– Сергей Дмитриевич, я пропал. Мне лучше не жить, – заговорил он тихо и жалобно. – Я виноват. Знаю. Но я умоляю вас по-человечески задуматься о моей судьбе. Выброшен из такого института. Это же конец. Да, да, Сергей Дмитриевич, конец. А ведь я только-только вступил в жизнь. Вот я выйду сейчас из института, и за его дверью останется все – и прошлое и будущее. Что делать? Лезть в петлю. Да, да, лезть в петлю… – Аксенчук замолчал, обхватив голову руками.
– В петлю – это чепуха. Вы человек молодой, у вас впереди вся жизнь… – Для Вольского этот разговор был тяжелым испытанием. Еще с утра он думал о нем как о необходимости, которой нельзя избежать, и собирался провести разговор быстро и решительно. Но так не получилось, и вот теперь надо утешать и успокаивать уволенного. – Вы прекрасно устроитесь на другое место и будете работать.
– Да кто же меня возьмет, Сергей Дмитриевич? – почти с рыданием воскликнул Аксенчук.
– Верно, устроиться будет нелегко. Но наказание есть наказание. И оно вас, молодого специалиста, научит на всю жизнь. А в конце концов вы все-таки устроитесь и будете работать.
– Сергей Дмитриевич, я вам даю слово! Честное слово! Такое никогда больше не повторится. Ну, объявите мне самый строгий выговор! Только не выгоняйте! Не губите мою жизнь!
– Нет, товарищ Аксенчук, приказ уже подписан, – как только мог решительно произнес Вольский. – Поступить иначе я не могу. Вы задумайтесь, что произошло. Вы знаете, над чем работает наш институт. И вдруг сотрудник такого института не выполняет данного ему поручения и не выполняет, видите ли, только потому, что о поручении он забыл.
– Сергей Дмитриевич, я не забыл! Ведь поручено было мне и Добровольскому.
– Перестаньте! – Вольский рассердился – он больше всего на свете ненавидел всякую ложь. – Как можно? Тревожиться о своей судьбе и при этом лгать? Лгать не только мне, но и самому себе! Вы же отлично знаете, что поручение давалось вам. Именно вам… А Добровольский должен был как старший научный сотрудник только присмотреть за этим делом. И вы поймите, что означает ваша забывчивость, когда мы заняты делом столь важным для всего государства?
– Сергей Дмитриевич, простите за невольную ложь. Я спасаю жизнь, хватаюсь за что попало… – хитрил Аксенчук. – Но ведь факт, Сергей Дмитриевич, что порученное мне дело составляло такую маленькую и такую маловажную частность, что…
– В нашем деле маленьких частностей нет, – перебил его Вольский. – Словом, мы с вами напрасно тратим время. Приказ подписан, и отменять его я не собираюсь. Сдайте секретарю все служебные документы.
– Тогда всё. Конец! Конец!.. – Аксенчук встал, раскачиваясь точно от боли.
Вольский старался на него не смотреть, боялся, что в последнюю минуту сжалится и уступит.
– Всё. Простите, профессор, за беспокойство, – прошептал Аксенчук и, шатаясь, пошел к дверям.
И тут Вольский не утерпел:
– Будете устраиваться на работу, пусть оттуда мне позвонят – я вас поддержу.
Аксенчук, ничего не сказав, вышел из кабинета…
Катастрофа, постигшая Аксенчука, не была случайной. Из всего, что с ним произошло, самое страшное было, пожалуй, то, что он не сознавал до конца своей вины и не понимал, что к катастрофе он сам шел все последние годы своей жизни.
Николай Аксенчук лишился матери, когда ему не было еще десяти лет. Отец второй раз не женился и всю свою любовь отдал единственному сыну. Видный хирург, спасший от гибели сотни людей, он своей слепой любовью, уверенностью, что он растит необыкновенного мальчика, постепенно вел сына к гибели. Не знавший ни в чем отказа, Николай уверился, что любой его проступок будет прощен, и он рос убежденным, что ему предназначена какая-то особая, легкая и красивая жизнь. Собственно, так он и жил вплоть до внезапной смерти отца два года назад. Юноша он был способный, без особого труда учился в школе и затем в институте. Он даже был по-своему талантлив – на последнем курсе института предложил идею нового измерительного прибора для испытания металла на прочность, за что был премирован и что в конечном счете помогло ему и устроиться в институт Вольского.
Но умер отец, и сразу оказалось, что жизнь нелегка… На веселую жизнь своих денег Николаю уже не хватало. Одна квартира съедала почти треть его зарплаты. Сразу поредел круг его веселых друзей – все они, еще вчера одолевавшие Николая звонками, предлагавшие миллион «вечерних идей» и так любившие козырять, что в их обществе имеется «молодой физик из засекреченной области», стали звонить ему всё реже и реже: «секретный физик» без денег им был не нужен. Как-то Аксенчук встретил на улице одного из своих недавних друзей и спросил, куда они все пропали.
