Лена немного привыкла к полутьме, но разглядеть ничего стоящего не могла. И Артур ничего не находил, только лениво ковырял ногой осколки.
— Зря время теряем, — сказал он.
А Вероника подошла к зияющему пролому окна и подняла еще что-то.
— Что это? — рассмеялся Артур. — Еще один журнал?
— Нет. Какая-то тетрадь.
— Вот уж находка! Старая исписанная школьная тетрадка!
— Это дневник! — воскликнула Вероника, переворачивая страницы тетради. — Дневник солдата!
Артур тут же рванул к ней:
— Дай-ка! Дай посмотрю!
— Вот, читай! Про бои, про какого-то корреспондента…
* * *
Август, 1943 год.
К нам на передовую приехали артисты.
Я обрадовался: давно концертов не видел. До войны мы с женой часто ходили в клуб. К нам и столичные театры на гастроли приезжали. Уж мы тогда ни одного спектакля не пропускали.
Жена у меня большая охотница до театра была. Сама петь любила. В самодеятельности участвовала. Еще в школе. Мы с ней и познакомились-то после любительского спектакля. Она играла героиню в трагедии.
И дочурка у нас артистка была. Никак не могу привыкнуть к тому, что их уже нет! Вот пишу «была», а сам думаю — как же так? не может такого быть!
В общем, вечером пообещали нам концерт показать. Бойцы командирскую землянку для артистов приготовили, чтобы им поуютнее было. Все-таки артисты, а не вояки, люди нежные, не привыкшие к холоду да к жестким лежанкам.
Я в этот день был на дежурстве на наблюдательном пункте. Пару раз обстрелы начинались. Вялые такие, ленивые. Они пару залпов, мы пару залпов. А все равно дежурство есть дежурство. Глаза устают вглядываться, нервы на пределе, на каждый шорох реагируешь.
За всеми этими заботами забыл я совсем о концерте. К вечеру вернулся в свою землянку и спать завалился. Только уснул, чувствую — трясет меня кто-то за плечо.
— Вставай! На концерт пора!
Я глаза продрал, вышел из землянки. Гляжу, сцену в кузове грузовика устроили. Борта откинули — вот тебе и сцена. Никаких декораций, конечно. Какие тут на передовой декорации?
Бойцы на земле расселись. Кто пораньше успел, тот с комфортом расположился — на расстеленных шинелях. Ну, а я-то в последних рядах пришел. Мне место у сосны досталось. И то не место, а так — клочок голой земли. Одно хорошо — к сосне привалиться можно, спина не устанет.
Привалился я к сосне, да глаза сами собой и закрылись. Ну, думаю, засыпаю! А концерт-то как же? Встряхнулся, от сосны отодвинулся.
Начался концерт. Вышла на сцену худенькая девушка, стала стихи читать. Потом музыкант на баяне заиграл…
Проснулся я от грохота. Подскочил, со сна почудилось, что снова обстрел начался. А это не обстрел, это аплодисменты. Концерт закончился.
Вот обида-то! Так ждал, и все проспал!
Да и стыдно: вдруг кто из артистов меня спящего заметил. Люди стараются, на передовую из-за меня едут, жизнью рискуют, а мне, выходит, наплевать на их старания. Как им объяснить, что не мог не уснуть?
Жалко! Когда еще придется концерт посмотреть или спектакль. Разве что после войны.
Потом оказалось, что не я один заснул. Все ребята, кто после дежурства. Ну, никак нельзя эту усталость перебороть, ничего не поделаешь!
А после концерта ко мне в землянку корреспондент заглянул. Из нашей фронтовой газеты. Вместе с артистами он приехал, чтобы статью о нашей части написать.
Командир его ко мне отправил, чтобы он написал о том, как я самолет немецкий из пулемета сбил. Вот уж нашел подвиг!
Я так корреспонденту и сказал. Говорю:
— Пойдите, парнишку моего, второго номера, расспросите. Он в тот раз тоже самолет сбил.
А он улыбается:
— И с парнишкой поговорю. Только сначала с вами. Вы ведь с сорок первого воюете, есть ведь что рассказать.
— Мало, что ли, нас с сорок первого воюет? — спрашиваю. — Вот командир наш.
Да только корреспондент настойчивый оказался. Расскажите, и все тут!
— Задумался я. А что рассказывать? Могу про Бориса. Могу про Вальку. Вот они и вправду герои.
А он:
— Вы про себя.
Что про себя расскажешь? Воюю и воюю. Ранений не было. Подвигов тоже.
Кажется, рассердил я корреспондента. Ушел он от меня, так ничего вразумительного и не добился. Мне его жалко стало. Статью-то от него потребуют, а я виноват, что написать ему нечего.
Подумал было этот дневник ему отдать. Он бы сообразил, что написать, ведь дневник — это все равно что разговор, а то и лучше. Да только как мне с этой тетрадкой расстаться? Она у меня теперь все — и письма, и родной человек, и моя душа.
Эх, что-то я уже не то пишу!
Пошел я за корреспондентом. Думал рассказать хоть что-нибудь. Гляжу, а он уже с моим парнишкой беседует. Ну, я и не стал мешать. Пусть с ним поговорит. Парнишка бойкий — все расскажет, да и нужней ему это. Покрасуется в газете, фотографию свою напечатанную увидит. А мне это ни к чему.
Глава X
Что случилось с медалью
Артур зачитал отрывок из дневника вслух. Девчонки молчали. Потом Вероника сказала:
— Наверное, погиб этот солдат.
— Наверное, — согласилась Лена. — Иначе бы с дневником не расстался. Вон он о своем дневнике как пишет!
— Почерк у него хороший, — задумчиво произнес Артур. — Разборчивый, четкий. Все слова понятны.
— Надо весь дневник прочитать, — сказала Вероника.
— Только не сейчас, — спохватилась Лена. — Уже больше часа прошло. Яся могла проснуться. Я домой побегу.
Ребята покинули развалины. Артур держал дневник в руках.
— Можно я его домой возьму, почитаю? — спросил он у Вероники.
— Бери, — разрешила она.
Лена торопилась напрасно: Яся еще крепко спала. А на другой кровати, обняв книжку, тихо посапывал Валерка.
Артур растолкал братишку, а Лена дала ему обещанную конфету. Вероника первой ушла домой. Артур тоже собрался, но вдруг остановился на пороге и неловко сказал:
— Лена, я тебя попросить хочу.
— О чем?
— Дай мне отцовскую медаль.
Лена молча вытаращила глаза, настолько эта просьба показалась ей странной.
— Всего на один вечер, — поспешил добавить Артур. — Завтра утром я принесу ее обратно.
— Зачем она тебе? — не понимала Лена.
— Я хочу солдата нарисовать.
— Того, который дневник писал? — догадалась Лена.
— Да. Нарисую его в развалинах, с пулеметом и с дневником.
— А медаль зачем?
— Ну, чтобы он героем казался. Пусть у него тоже медаль будет, как у твоего папы, как у слепого гармониста. Я бережно, только срисую. Пожалуйста, Лен!
Лена молча подошла к шкафу и вытащила шкатулку. Медаль тускло блеснула серебром. Артур взял ее в руки как тонкое, хрупкое стекло и аккуратно спрятал в карман.
— Спасибо!
И Лена вдруг решилась.
— Погоди, — сказала она. — Возьми карандаши.
— Нет, — отказался Артур. — Для этого рисунка не надо. Он будет лучше смотреться в черном цвете. Так суровее.
— Ты не понял, — тихо сказала Лена. — Я тебе карандаши насовсем отдаю.
— Насовсем?!
— Ну да. Пока ты еще вырастешь и купишь! Рисуй!
— Нет! Я не могу взять… Я… Ты же тоже рисуешь.
— Я только аленький себе оставлю, ладно? — Лена не слушала Артура и протягивала коробку. — Бери! От подарков отказываться нельзя! Бери!
Артур шел с братишкой по улице. Он еще раз решил дойти до развалин, чтобы поточнее зарисовать полутьму, разбитые стены и провал окна. В руках он держал коробку с карандашами.
Никого на свете не было счастливее в тот миг! Карандаши! Его несбыточная, такая далекая мечта! Как теперь можно нарисовать дуб! В цвете, с самыми тонкими оттенками!
Вдруг Валерка дернул его за рубашку и испуганно сказал:
— Смотри!
Прямо по улице на них двигалась ватага ребят. Артур сразу узнал своих обидчиков. За своими радостными раздумьями он заметил их слишком поздно — не свернуть. Снова придется отбиваться.
— Беги, Валерка! — попросил он братишку и сунул ему в руки коробку с карандашами.
— Я не уйду! — заупрямился Валерка. — Они тебя побьют!
— А ты чем поможешь?!
— Ну, что, художник, снова встретились? — заухмылялись подошедшие ребята.
— Что-то ты нам каждый день на глаза попадаться стал.
— Нарочно, что ли, по тем же улицам ходишь?
— Где хочу, там и хожу, — хмуро, но твердо откликнулся Артур.
— Поглядите, как заговорил!
— Давно не получал по шее?
Артур почувствовал первый толчок и едва удержался на ногах.
Не трогайте моего брата! — звонко крикнул Валерка.
— А это что за шкет?
— Твой братец?
— Он-то посмелее тебя будет!
— Эй, пацан! Ты смелый?
— Смелый! — ответил Валерка и храбро шагнул вперед.
Один из обидчиков расхохотался и легонько, в насмешку, щелкнул Валерку по лбу. Валерка этого не ожидал, пошатнулся, упал на землю, выронив карандаши, и громко разревелся.
