и попробовала посмотреть в очки-улику. Они сидели очень плотно, то есть их хозяин был младше или меньше меня. Стоило мне посмотреть сквозь стёкла, и комната поплыла перед глазами.
– Очки для очень плохого зрения. То есть без них человек ничего не увидит. И это тем более странно, что они оказались на месте преступления. Любой с таким плохим зрением сразу заметил бы, что потерял их.
Я записала в блокнот: «Оправа пурпурная, с зелёной полоской на дужках. Волос шесть дюймов длиной». Я снова положила очки в жестянку из-под рождественского печенья. И в этот момент поняла, что нам предстоит первое Рождество без папы.
Я залезла на кровать и уселась рядом с Хрустиком. Папа. Больше ничего не будет как прежде. Папа ушёл. Аполлон пропал. Фредди пропал. Глаза защипало от слёз, и когда я взглянула в опухшие глаза Хрустика, то сама чуть не разревелась. Я задержала дыхание, вонзила ногти в ладони и пообещала себе, что обязательно их верну. Всех их. Я найду Аполлона, вызволю Фредди и сделаю так, чтобы папа вернулся домой.
Если я выиграю приз Томпсона, папа поверит, что я человек действия, а не простой мечтатель. Он придёт на моё награждение. И когда он увидит маму в нормальной одежде – не в комбинезоне и не в хирургическом костюме, – то снова влюбится в неё. Мама ведь очень красивая, когда не удаляет опухоль и не выгребает верблюжий навоз. Мои грёзы наяву прервал Хрустик.
– Когда же закончится операция? Я боюсь за Фредди!
– Скоро. И не бойся. Мы вернём Фредди. – Я взялась за страницу из книжки-раскраски. – Лучше посмотри на это. Тот, кто её разрисовал, явно не конформист.
– Ты что, можешь определить, что человек негибкий, только по тому, как он раскрасил картинку? – Хрустик уселся прямо.
Я смутилась так явно, что даже Хрустик заметил.
– Конформист. Это тот, кто очень легко гнётся, разве нет? – Он подвинулся к краю кровати и теперь сидел совсем близко. Я взлохматила ему волосы, как это любит делать мама. Они были жёсткими и влажными от всех пролитых слёз. А мускусная вонь Фредди липла к нему, как напоминание о любимом друге.
– Ты имеешь в виду акробата, – сказала я. – А конформист – это тот, кто приспосабливается, играет по правилам, и все штрихи на картинке у него не выходят за границы. – Я показала на лицо Даши-путешественницы. – Художник просто перечеркал её физиономию вместо того, чтобы раскрасить [8].
– Может, она просто не умеет раскрашивать картинки. – Брат протянул руку за листком.
– Может. Но не похоже на то, чтобы она – или он – вообще старался. – Я отвела улику подальше, не давая её схватить. – Такое впечатление, что на бедной Даше просто сорвали злость. Смотри, какие грубые штрихи. Наверное, половина карандашей поломалась, – и я показала на комочек воска от карандаша, прилипший к картинке.
– Ничего себе – и всё это ты выяснила по одним штрихам на картинке? – Хрустик посмотрел на меня с восхищённой улыбкой. – Но тогда скажи, кто это? Что за девчонка потеряла эту страницу?
– С чего ты взял, что это девчонка?
– Мальчишка Дашу раскрашивать не станет.
– Откуда ты знаешь?
– Оттуда, что я мальчик. – Он спрыгнул с кровати и схватил неизвестный предмет из зелёного пластика.
– Знаешь, не все мальчишки похожи на тебя – и слава богу!
– А это что? – и Хрустик поднял неизвестный предмет.
– Вот именно, что это? – Я поспешила отнять у него улику, пока он её не испортил. Я записала в блокноте: «Продолговатый кусок пластмассы, покрытый тканью. Прикреплён к резинке. Очень грязный». Я снова вооружилась увеличительным стеклом и тут же принюхалась, чтобы подтвердить догадку. – Испачкан в траве.
– Ты можешь сказать, чьё это? – тут же спросил Хрустик.
– Я даже не знаю, что это. – Предмет был больше всех остальных улик. Я раскопала его в углу клетки Аполлона – как будто кто-то хотел спрятать его, присыпав опилками.
– Это наколенник, глупенькая! – Хрустик рассмеялся. – Его надевают, когда играют в футбол.
– Ну да, да, я так и знала, – соврала я. – Итак, наша подозреваемая – десятилетняя футболистка с непереносимостью Даши-путешественницы, а её сообщник – собака с заколкой. – Я ухмыльнулась. – А вдруг это заговор со множеством участников? Или эти вещи вообще не связаны ни между собой, ни с преступлением?
– А вот это тогда что? – Хрустик поднял перчатку. – Вроде бы женская.
– Ты снова спешишь с выводами. – Я отняла у него перчатку и приложила к ладони. – Это точно не взрослый размер.
– Тот, кто украл Аполлона, играет в футбол, носит женские перчатки и не выносит Дашу-путешественницу, – разулыбался Хрустик.
– Примерно так. – Я аккуратно сложила улики в коробку из-под печенья, закрыла крышку и убрала всё обратно под кровать. – А теперь надо понять: зачем девочка, которая играет в футбол, не выносит Дашу и цепляет на свою собаку заколки, захотела украсть котёнка пумы? Нам нужен мотив. Если мы сумеем вычислить, зачем кому-то красть Аполлона, мы сможем понять, кто его украл.
– Зачем скажет нам кто, – вторил мне Хрустик.
– Эти улики – то, что скажет нам кто, но только если мы поймём зачем.
– Тебе виднее, Кейс. – Хрустик пожал плечами. Из кармана он вынул сложенный клочок бумаги и отдал мне. – Но, если всё это до сих пор нам не помогло, может пригодиться вот это.
Ну и ну! Хрустик протягивал мне напечатанное требование о выкупе, только о выкупе речь не шла. Я вслух прочитала:
– У меня четыре одинаковых брата. Пока они бегают по городу, я заперт во тьме. Но если один из них пострадал, я выхожу на свет. Найди меня, и ты найдёшь Аполлона. – Я долго смотрела на чёрные буквы на белой бумаге. – Где ты это взял? – спросила я Хрустика.
– Это было в клетке у Аполлона. Плевалка сказал, что это улика.
– Плевалка – верблюд?
– А кто ещё?
– А Плевалка не сказал, кто это оставил? – Я вскочила и понеслась вниз.
– Я не спрашивал, – Хрустик пыхтел мне в спину.
– Когда будешь общаться с ним в следующий раз, спроси, кто оставил записку. А ещё лучше – спроси, кто похитил Аполлона. – Хрустик никогда не разговаривал с животными, пока не ушёл папа.
Я уже готова была выскочить из дома, когда в двери между клиникой и кухней появилась мама.
– Помощница сказала, что у вас потерялся Фредди. Нам лучше поспешить, – и мама накинула плащ прямо поверх хирургического костюма. – Охрана животных вот-вот закроется. По пути