– Вся-то наша жизнь – игра, – пьяно ухмыляясь, ответил тот. – Твои акции на нашей бирже упали… поскольку ты банкрот…
– Сволочи вы все! – тоскливо сказал Николай.
– Сволочи? Возможно. Но у нас есть деньги. Есть деньги, понимаешь?
Нравившаяся Аксенчуку девушка предпочла его сыну известного художника. Официанты в ресторане перестали называть его по имени-отчеству.
Злобная обида на всё и вся породила в душе Николая утомительно не проходящую зависть ко всем, кого он про себя называл удачниками в жизни. Он завидовал даже профессору Вольскому. «Ну, хорошо же, – решил он, – вы еще обо мне услышите». Ему грезилось, как он в институте придумает какую-то «штуку», после чего сам Вольский сделает его своим ближайшим помощником. Но проходили месяцы, годы, а никакой «штуки» он придумать не мог. И тогда появилось унылое равнодушие к работе, породившее в конце концов и ту роковую забывчивость, за которую его выгнали из института…
Аксенчук сдал секретарю документы. Тут же сотрудник отдела кадров вручил ему его трудовую книжку и копию приказа, а кассир – зарплату за десять дней… Аксенчук вышел на улицу и остановился, не зная, куда направиться. Окаемов насторожился – наверно, это он и есть, тот, кого он выслеживал уже несколько дней. Опустив руку в карман, Аксенчук нащупал там только что полученные деньги: «Зайду в ресторан…» Эта тупая, бессильная мысль повела его к центру города.
Окаемов шел за его спиной, не отставая ни на шаг. Он был уже почти уверен, что впереди него, сутулясь, идет тот, кто ему нужен.
В ресторане «Якорь» было пусто и мрачно. Свет еще не зажигали, и в полумраке длинного зала барабан на пустой эстраде казался бледным кругом луны. Аксенчук сел за первый попавшийся столик.
– Коньяк и фрукты, – небрежно сказал он официанту.
– Сколько прикажете коньяку?
– Бутылку! – раздраженно крикнул Аксенчук – в вопросе официанта ему почудилось старое: не верит, что у клиента есть деньги.
– Извините, какой марки прикажете? – не отставал официант.
– Лучшей и поскорей!..
Бутылка была уже почти опорожнена, когда Аксенчук обнаружил, что за соседним столиком и так же, как он, одиноко и за бутылкой коньяка, сидит какой-то симпатичный незнакомец. Их взгляды встретились. Окаемов сочувственно улыбнулся Аксенчуку и поднял рюмку:
– За ваше здоровье, сосед!
– За ваше! – охотно отозвался Аксенчук и лихо опрокинул рюмку.
– Давайте объединим наши усилия, – предложил Окаемов, – пересаживайтесь за мой стол.
– Нет, вы за мой, – с пьяной обидчивостью возразил Аксенчук.
– С удовольствием, – покорно согласился Окаемов и, захватив с собой почти нетронутую бутылку, перешел к Аксенчуку. – Меня зовут Виталий Алексеевич…
– Аксенчук… Николай Евгеньевич Аксенчук. – Он хотел церемонно привстать, но это у него не вышло – его качнуло на стол.
Окаемов незаметно поддержал его и помог сесть.
Выпили за знакомство. Окаемов оперся лбом на кулак и мрачно смотрел на пустую рюмку.
– О чем вы… так думаете? – запинаясь спросил Аксенчук.
– Жизнь, дорогой мой, – сложное дело. И не всегда приятное, – не меняя позы, ответил Окаемов.
Эти слова затронули в сердце Аксенчука туго натянутую струну, и она запела грустно и жалобно. Этот хмурый человек вдруг стал ему таким невероятно близким и дорогим, что он не мог произнести слова: в горле толкался горький комок и глаза набухали слезами.
– Да… это так… истина! – шепотом произнес он, готовый сейчас же выложить на стол все свои беды и обиды.
Но Окаемов точно почувствовал это и заговорил первый:
– Жена у меня ушла. Шесть лет жили душа в душу. Вместе работали в науке. Я ее любил. А она – нет. То есть я думал, что она любит, но горько ошибся, теперь я все понял. Она ушла от меня. То, что ушла, – черт с ней. Тяжело пережить обман, которого я не заслужил. Я так любил ее. Я жил только для нее…
Из всего этого Аксенчук запомнил только одно: его новый друг, так же как он, обманут жизнью, и он тоже человек науки.
– Я тоже… Ах, как я понимаю вас… – пролепетал Аксенчук.
– Тогда выпьем за нашу грустную встречу. – Окаемов наполнил рюмки. – Как здорово подстраивает иногда старуха жизнь: ходишь со своим горем один, кажется, во всем мире нет человека, которому ты мог бы обо всем поведать, не боясь, что, выслушав тебя, засмеются. И вдруг приходишь в пустой кабак, и тут тебя ждет именно такой человек. За нашу встречу!..
