ходят по следу, задерживают преступника. Ну и лодыри там были некоторые!
Этот, например, Руслан Овчаренко. Здоровенный такой. Морда — во, а через забор — не хочет. Шарик все заборы, какие ему встречаются на пути, перепрыгивает. И не один раз. Туда-сюда, туда-сюда! Он бы им там показал, в Школе!.. Ведь он все секретные приемчики знает! И все необходимое есть.
Удостоверение личности — есть. Увеличительное стекло — есть. Сам выточил из донышка кефирной бутылки. Увеличивает в два раза, искажает в четыре.
Личное оружие — есть. Пистолет. Шарик его с большим удовольствием сделал из мозговой косточки. Дуло из трубчатой кости, увесистая рукоятка. В дуле дырочка. Дунешь, крикнешь — ба-бах! и смертельная горошина догоняет преступника!
Наконец, темные очки есть. Чтобы посторонние не могли читать мысли по глазам.
Всё есть. Только преступления нет, которое нужно распутать.
Но вот Шарик вступил во двор дома № 1 на улице Дружбы.
След, пропадающий в облаках
Слух о загадочном исчезновении Захара уже распространился среди жильцов. Они столпились вокруг мыла, а близнецы объясняли, что Захар только что был здесь и вдруг пропал.
Шарик навострил уши. «Вот оно!». Иван Иванович Слон из седьмой квартиры подошел к рыдающей маме, потоптался на месте и сказал прерывающимся голосом:
— Не плачьте, мамаша… Будьте мужчиной.
И вдруг сам зарыдал басом. Слон был такой добрый, что не переносил, когда кто-нибудь плакал. Козел Тимофей сказал:
— Не удивительно, что пропал Захар, он был такой шалун. Было бы удивительней, если бы исчезло мыло. Говорите, мыло здесь? Покажите, где мыло!
— Не трогайте мыло! — раздался вдруг голос, неумолимый, как голос самой судьбы. — Ведь это вещественное доказательство.
