Василек вышел на просеку. И вдруг сердце его забилось, глаза расширились. Радость и страх охватили мальчика. Он быстро сошел с дороги.
Кто там был? Кто эти трое с оружием? Что, если полиция?.. Или партизаны?.. Василек не знал, что делать. Идти навстречу? А если это полицаи? Тогда все пропало! А что, если партизаны? Они пройдут мимо и уйдут. А может быть, это и сам секретарь его ищет?..
Сердце Василька бешено стучало. Мелкая дрожь прошла по телу, голова горела, на глазах выступили слезы.
«Что делать?..»
Он не мог двинуться с места.
Эх, пропадать так пропадать!.. Если это полицаи — что делать, такова его доля. А если свои…
Василек снова осторожно вышел на просеку. Он изумился. На мгновение закрыл глаза, снова раскрыл их, но на просеке никого не было.
Может быть, просто привиделось? Ведь ходил по лесу, как во сне, все время думая об одном.
Сердце словно оборвалось, тело обессилело, отяжелело. Удрученный, Василек побрел наугад просекой.
Где-то треснула ветка. Он насторожился, всматриваясь в лесную чащу.
— Василий Иванович! Бригадир ты мой! — услышал он голос позади себя.
Василек быстро обернулся и увидел секретаря райкома, выходившего к нему из зарослей молодых сосен.
Василек быстро подбежал к секретарю и повис у него на шее, как у родного отца, целуя его обветренное, заросшее густой бородой лицо. Как туча, наполненная влагой до краев, разражается дождем, так Василек, измученный тяжелыми переживаниями, истомленный долгим ожиданием, залился слезами радости.
Они пошли в землянку.
Мишка с Тимкой обрадовались не меньше Василька. От радости они не знали, что сказать, и только с восторгом смотрели в мужественное лицо партизанского командира, словно желая убедиться, что это он, а не привидение. Потом заговорили наперебой.
— Молодцы! Какие молодцы! — все время повторял командир и взгляд его был ясен, а добрая улыбка не сходила с губ. — Да вы настоящие партизаны! — воскликнул он, увидев оружие.
Тут ребята вспомнили о своем подарке. Не скрывая своего торжества, они вручили Ивану Павловичу бельгийский пистолет.
— Вот за это вам, ребята, наше партизанское спасибо! Побольше собирайте оружия — партизаны в долгу не останутся. Каждая винтовка убьет не меньше десяти врагов. А я лично за такой трофей — сто обещаю.
Он крепко жал ребятам руки и весело смотрел на их счастливые лица. Каждый из мальчиков чувствовал себя так, как будто к нему вернулся родной отец.
— Лошадей и оружие мы заберем сегодня же, — сказал Иван Павлович.
— Мы еще достанем! — отозвался Тимка.
Василек и Мишка вторили ему.
Прочитав листовку, составленную Васильком, командир снова похвалил ребят. Потом раскрыл мешок и вынул из него несколько пачек листовок.
— А знаете новость? — спросил он с таинственным выражением на лице.
— Нет… — Ребята насторожились, понимая, что речь пойдет о событиях войны.
— Наши остановили немцев под Москвой! — сказал командир.
Сердца ребят переполнились радостью, которую они не смогли бы выразить словами. Лишь спустя несколько мгновений Василек сказал:
— Если уж остановили, то скоро и назад погонят!..
— И погонят! — дружно поддержали его Тимка и Мишка.
В сырую землянку вошла великая радость — двойная радость для юных партизан.
Тимку в школу привело, конечно, не только одно любопытство. Может, и хотелось узнать, чему там будут учить, но прежде всего интересовали его тетради, которые так нужны были для листовок.
Несмотря на все усилия Лукана, ребята в школу шли неохотно, и родители посылали их только затем, чтобы избежать неприятностей.
Дети — всегда дети. Прошло лишь несколько месяцев с тех пор, как ни живы ни мертвы стояли они с матерями перед покосившимся крыльцом школы; до сих пор многим снились повешенные на этом крыльце. А сейчас ребята кричали, бегали вокруг школы, играли на крыльце.
И вдруг раздался крик:
— Иже еси идет!
Как стайка вспугнутых воробьев, метнулись дети в класс.
«Иже еси» было новым прозвищем Лукана. Закону божьему Лукан учил не случайно. Его отец был человеком благочестивым и придерживался старой поговорки: «Без бога ни до порога». Со временем он стал церковным старостой, и церковь для него явилась дойной коровой, сделала его богатым. Он прочил сына в священники: пусть будет не просто Луканом, а отцом Лукианом. Но через пять лет Лукана, как неспособного, выгнали из семинарии. Остались у него от годов ученья иссеченная розгами спина и горькие воспоминания. Теперь семинарская «наука» пригодилась Лукану.
