снегом. Она нагнулась и, раньше чем я успел опомниться, схватила «ребенка» и вышла.
Когда я выбежал вслед за нею на улицу, женщина была уже далеко. Я поспешил за ней и еще издали крикнул:
— Как пройти на Черный мыс?
Женщина остановилась.
— На Черный мыс? — переспросила она певучим голосом. — Да вы не в ту сторону идете. Как раз обратно, всю улицу до конца, потом налево.
Мне очень хотелось расспросить ее, зачем она взяла чужой пакет и почему несет его, словно ребенка, но я не решался.
— Смотрите не заблудитесь, — сказала женщина и, нежно прижимая к груди сверток, пошла дальше.
«Тут что-то не так, — подумал я. — Может быть, они что-нибудь украли? А может быть…»
Женщина уходила все дальше и дальше. Не знаю почему, я продолжал бежать за нею. Снег забивался мне в глаза, тонкий лед проваливался подлогами, и ботинки наполнились холодной водой. И вдруг женщина оглянулась, увидела меня и побежала, то и дело скрываясь за деревьями. Тогда я решил во что бы то ни стало ее догнать. Однажды я таким образом словил воришку в Поти, обокравшего на улице старуху, и сдал его патрулю. Я уже почти догонял женщину. Стоило мне сделать еще шагов сто, полтораста, и я бы ее поймал. Но в эту минуту справа от меня оглушительно грохнул взрыв. Дома в городах, побывавших в плену у немцев, могут взрываться даже на сотый день после их освобождения. Хорошо помня это, я мигом прыгнул в канаву и зарылся головой в снег. Меня больно хватило чем-то по спине, и мне показалось, что норд-ост подхватил меня и понес прямо ж морю, в черные бушующие волны…
Я уже почти догонял женщину.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой Иван Забегалов вступает в мир непонятных событий
Я очнулся, когда в глаза мне уставился луч света и кто-то спросил:
— Жив или нет? Коли живой, вставай!
Я шевельнул руками — целы. Пошевелил ногами — обе ноги на месте. И голова вращается слева направо и справа налево, значит цела. Тогда я вскочил.
— Эге! — протянул тот же голос. — Да ты старый знакомый! Забегалов с «Серьезного»?
— Точно, Забегалов! А вы кто будете?
— Гляди.
И луч от фонаря повернулся.
— Петр Сергеич! — воскликнул я.
— Он самый.
— Товарищ капитан… — поправился я.
— Ну, ладно, пусть сегодня будет Петр Сергеич. Эк ведь дом как разворотило! И камушков не соберешь. Ты как сюда попал?
— Шел на Черный мыс ночевать. Из госпиталя выписался, а уехать не на чем.
— Тебе что, ночевать негде?
— То-то и есть, что негде.
— Тогда идем ко мне. Тут недалеко, рядом. Можешь итти?
— Могу.
— Не отставай смотри.
Капитан пошел впереди, светя фонариком и обходя рассыпанные на дороге камни. Я поплелся за ним.
Петр Сергеич не раз приходил к нам на корабль — он дружил с моим командиром капитан-лейтенантом Ковалевым. Высокий, с серыми глазами, он всегда напевал «Прощай, любимый город» и шутил с матросами и офицерами. Со мною он тоже часто беседовал, и именно по его совету мой командир товарищ Ковалев надумал отправить меня в Нахимовское училище. Я любил Петра Сергеича, и когда он меня однажды похвалил за что-то, я почувствовал себя на седьмом небе. Я знал, что капитан работает в отделе, который вылавливает всяческую погань, забравшуюся на советскую землю. Работа эта опасная, опаснее и быть не может. И за это я его вдвойне уважал. Теперь я шел за ним, стараясь не потерять из виду его широкую спину.
Мы прошли несколько переулков, пробрались мимо проволочных заграждений и противотанковых надолбов, нагроможденных посреди дороги. Наконец Петр Сергеич остановился у разрушенного дома с сорванной крышей. Он вошел прямо в ворота. «Где же он тут живет?» подумал я. Петр Сергеич обернулся и знаком пригласил итти за собой. Мы вошли в черную дыру в стене. Петр Сергеич зажег фонарик, и я увидел новенькую узкую деревянную лесенку, похожую на корабельный трап. Она вела куда-то вверх.
— Вот тут-то я и живу, — пояснил Петр Сергеич. — Жилищный кризис, — вздохнул он, поднимаясь по трапу. — В скворечнях, паря, жить приходится.
Он вынул ключ и, повозившись у двери, отворил ее.
— Входи, не стесняйся. Печку затопим, коптилку зажжем, ужинать станем. Ты, поди, голодный?
— Не-ет.
— Врешь, знаю, что голодный.
Он зажег коптилку, сделанную из пустой гильзы снаряда. Комната была большая, пустая. Посредине стоял стол, у стены — койка. В углу висело несколько шинелей и гимнастерок Петра Сергеича и его штатский костюм. Всюду лежали книги: на столе, на подоконниках, на полу, на койке.
— Удивляешься? — спросил Петр Сергеич. — Я, брат, книги люблю. По всем дворам собирал, ничьи они нынче. Есть хорошие…
Он снял шинель и аккуратно повесил ее на гвоздик. Потом присел на корточки перед печкой.
— Печка у меня, брат, с утра заряжена, придешь домой, чирк — и горит…
И действительно, в печке сразу запылал огонь.
— Садись, грейся.
Он подошел к столу и, вынув перочинный нож, принялся открывать консервы. Нарезал хлеб, достал банку с маслом, пододвинул стулья.
— Ну, орел, наворачивай.
Он сел напротив и, улыбаясь, смотрел, как я ем. Потом встал, помешал кочергой угли в печке. Потом снова сел за стол и спросил:
— Сыт?
— Сыт, — сказал я.
— Так как же ты в госпитале отдыхал?
Пока я рассказывал, он курил свою черную трубку. Я рассказал про операцию, про лечение, про то, как меня наконец выписали и сказали, что я хромать не буду. Когда я дошел до сегодняшней истории с женщинами и ребенком, Петр Сергеич насторожился. Он вытряхнул пепел из трубки прямо на стол, встал и спросил:
— Они передавали ребенка? Эх, паря, паря! Чего же ты раньше-то молчал?
— Да это вовсе не ребенок был. Пакет просто, тяжелый…
— Вот это-то и плохо, что пакет. Голова! — раздраженно сказал Петр Сергеич, подходя к стене и снимая с гвоздика шинель.
'— Наверное, украли где-нибудь…
— Нет, не украли. Хуже. Ну, словом, вот что. Я ночевать, наверное, не вернусь. Располагайся тут, отдыхай, печку во-время закрой да смотри не угори. Книги читай, какие хочешь, ешь, чего и сколько желаешь, на моей койке спи. Запрись на ключ — помни:
