Стоит заметить, что в самое последнее время у Заводилова не то что улучшились, а скорее наметились какие-то отношения с Викторией. Она подходила к нему, встречая в кухне или в холле, прижималась, ластилась, спрашивала иногда:
— Папочка, как ты себя чувствуешь?
И хотя уже года два как Игорь Петрович ясно понял, что его дочь любит на свете одного человека — себя, что реальны и чувствительны для нее только и исключительно собственные проблемы и что она совершенно не в силах понять, что вокруг нее — такие же люди, как она сама, из мяса и костей, с такими же нервными окончаниями, так же способные чувствовать физическую и душевную боль, — все-таки он отзывался на эти ее движения. В те минуты память ярко освещала ему картины прошлого — не такого и далекого, десять-двенадцать лет назад. Толстенькая девочка бежала по двору ему навстречу, сияя не только глазками, а всем личиком, налетала со всего разбегу, безоглядно веря, что в ту же секунду ее подхватят сильные отцовские руки и подбросят высоко в воздух. Ведь она любила его — умела, значит, любить? Куда же все делось — любовь, жалость, безоглядная вера?..
И ему начинало казаться, что, может быть, что-то тлеет еще на дне ее души, не все еще потеряно — сейчас, когда он столько потерял…
По звукам, донесшимся из холла, он понял, что Виктория вернулась из ночного клуба — обычного в последний год места ее времяпрепровождения. Без всякой цели, скорее не зная, куда себя деть, чем желая увидеть дочь, он встал и пошел в кухню.
Виктория, войдя в дом, не заходя в свою комнату, пошла налить себе соку. Открыла холодильник — и тут же в кухню вышел отец.
— Налей и мне!
Она налила бокал и подала ему.
В этот момент Игорь Петрович Заводилов узнал, что слова «у него потемнело в глазах» — совсем не выдумка романистов. Он глянул на пальцы дочери, сжимавшие бокал, — и черная завеса задернула от него белый свет.
Глава 20. Братство ощетинивается
Залаяла собака, стукнула калитка, в дверь вошли трое — Женя Осинкина и с ней двое взрослых мужчин. Поздоровавшись со всеми за руку, эти двое тут же снова ушли на улицу — возиться с машиной.
— На соплях доехали, — доверительно пояснили они Ване-оперу, которого определили на глаз как если не старшего других по возрасту, то как человека солидного.
Женю все набившиеся в комнате приветствовали вытянутой вверх, над головой, правой рукой со сжатым кулаком, что означало готовность честно бороться за справедливость. Она всем ответила тем же жестом.
Перед ней были ее друзья.
Живущие в разных концах огромной России, они съехались по ее зову. Год назад Олег соединил их. Тогда же возникла Идея. Главным ее автором была Женя, но понемногу участвовали все. Некоторым из них это слово не нравилось, они предпочитали — Мысль, другие говорили — Действие. Так или иначе, все они были людьми, готовыми действовать — не во зло, а во благо, не для себя, а для других — для тех, кто в силу возраста, болезни или обстоятельств (как сейчас Олег) беспомощен и нуждается в их помощи.
Быстро обежав глазами комнату, Женя убедилась, что все, кого она рассчитывала здесь встретить, действительно здесь, всем улыбнулась, как умела только она. И все заулыбались ей навстречу, потому что невозможно оказалось не улыбнуться тому, к кому обращена была Женина лучистая улыбка и кому радостно кивала ее похожая на одуванчик головка.
Тут же Женя получила стакан свежезаваренного чая с вареньем на выбор — малиновым (из лесной, между прочим, малины), черничным или земляничным. Глотая горячий чай, она, сдвинув бровки, с ходу начала совещание.
— Вы все все знаете. Олег в тюрьме, думает, что будет сидеть всю жизнь. Медициной доказано, что от одной мысли, что это — на всю жизнь, у человека автоматически начинают отключаться важнейшие участки, обеспечивающие здоровье и саму жизнь. Некоторые даже через год умирают. Каждый лишний день там разрушает здоровье, понимаете? Особенно когда человек знает, что невиновен.
Наши действия должны состоять из двух этапов. Первый — мы находим доказательства того, что Олег не совершал убийства. И тогда пишем — вместе с адвокатом, конечно, — надзорную жалобу в областной суд. Я сама ее отвезу и сдам под расписку в Кургане. Назначают суд, привозят Олега. Приговор отменяют. Заводят вроде новое дело — ну, снова ищут убийцу. Тогда — второй этап: мы ищем того, кто это сделал. Теперь уж деваться некуда, надо все это распутать до конца, чтоб никто не шипел, что, мол, «убийц освобождают». Тут кое-какие наметки есть, но, конечно, ясности мало. Скорей всего, какой-то маньяк. Тем более, что через месяц около Шумихи убили еще двух девушек.