В класс он вошел важно, как настоящий учитель. Еще на пороге снял шапку, поздоровался. Достал из-за голенища крепкую розгу, положил на столе перед собой.
Дети замерли. Испуганными глазами смотрели они то на учителя, то на розгу.
Обеими руками Лукан разгладил клочки выцветших волос на голове, дернул себя за коротенькую бородку, глазами цвета желтой глины стал прощупывать класс.
— Кто новенькие? — спросил он.
Стукнув крышкой парты, поднялся один паренек, за ним встал Тимка.
— Чей? — Лукан вытаращил глаза и сморщил красный мясистый нос.
Тимка сказал.
— Смотри мне, оболтус, не будешь учиться — на воздусях высеку! — пообещал Лукан.
После этого, деловито потерев руки, он приказал:
— На молитву становись!
Застучали крышки парт, зашаркали ноги, и дети вышли в проход между партами.
— На колени!.. Тебе, балбес, отдельную команду подавать? — заорал Лукан на Тимку, который топтался на месте, не зная, как быть.
Еще раз оглядев из-под нахмуренных бровей свое «стадо», учитель закона божьего отошел в сторону. Повернувшись к классу спиной, но так, чтобы одним глазом видеть всех, тяжело опустился на колени. Он набожно поднял хитрые глаза к деревянной темной иконе, на которой трудно было различить Иисуса, и широко перекрестился. Дети неумело, без всякой охоты, с чувством стыда и смущения стали креститься вслед за ним.
Желтый глаз Лукана, устремленный на икону, все- таки успел заметить, что белокурый мальчик слева крестится небрежно.
— Что ж ты левой рукой, левша чертова! — выкрикнул разгневанный учитель, и его розга больно опустилась на худенькое плечо.
Дикий крик огласил комнату.
— В угол! — спокойно приказал Лукан.
Тимка побледнел, как полотно. Неужели ему это не привиделось?
А Лукан уже снова размашисто крестился.
— Отче наш, иже еси… — затянул он гнусаво и тоскливо.
Невпопад повторяли дети слова молитвы, особенно напирая на ненавистное «иже еси». Протянув особенно долго и звучно «аминь», Лукан поднялся. Дети боялись подняться на ноги.
— А ну, ты, левша! — обратился Лукан к мальчику, который стоял в углу.
Опустив голову, тот вышел на середину класса.
— Становись на колени! Клади крест. А все повторяйте вот так! — Лукан показал, как нужно правильно креститься.
Грозный учитель, закусив губу, шел по классу, и розга впивалась в спину какого-нибудь неисправимого грешника.
— Ослы1 Распустили вас в школе, безбожников! Перекрестить лба не умеете. Я вас научу, как уважать святое писание!
«Ну, — думал Тимка, — подожди, я тебе такое «иже еси» устрою, что и сам черт не выдумает!»
— Сейчас повторим молитву, — сказал Лукан, и плечи у учеников начали дрожать, как в лихорадке. — А ну, ты, оболтус, давай «Отче наш»! — обратился он к круглолицему мальчику.
Не успел мальчик повторить первые слова, как удар розгой оборвал молитву.
— В угол! — свирепствовал учитель. — Разве так богу молятся?.. Ну-ка, ты, ворона! — обратился он к смуглому низкорослому мальчику, который действительно чем-то напоминал вороненка.
Минут через двадцать половина класса стояла в углу.
Очередь дошла до Тимки:
— Ну ты, остолоп!
— Я не учил этого, — уныло сказал Тимка.
— Как не учил? — удивился Лукан. — А урок слушал? А мать тебя учила?
— Не учила.
— Ну, так я тебя поучу!
Лукан неторопливо направился между партами к Тимке. Но не успел он занести розгу, как Тимка уже стоял в другом конце класса.
— А, ты так! — прошипел обозленный Лукан и, изгибаясь, пошел на мальчика.
Тимка бросился к двери. За ним — кто в окно, кто в дверь — высыпали все остальные.
На этом урок закона божьего закончился.
* * *
Тимка остановился за воротами школы. Кто-то громко плакал. Протиснувшись через толпу ребят, Тимка увидел, что на земле сидит мальчик, которого Лукан назвал «вороной». Мальчик обеими руками держал ногу, из которой сочилась кровь, и жалобно плакал.
— Кто это его? — спросил Тимка.
— В окно прыгнул. На стекло! — пояснил круглолицый мальчик.
— Кто плачет? В чем дело?
