– Почему на том берегу? – тупо спросил я.
– Там они крупнее, Дим, – уверенно объяснил Алешка.
Может, он и прав. В тихий вечер с того берега доносится такое мощное кваканье, будто бегемоты вздыхают.
Я, конечно, не возражал Алешке и не спорил. Потому что с этим веслом – моя вина. В самом деле – растяпа!
Алешка убрал листочки со «слепками» следов под подушку, и мы пошли на озеро. Вернее, на ручей, где мы оставили лодку.
Раздвинув камыши, мы убедились – ручей есть, а лодки… нет!
– Сперли! – ахнул Алешка. – Вот и наловили лягушечек!
Бедный Матвеич… Лягушки – фиг с ними, проживет и без них, а вот лодка… Он и так уже, наверное, три раза пожалел, что согласился «приютить» эту вернадскую шпану в виде Димитрия и Алекса.
– Дим, – понуро предположил Алешка, – может, мы ее плохо привязали. И она поплыла по ручью к озеру. – По мере того как он говорил, в его голосе крепла легкомысленная уверенность. – А у озера, Дим, она, наверное, зацепилась за какую-нибудь корягу и стоит нас дожидается. – Он подумал и добавил: – Как миленькая.
Я не очень-то поверил в эту версию. Но тем не менее согласился пройти по ручью до берега озера. Для очистки совести – ведь лодку-то привязывал я.
Продираясь через камыши, хлюпая ногами в болотной жиже (хорошо, что догадались переобуться в сапоги), мы выбрались на берег озера. Лодка как миленькая не зацепилась ни за какую корягу и нас не дожидалась. Берег был пуст, и озеро пустынно. Только злорадно кричали чайки и зловеще шуршали камыши…
– Ладно, Дим, – вздохнув, утешил меня Алешка, – зато весло добывать не надо.
– Весло… Да, добывать его не надо. Но Матвеичу надо все рассказать. Идем сознаваться…
– Да! – Алешка вытянулся в струнку. – Прямо сейчас! И скажем ему всю правду! Честную!
И он выпалил эту «честную правду» прямо с порога:
– Федор Матвеич, товарищ капитан восьмого ранга, мы вашу лодку утопили!
– Зачем? – Федор Матвеич восьмого ранга не сразу врубился. – Как утопили?
– Очень просто. Там один большой пароход, вроде вашего «Задумчивого», такую волну развел! А Димка не успел лодку носом к волне развернуть, и она захлебнулась.
– Волна захлебнулась?
– Лодка.
– А вы?
– А мы выплыли. И приплыли честно сознаваться. Оно это… чистосердечное признание… От него это… никакой пользы нет.
– А вы не брешете? – Матвеич хоть и занялся литературой, но с нашим приездом все чаще стал употреблять крутую лексику. – Ну-ка, пошли посмотрим.
Алешка даже немного обиделся:
– Вы своим глазам верите, а нашим словам – нет?
– Я иногда, – задумчиво проговорил Матвеич, – даже своим глазам не верю. Пошли.
Тут случилось самое интересное. Такое интересное, что Алешка даже икнул. Лодка, оказывается, тоже выплыла. И стояла как миленькая на своем законном месте. Надежно привязанная надежным узлом к металлическому колышку, надежно вбитому в берег. И больше того, в лодке были оба весла.
Матвеич смерил Алешку задумчивым взглядом с головы до ног:
– Леш, а шутка-то не из лучших, согласен?
Алешка опустил голову, ковырнул землю носком сапога и молча согласился. А потом не очень убедительно объяснил:
– Мы хотели вам приятный сюрприз сделать.
Матвеич осмотрел лодку, пощупал узел на колышке.
– Хороший узел, – заметил он. – Настоящий шлюпочный. И держит хорошо, и отдается быстро. Где это вы ему научились?
– Там, – Алешка махнул рукой куда-то вдаль. Он этот шлюпочный, так же как и я, впервые видел.
– Да, – вздохнул Матвеич. – А как мне было без вас скучно…
Мне показалось, что он хотел сказать что-то другое, более определенное.
– Завтракать-то будем? У меня курица в морозилке скучает.
– Вот и хорошо, – сказал я. – Курица – это и первое, и второе.
– И третье, – добавил Алешка. – Куриный компот.
– Да, – со вздохом повторил Матвеич, – как же мне было скучно без вас. Особенно без куриного компота.
– Ага, – согласился Алешка. – А когда мы уедем, вы еще больше скучать будете.
– А когда вы уедете? – живо, с надеждой в голосе спросил его Матвеич.
Но Алешка эту его надежду сразу же похоронил:
– Через годик примерно. Нам здесь нравится.
– Мне тоже. – И Матвеич окинул грустным взором красивые окрестности, будто собирался покинуть их ради других мест. Подальше отсюда.
Я сварил бульон со всякими приправами, разделал курицу, мелко порубил ее и смешал с вермишелью, добавил туда томатной пасты. Снял пробу, мне понравилось, можно кормить команду.
Алешка во время готовки вертелся на кухне и трещал без перерыва – версии строил. Договорился наконец до того, что лодку перегнал на место сам Матвеич. Это не мы над ним подшутили, а он над нами. Приятный сюрприз.
– А весло? – спросил я. У меня уже голова от его трескотни заболела.
– Весло? – Алешка немного растерялся. – Весло… я еще не придумал. Но придумаю.
– Ты лучше свой рассадник полей. А то засохнут твои укропы.
– А зачем? – искренне удивился Алешка. – Я ведь их понарошку сажал, для отвода глаз.
Но он все-таки взял ведро и, ворча что-то под нос, пошел поливать свой огород. И поливал очень добросовестно – мне из окна кухни было видно. Если он и дальше будет так ухаживать за своими «понарошечными» посадками, то там не огород разрастется, а болото.
Когда Алешка вернулся, я ему сказал об этом. Он хихикнул:
– Ну и хорошо, за лягушками далеко ходить не придется.
К тетушке Тильде на прием мы в тот день не пошли. Она сама пришла к нам и сказала, извинившись, что шашлык переносится на завтра – приболел Атосик. Не опасно, но ему нужен покой.
Поэтому до вечера мы занимались хозяйственными делами, а потом пошли с Алешкой на берег озера. Это уже стало у нас привычкой. Мы сидели или в лодке, или прямо на берегу, на еще теплом песочке и любовались, как озеро неумолимо затягивается таинственным туманом. Как он клубится, бродит, превращается в какие-то неясные фигуры, которые тут же меняют свои очертания, расплываются.
– Привидения, Дим, – шепнул мне романтически настроенный Алешка. – Поймать бы одного.
– Это еще зачем?
– Пригодилось бы. Вон, смотри, какой подходящий.
В белизне тумана сгустилась темная фигура. Показалось, что это человек, который стоит в лодке и бесшумно подгребает одним веслом. Показалось даже, что он в длинном плаще и не то в капюшоне, не то в какой-то странной шляпе. Призрак Белого озера…
И этот призрак тихо растворился в тумане. Не плеснула вода, не стукнулось весло в борт лодки.
И вдруг из самой гущи тумана послышался громкий кашель и грубый голос, который смачно выругался.
Нам это привидение ловить расхотелось. И мы пошли домой с какой-то неясной тревогой в сердце.
После ужина мы с Алешкой устроились на тахте, и Матвеич продолжил свой рассказ.
– Вообще, – начал он, – этот Окаянный Ганс был очень злобный человек. И во всех своих бедах он винил работников милиции. Считал, что они загубили его молодую жизнь. Судимостей у него было как у Атосика блох. Но виноваты в этом «менты поганые», а сам Ганс – невинно пострадавший. Он так всегда говорил: «Ну, шубенку снял с бабенки, так не замерзла же. А меня – на зону. Ну, машину угнал – так не разбил же, а меня в тюрягу. Ну, квартирку ломанул одного лоха, но ведь не дочиста ее вымел. А мне – срок. Задолбали меня менты коварные. Молодую жизнь загубили. Но я в долгу не останусь, заплачут они у меня горючими слезами…»
И тут, в темноте ночи, за окном раздался выстрел!
Глава VII
Дела минувших дней…
Прошло одно мгновенье, мы с Алешкой еще сидели, оцепенев, а Матвеич уже вырубил свет и, стоя сбоку от окна, внимательно смотрел на улицу. Вот что значит старый опер!
– Сидеть дома! – сказал он. В руке его появился фонарик. – К окну не подходить!
Матвеич вышел во двор, мы, конечно, «послушно» прилипли к окну и видели, как возле калитки поблескивает свет фонаря и движется силуэт Матвеича.
Скоро он вернулся. В одной руке – фонарик, в другой – небольшая картонная трубочка и кусочек проволоки.
– Новогодняя хлопушка, – сказал Матвеич. – Хорошо, что не петарда. Мальчишки, небось, балуются. – Он помолчал. – Хотя какие здесь мальчишки? Только вы. А все остальные в округе – это старики.
Хлопушечка мне показалась знакомой. Да и проволочка тоже: точь-в-точь такая, какой Алешка свои кроссовки зашнуровал. Синенькая…
– Хулиганье! – возмутился Алешка. – Всем остальным старикам в округе спать не дают.
Матвеич положил хлопушку на стол.
– Она была привязана к калитке. Да остроумно так – как калитка откроется, так хлопушка и хлопнет. Умелец какой-то сработал.
– Вроде Окаянного Ганса, – подсказал Алешка.
– Ничего, я ее завтра участковому снесу, пусть он этого маленького Ганса вычислит, и мы ему оба уха надерем.
– Оба не надо, – заступился Алешка. – Это несправедливо.
– Почему? – удивился Матвеич.
– Хлопушка-то одна, а уха два.