Вернемся к задаче первой. Что мы уже нашли? Во-первых, у меня в руках показания Лики Лекаревой, устанавливающие алиби Олега, и ее согласие выступить на суде. Во-вторых, надо найти в доме старую спецовку тети Груши. В ее кармане мог остаться важнейший документ. Он все прояснит. На суде спецовка не фигурировала. Олега взяли в Петербурге. Во что он был одет в день убийства — этим никто не интересовался, потому что о следах крови речь не шла: Анжелику задушили.
— А у нее же вроде лицо было изуродовано?.. — подала голос Нита. Она была на похоронах Анжелики.
— Ей прижигали его сигаретами, — сурово сказала Женя.
Все подробности страшного дела, тщательно ею собранные, она держала в уме, ничего не забывая.
Все остальные осведомлены были в целом, одни больше, другие меньше.
Мячик, например, и вообще не знал, что такое алиби, но сидел, непривычным образом присмирев, надеялся, что как-нибудь все само собой постепенно прояснится.
— Раз никто спецовку не трогал, наследство тети Груши еще никто не делил, то спецовка должна быть где-то в доме. Проблема в том, как нам ее из заколоченного дома добыть.
— Тут проблемы нет никакой, — раздался голос из угла. В эту же минуту в дверь вошли Саня и Леша.
— Ребята, у вас, типа, можно в каком-нибудь углу прикорнуть минут на триста? Если негде, мы, короче, в машине поспим.
Мячик вскочил и повел водителей; с ними вышла из комнаты Нита — глянуть женским глазом, как он их устроит.
— Ну что, тогда ощетинились, что ли? — сказал Скин.
И все почувствовали себя готовыми к важным и решительным действиям.
Первый раз Витька взяли на дело в девять лет. Он легко пролез в комнату через форточку и открыл изнутри задвижку на двери.
Потом это было еще раз семь. Ему давали за это конфеты, шоколадки — денег никогда. Это были квартирные кражи. Хозяева обычно так и не просыпались — все было очень тихо. Никогда никого не убивали.
Потом всех взрослых постепенно пересажали. Витьку́ уже было одиннадцать лет. Он больше ни о чем таком не думал и даже иногда удивлялся на себя, что помогал красть, особенно у старых и больных. Прошло несколько лет, и как-то летом, как раз на другой день после четырнадцатилетия, вечером после пивка (оно на него здорово действовало, только он не признавался старшим) трое взрослых ребят (один уже отслужил, двоих вот-вот должны были забрить) его подбили пойти с ними «на дело» — забрать у туристов, расположившихся на берегу речки, мотоциклы и покататься. Дело задумывалось веселое, почти безобидное.
Витек помнил тот вечер так, как будто он был вчера. Темно. Трава уже мокрая от росы. Долетал дым от костра, слышны были веселые голоса. Стали видны лица, освещенные пламенем. Весело засмеялась, закинув голову, девушка с толстой косой, перекинутой на грудь. У них в деревне кос никто не носил, все были стриженые. Послышались звуки гитары, и мужской голос запел красиво, как по телеку.
Сявый махнул рукой, и они тихо двинулись к реке.
Витек стоял на стреме, ждал, когда парни выкатятся на мотоциклах, заберут его, и они помчатся на предельной скорости куда глаза глядят. Но что-то долго их не было, потом услышал он снизу, от реки, сильный треск сучьев, какие-то придушенные крики. Побежал вниз, скользя по глине и цепляясь за ветки. Когда Витек подбежал, двое туристов лежали неподвижно. Один уткнулся лицом в траву, и над ним истошно кричала девушка с косой, силясь его повернуть.
Туристы, оказалось, не захотели отдать свои мотоциклы просто так, и завязалась драка. У деревенских откуда-то оказались нунчаки (Витек и не знал, что они с ними ходят). Двоих туристов забили насмерть.
Потом на суде судья спрашивал Витька — если он не собирался идти на мокрое дело (а в этом суд в какой-то момент готов был ему поверить, хотя Сявый показал, что смертельные удары нанес будто бы именно он), то почему он не принял единственно верное с правовой точки зрения в такой ситуации решение: тут же покинуть место преступления и отправиться в милицию, чтобы сообщить об убийстве? Ведь иначе он становился соучастником двойного убийства. И Витек не мог объяснить судье то, что и без всяких объяснений было, как ему казалось, очевидным, — что ни до какой милиции он ни в коем случае не дошел бы: те же парни догнали бы его и убили. Ведь они сразу поняли, что теперь им уже грозит вышка, а он бы, уйдя без них, становился свидетелем; хотя свидетелей там и без него хватало.
